Бетонные джунгли - Арчер Натан - Страница 8

Полдень уже миновал. Шестеро стрелков, полицейских и гражданских, расположились на огневой линии. Они обмахивались бумажными мишенями и жаловались на жару всякий раз, когда смолкал шум выстрелов и появлялась возможность перекинуться словечком. Неиспользованные мишени трепетали в ветерке вентилятора, но тир все равно напоминал парную. Пиджаки беспорядочно валялись у ног гражданских, и ни одна полицейская рубашка не была застегнута как положено, на все пуговицы.

В коридоре раздались уверенные шаги Ричарда Стилмана, преуспевающего полицейского офицера, опытного и жизнерадостного. Денек у него выдался, как всегда, напряженный, но он сумел выкроить немного времени и пострелять в тире. Он заметил, как в коридоре впереди него что-то вспыхнуло, но он не обратил на это особого внимания, насмотревшись за последние дни на разнообразные эффекты, возникающие благодаря жаре.

Он вошел через стеклянную дверь и помахал Джо Салвати, сидящему за кассой, скользнул взглядом по витрине с оружием, по сейфу с боеприпасами, на секунду взглянул в окно. На то, что дверь за ним закрывалась гораздо дольше, чем обычно, он внимания не обратил.

— Эй, Джо, как дела? — спросил Стилман, сбрасывая пиджак. Из кобуры под мышкой торчала рукоятка револьвера сорок пятого калибра.

— Неплохо, — отозвался Салвати.

Стилман достал револьвер.

— Надо немного попрактиковаться, — улыбнулся он.

— Смотри, не надорвись, — насмешливо ответил Салвати.

Стилман потянулся. Торопиться было некуда. Сегодня он был не склонен ничего принимать всерьез.

Из тира доносились приглушенные звуки выстрелов. Стилман опять взглянул в окно, и в ту же минуту одна из дверей тира эффектно разлетелась вдребезги. Стрельба тут же прекратилась: все обернулись, чтобы посмотреть, что происходит.

У Стилмана отвисла челюсть.

— Какой идиот это сделал? — возмутился он.

Кто-то вскрикнул, и по покрытию огневой линии расплылось кровавое пятно.

— Эй! — заорал Стилман. Он рванулся через разбитую дверь, выхватив из кобуры пистолет. — Что за... — начал он, но не закончил этой фразы, как и никакой другой. Вместо этого он осел на пол, истекая кровью.

Салвати в ужасе отступил, пытаясь разглядеть, что происходит, но с его места ничего не было видно. Он только слышал вопли, видел кровь, забрызгавшую одно из окон. Внезапно погасла половина огней, и Салвати мог различить только мечущиеся по тиру тени, но что там происходило — разобрать он не мог.

Была ли это крупная ссора, или кому-то пришла в голову нелепая мысль ограбить кассу тира? Большей глупости представить себе невозможно! Но грабители порой бывают поразительно глупы. Потом Салвати пришло в голову, что он здесь был единственным безоружным.

Он заколебался. Молодой человек не мог понять, что происходит, но слышал выстрелы, крики и тяжелые удары.

Что за черт там бушует?

У ребят в тире было оружие, они стреляли, по меньшей мере половина из них были прекрасными стрелками... Что в этой ситуации мог сделать он, разве что открыть перекрестный огонь?

Может, он поможет что-нибудь более существенное, чем пистолет? Салвати взглянул на витрину с оружием.

В этот момент что-то ударило его по затылку и он упал, потеряв сознание.

Очнувшись, он услышал хруст разбитого стекла под ногами, увидел движущиеся в темноте огоньки электрических фонариков. Кто-то склонился над ним и громко воскликнул:

— Этот жив! Полицейские собрались вокруг него, уговаривая лежать спокойно, пока не приехали врачи. Сыпались вопросы — видел ли он, что произошло?

Салвати не мог им ответить. Ему хотелось узнать, кто был ранен и кто убит — но никто ничего не хотел говорить.

— Жив только этот, — проговорил кто-то. Салвати ждал, не повторятся ли эти слова или, быть может, кто-нибудь упомянет оставшихся в живых, но так ничего и не услышал. Вскоре его увезли в госпиталь. Пока он дожидался врачей, кого-то вырвало. Один из полицейских в ужасе вскрикнул: «Боже мой!». Но ни разу Салвати не услышал, чтобы упомянули кого-нибудь, оставшегося в живых...

В тот день детектив Раше закончил свои дела в шесть вечера — в кои-то веки вовремя — и отправился домой. Его жена Шерри повела детей на концерт в парк — Раше пришел все же слишком поздно, чтобы присоединиться к ним. Зато его дожидались записка и обед, который надо было разогреть в микроволновке.

Детектив подумал, не пойти ли поискать жену и детей, но поиски трех людей в переполненном парке показались ему делом безнадежным. Он решил остаться дома и насладиться покоем.

Тишина — прекрасная вещь, но на самом деле он предпочел бы пообщаться с Шерри. Последние несколько недель он ее видел не больше пяти минут в день, пока завтракал. Даже в выходные они не могли побыть вместе: Шерри подрабатывала, внося свою лепту в оплату счетов.

Жара постепенно отступала, настроение улучшилось. Пожалуй, ему следует почаще бывать дома и больше времени проводить с женой. Наверно, дело вовсе не в жаре. Во всем виноват городской образ жизни, изматывающий всех горожан, и в том числе его.

Раше выбросил куриные косточки в мусорное ведро и теперь потягивал кофе.

До пенсии оставалось восемь лет — еще целых восемь лет жизни в Нью-Йорке на зарплату полицейского. Когда они покупали дом недалеко от Куинсон, эта зарплата казалась достаточной для безбедной жизни, но теперь выяснилось, что самое большее, что они могут себе позволить — это еще восемь лет питаться полуфабрикатами и работать без выходных.

Этот вечер оказался одним из тех, когда Раше предавался размышлениям, стоит ли игра свеч. В целом, Нью-Йоркские полицейские имели довольно неплохую зарплату, невзирая на серию недавно случившихся скандалов. Но если бы Раше надумал переменить место работы, он бы, возможно, нашел более высокооплачиваемую должность в правоохранительных органах какого-нибудь маленького городка или в окружной полиции одного из больших западных штатов.

Великий Северо-Запад привлекал Раше.

У Шерри, по-видимому, тоже были такие же мысли, потому что множество магнитов, которые в свое время использовались в развивающих играх ее детей, теперь поддерживали все время растущую коллекцию бюллетеней о продаже недвижимости и брошюр о туристских путешествиях от Аляски до Вашингтона.

Надежда на переезд не угасала в Раше, но он прожил в Нью-Йорке слишком долго — всю жизнь, и слишком много вложил в свою работу, пытаясь спасти хоть малую толику горожан от самих себя, так что ему было тяжело думать о том, что можно бросить все это, пусть даже ради семьи...

Семьи, которую он почти не видел.

Во всяком случае, семья у него была. В верхнем углу холодильника, еще не успевшем обрасти брошюрками Шерри, детский магнит — пластмассовая улыбающаяся рожица — поддерживал фотографию Раше и Шефера, снятую по случаю ареста особо опасного торговца наркотиками из верхней части города — Эррола Дж.

На фотографии Раше улыбался так широко, что его усы казались перевернутыми, а Шефер, как обычно, стоял с непроницаемым лицом, непреклонный, как фонарный столб, напоминая оживший ночной кошмар содержателя похоронного бюро.

У Шефера не было близких друзей, не было и семьи. Он упомянул однажды о брате, но Раше не стал переспрашивать, а Шефер, разумеется, сам ничего не рассказал. У него было несколько приятелей, в основном из военных или полицейских, но никто из них не выглядел близким другом Шеферу. Сам Раше, после шести лет совместной работы, не был уверен, что хорошо знает Шефера.

Кстати, какого черта задерживается Шефер? Задержаться из-за женщины он не мог. Однажды Раше побывал у него дома и после этого уже не сомневался, что Шефер живет один. Никто другой не вынес бы такой обстановки: покрытые пятнами потолки, треснувшие оконные стекла, грохот телевизора из соседней квартиры, доносящийся через стенки не толще бумажного листа. Но кровать напарника была заправлена с чисто армейской аккуратностью, с безупречными складками по углам. Полы — абсолютно чистые, и все вещи сложены, отглажены, прибраны и разложены по местам. Даже дурацкие кофейные чашки в кухонном буфете были расставлены так, что их ручки смотрели в одном направлении.