Удавшийся рассказ о любви - Маканин Владимир Семенович - Страница 11

— Нет.

Нет так нет. Она опять придвинула поближе бумаги.

— Бюджет изучаешь? Расход-приход. Все сама?

— Сама.

Лариса Игоревна на миг прислушалась: в комнатах тихо, девочки у нее славные, одеты-обуты, все хорошо, все налажено... и все-таки сама! Считать-пересчитывать! (И смету года пересмотреть.) Экономика должна быть экономной и в ее скромном деле.

— Как насчет чая? — спросила.

— Чай да чай. Сколько можно! — ворчнул.

Смета сметой, а от мысли, что Тартасов не исчез, никуда не делся (вот он, сидит), Лариса Игоревна услышала, как вдруг поджалось ее живучее сердце. Стиснулось... и теперь сладко расслаблялось. Вот ведь любящий инструмент! (Как долго работает и верно служит.) Не рассказать ли Тартасову как бы о некоей другой женщине... О неменяющейся природе женского сердца — вдруг его вдохновит? И о когдатошнем жертвенном приходе к Вьюжину. Хотя бы намеком.

В волнении и в легком испуге (нет, нет! мужчине не понять!) она налила себе боржоми. А в дверь стук.

Лариса Игоревна припала губами к пузырящейся влаге. Волнение не покидало. Предчувствие?.. (А в дверь снова — стук, стук.) Лариса Игоревна крикнула: «Войдите!» — В дверь успели стукнуть еще разок-другой. И вошли... Галя.

В белой маечке, плотно обтягивающей грудки и животик, Галя гляделась очень свежо. Она стройненькая. (Выпила свой кофе, всласть покурила и теперь, видно, заскучала.)

И заскучавшая пришла сюда:

— Где этот дяденька?.. Который в долг?

Приостановившись в дверях, Галя не посмела войти в кабинет (уважение к Ларисе Игоревне). Она лишь издали махнула ему тонкой своей ручкой — пошли, артист!

— Писатель. Я писатель, — поправил ее Тартасов.

— Один фиг без денег.

Она зацокала каблуками по паркету прихожей. Шла, не оглядываясь, в свою комнату — Тартасов, сглотнув ком заждавшейся слюны, кинулся вслед за ней.

Ларисе Игоревне только и остался звук его спешных, боявшихся отстать от Гали шагов. Ей стало на миг больно. (Но ведь не так больно, как в былые годы, когда не могла жить без этого человека.) «Надо же! Все еще люблю...» — подумала, притронувшись к груди, где сердце ощутило укол.

Главное — не огорчиться сразу. А дальше мы умеем. Пересилим...

Она, пытаясь улыбаться, выпила еще боржоми, отличный напиток! (Надо заказать ящик.)

А в дверь опять стучали.

— Здравствуйте.

Мужчина. Хорошо одет. Лысина. И взгляд очень, очень знаком... Силы небесные! Зачем он здесь?

Лариса Игоревна не столько смутилась, сколько удивилась его здесь появлению: он же из тех. Он из властных и важных!.. Обычно веселятся в дорогих банях. В закрытых богатых пансионатах... Именно там их ублажают голыми девочками — с двумя-тремя сразу. Лепят компромат... а что ему здесь? в ее тихом заурядном заведении?

Вьюжин, холеный и великолепно одетый (он, он! вот только как гладко полысел!), улыбался. Мягко сбавив голос, повторял:

— Здравствуй. Здравствуй, Лариса!

Он стал рассказывать, как еле отыскал ее, как звонил и как ее девочки (скрытницы!) обо всем умалчивали. Какая таинственность! И какая вышколенность!.. А все же он вызнал у них адресок и теперь рад, рад, рад ее видеть — здравствуй же! здравствуй!

Лариса Игоревна глянула, скользнув скорым глазом в окно, где стояла его машина. Солидная машина, но без шика (маскируется)... И без шофера — сам приехал, один.

— Один, один! — засмеялся Вьюжин, перехватив ее взгляд.

Лариса Игоревна, не зная, как себя вести в столь новой ситуации со старым знакомцем и былым коллегой, сделалась строга. И прямолинейна. Эта манера ее всегда выручала. Она рада. Она рада его видеть. Но здесь у нее сама обычность. Девочки просты. Скромны. Никаких выкрутасов и ляпов. Здесь всё, как дома. Рада принять... Рада вас видеть...

— Тебя. Скажи — тебя... Лариса! как не совестно!

— Рада тебя видеть.

И продолжала — она слышала, конечно, о головокружительном его продвижении. Знает и о его месте в нынешних верхах, но... но девочки у нее скромны, обычны. Зачем они ему? (Столь крутое начальство пусть развлекается где-то у себя.)

— Какие девочки! Я тебя искал. Тебя, Лариса...

В это она уж совсем не могла поверить. Глупости.

— Напрасно не веришь! Я помнил. Да, забывал... Да, время... Но все равно помнил о той нашей встрече. Представь... Я вдруг узнал, где ты, — и словно бы вспыхнул. Импульс чувственный, мгновенный, минутный. Но такой силы!..

Она не знала, что и подумать. (Он хотел ее.)

Вьюжин, чувствуя себя чуть свободнее, снял свой замечательный светлый плащ. А из бумажной сумки извлек пузатую бутылку. Шампанское... С разрекламированной красной полосой, перечеркивающей этикетку по диагонали.

— По старой памяти, Лариса. Побудем вместе... Позволишь, а?

Она выбирала: возмутиться громко? или с легкой издевкой? Осадить здесь мужчину (она умела) — проще всего насмешкой.

Но Вьюжин сказал, словно бы держал наготове:

— Между прочим, на ТВ сейчас кадровая смена. Чистка. Изгоняют стариков — в том числе гонят и Тартасова.

Вот тут только Лариса Игоревна заалела. Ей напомнили... На миг смутилась. Но сказала четко и строго:

— Я к Тартасову давно остыла.

— Понимаю. Но все-таки... По старой-то памяти ты ведь не захочешь, чтобы его выгнали?

Она пожала плечами — мол, не знаю. Как тут знать!.. Тянула минуту. Нарочито подзадержалась с ответом.

И все же она произнесла:

— Не захочу.

— Вот то-то. Это ведь важно... Знаешь, это важно всем нам. Именно всем нам, мало-помалу стареющим, важно поддерживать друг друга. Хотя бы на расстоянии...

И Вьюжин опять просительно сказал:

— По старой памяти, а?

Кивнув, Лариса Игоревна сделала первый шаг. Взяла телевизионного барона под руку. Вывела из кабинета... Она постарается. Она барону придумает... послаще! Улыбаясь, владея собой и однако же с некоторой паникой погружаясь в нечаянную ситуацию (Тартасов и Вьюжин не должны столкнуться), Лариса Игоревна вела Вьюжина под руку. Уводила.

— Сюда. — С нелегким сердцем она вела мужчину в резервную комнату. Но здесь уже проще. Ни девочки и никто другой не войдет сюда без ее вызова. Лариса Игоревна здесь отдыхала.

В руке, не забыл захватить, он нес шампанское. С диагональной полосой... Бережно поставил бутылку на столик.

— Чудная комната. Здесь мило. Здесь тихо, — шептал Вьюжин, уже настраиваясь на ласку.

Да, тихо.

Она отвела его руку.

— Я приведу тебе замечательную девочку. Лялю.

— Нет.

— Тебе понравится.

— Нет и нет! — Вьюжин решительно (но шепотом) ей объяснил, что он стареющий мужчина и что не все так просто. У него уже проблемы — какие? — а такие, к примеру, что он не может с незнакомыми. Уже не может. Не может и не хочет. Никаких девочек. Только с теми, с кем раньше. Он хмыкнул: только по старой памяти...

И подрагивающими руками Вьюжин, импозантный, солидный и лысоголовый (а когда-то был худощав, легок! а как остроумен!), стал бережно снимать с Ларисы Игоревны ее бежевую кофточку. Нервничаю, сказал он. Очень нервничаю. Тогда Лариса Игоревна села на постель. Обычно здесь отдыхала. Постель чиста, опрятна. Не нервничай, разденусь сама...

А он все спешил, говорил: проблема стареющего Вьюжина была не только в цепкой (неотпускающей) памяти прошлого... Не только в необходимо повторяющейся любви знакомых ему прежде дам, но и в том, что с каждым годом (с возрастом) ему даже со знакомыми удавалось все меньше и меньше. В последнее время удавался лишь пресловутый «президентский» секс, да и то вариант... оральное счастье... Доставлямое женщине — да, блажь, ты права! блажь, причуда, выворот, но иначе все напрасно и без удовольствия. Все впустую...

— Да как же так! Да ведь нехорошо... — Лариса Игоревна посмотрела ему в глаза.

Она и рассердилась на него, и огорчилась (за него). Женщина старого закала с неохотой понимала эти нынешние вариации постельной новизны. Ляп. Дурацкие затеи! (Дурацкие затеи никогда не кающихся мужчин.) Однако сдержалась. Мысль о жертвенности уже душила ее. А Вьюжин торопился ей объяснить — пойми, это по всему миру, Лариса, это беда. Прошу тебя, пойми! Все высокие начальники, министры, все большие шишки этим болеют, наша беда... кабинетная беда... нам сочувствовать надо! — Шампанское шипело. Вьюжин глотком выпил свои полстакана. «Посочувствуй мне. Посочувствуй... Я жалкий!.. Долго тебя искал. Я заслужил...» — бормотал, спешил он, снимая с себя замечательный костюм-тройку. И вдруг запутался в развязывании галстука.