Удавшийся рассказ о любви - Маканин Владимир Семенович - Страница 10

И придвинула коробку:

— Ваш шоколад, Сергей Ильич. К чаю... Это правда — он очень вкусен!

Тартасов молчал. На лице горечь... Обида на жизнь, на кончившийся талант. Все вместе придавило мужчину. Лоб, подглазья... Щеки подернулись проступившей сеткой мелких морщин.

Прихлебывал чай, а Лариса Игоревна подошла к окну. Но вернулась... Стоя сзади, пригладила мужчине затылок, шею. Стряхнула перхоть с плеч.

— Ушла жизнь, Сережа, — сказала, сочувствуя.

— Ушла — и ладно! — огрызнулся господин Тартасов. И вдруг он перестал тускнеть, мрачнеть лицом. Он подыскивал углубление (все равно где). Ага, вот на дверях! Недавно меняли замок... Ему увиделась волнующая воображение темная трещинка. Узким ходом она уводила куда-то в задверное пространство.

— Я нашел. Ты как?

— И я нашла.

Воздух задрожал... И с ходу Тартасов, молодея и отключая горечь души, влетел в узкое место — Лариса Игоревна следом. Прошлое могло опять развести их, однако на этот раз Лариса Игоревна успела, ухватилась крепко.

— Вместе?! Вместе!.. — вопила она, глотая вихревой боковой ветер.

Рука — к его руке, и (цепко) пальцы к пальцам. Со свистом пронеслись сужающейся горловиной. Лариса на полкорпуса впереди. Летела... Нет-нет и задевая своды. Нет-нет и оббивая себе бока в сузившемся пространстве. Но ни на миг не выпуская мужской руки, уже ощутимо терявшей припухлость (рука молодела).

— Пусти мне руку...

Они лежали вместе (это да)... В ее комнате, на ее кровати и любя друг друга (все это — да, да, да!), вот только с минутой Ларисе вышло не совсем. Не как хотелось. Близость была чуть раньше. (Была. Уже...) Уже был отдых.

Зато вместе... На комоде знакомо постукивал будильник. А на столе скучали чашки с остывшей кофейной гущей.

— Спишь?

Он не ответил.

Любил помолчать после расслабившего их любовного акта. Притих... На всякий случай Лариса провела по щекам, проверяя свою молодость, нет ли морщин. Улыбнулась. Да, молодая...

— Спишь? — Она потеребила его за ухо, чтобы молодой Тартасов не уплыл в эту минуту в мыслях куда-то слишком далеко, как бывает у мужчин после близости. Чтобы не забывал, кому обязан минутой. Не спи, не спи.

Он не спал. (Не спал и не забыл.) Однако он уже повернул голову туда, где слышный ее будильник. Сколько там нашего времени?

Лариса хотела сказать что-то ласковое. Хотела заговорить, но не сумела. Что такое?.. Ах, вот! Оказывается, в тот вечер была их милая мелкая ссора. Лариса хотела бы Тартасову объяснить... Даже повиниться... Но не умела...

Не могла ничего изменить. Силилась, открывала рот, шлепала губами — ни звука. (Обязана была жить в той, пусть даже совсем мелкой ссоре.)

Она лежала к нему спиной, и тут Тартасов (случайно?) коснулся губами ее спины, лопатки. Прикосновение показалось ей не вполне их в ту минуту примиряющим, а все же нежным. Трепетным!.. Лариса всхлипнула. Она попыталась припомнить, сколько они были (сколько еще им быть) в той милой ссоре. Неделю? Даже две?.. Силы небесные!

Тартасов уже тоже понял, что прошлое — не по заказу. Там тоже плюрализм. А возвращенье — риск и тоже поиск... Да, да, и в прошлом человеку следует свое искать — рыться в рыхлой куче двумя руками!.. Лежали рядом, слыша тепло друг друга. Тепло тел исчерпывалось (проживалось) с невыносимой медлительностью.

Лариса повернулась, и совсем близко, перед глазами — ее спина. Ее белая лопатка, родинки... Белизна тела поражала. Тартасов отключился от мыслей, притронувшись губами к бугорку ее лопатки.

Губы притронулись; сами собой мягко сомкнулись. И надо же — Лариса не спала и ответно чуть дрогнула. И всхлипнула. Но, может, показалось.

Он медлил. На лице еще удерживался налет счастья — полуулыбка, с которой он каждый раз просыпался в ее постели.

Счастье, однако, дотаивало. Зато на стене... Что там?.. Забеспокоившиеся мысли Тартасова вновь погружались куда-то глубже, еще глубже. (Глубже в прошлое. Ему захотелось.)

Лариса тоже прикоснулась губами к его спине. (Он слышал, как секунды две-три она колебалась.) Теперь он лежал к ней спиной. Лопатка его, надо думать, была груба (или высоко расположена)... И потому ее губы сначала потянулись. Затем губы прикоснулись к потаенно подрагивающему углублению под лопаткой; самое опасное место мужчин.

Тартасов кинул взгляд на толстомордый будильник.

Лариса тоже посмотрела. Сейчас она, пожалуй, спросит — как он ищет узкое место?

Лариса не успела заметить, как он исчез. Уже поспешил!..

Она тотчас нашла какой-то ход — и кинулась вслед. Не оглядываясь, пронеслась узким местом. Как уши заложило!..

Уже в узком месте, уже на скорости, Тартасов дернулся, чтобы развернуться. Чтобы снова — в прошлое. Как можно подальше в прошлые дни... глубже!.. наудачу...

Однако оказался он совсем недалеко (едва-едва за скверными днями). Оказался опять же в разбитой телефонной будке... Куда-то он звонил, настаивал — спрашивал о каком-то поезде — зачем ему это? — и снова со страстью в голосе кричал кому-то о проклятых деньгах.

Минутой позже он звонил в издательство, пытаясь их убедить, что его повести хороши и для нынешнего времени. Его повести «на все времена», разве нет?.. Но эти тупицы только вежливо похмыкивали. Они, видите ли, сильно сомневались... «Меня забывают! Забывают!» — кричал Тартасов, перетаптываясь в телефонной будке. Объяснял, постыдно просил... Кричал с осадком в сердце и с чудовищной сухостью во рту.

На стыке стекла и металла телефонной будки Тартасов случайно углядел трещину (за ней зазывающая темнота). Едва ее увидев, он сразу же устремился из времени вон! черт с ним, с поездом, с деньгами, с запойными земляками! с переизданием книг! и с обновившимися умниками в отделах прозы! вон! — со свистом он пронесся назад, назад! в обратном направлении! Притормозил и... оказался, увы, опять недалеко. Те же дни. Те же самые. Мать-их-перемать!

То ли разбега души ему не хватало, то ли само узкое место уже не пускало Тартасова в его прошлое глубже. Не пустили... Не дали ему то счастливое время, когда шаг был пружинист и легок... Когда сами собой выстреливались рассказы и за повестью повесть. Когда молодая жена... Когда волновала кровь только-только забрезжившая интрига с милой цензоршей...

Закапало.

— И погода гнусная, — ворчнул, выйдя из телефонной будки, Тартасов. Вышагивал потемневшей мокрой улицей.

Время дрянь — и погода дрянь... кстати бы согреться. Кстати бы выпить. (С натугой для бюджета.) Тартасов вынул кошелек и снова его спрятал. Разве что пивка...

Стоило переноситься! — думал он. Какую дырку ни отыщи... Как глубоко (мысленно) ни ввинтись, уже не вынырнешь в далеких днях молодости. Все только рядом. Все возле той узкой дыры, свистящей ветром. Время не пускало. Уже не было господину Тартасову ходу в те дни, когда... Семья, жена, малыш сын и... тексты. Ах, тексты. (Скорей бы утро — и к бумаге!) Куда все делось?.. О время, погоди! — просил пророк. А что тут ждать? чего годить?..

Ну что? — еще одна попытка?.. Еще раз попробуем в прошлое?.. Где тут, мать ее, щель поуже?

Увы и увы. Тартасов в своем прошлом опять оказался в какой-то телефонной будке, где мерз, звонил и клянчил взаймы денег... бранился!

Гадость.

— Где ты так долго?

— Да так, — ответил Тартасов с еще не наладившимся дыханием от быстрого хода.

— Холодный какой. Мокрый... — Лариса Игоревна, сидя за столом, зябко передернула плечами.

Тартасов вяло развел руками:

— Осень.

Лариса Игоревна (деловая женщина, хозяйка!) склонилась к бумагам. Цифры зачеркивала, цифры вписывала.

Но вот подняла глаза.

— Я так и не почитала тебе... Из твоей последней повести. Хочешь? Страницы, которые люблю.