Слушайте звезды! (сборник) - Шитик Владимир - Страница 102

И — несмолкаемый, сухой, как кашель, шорох и перезвон плыли над землей. Монотонный, как молитва, шепот, нескончаемое причитание увядшей красоты…

Городок был маленький, и дыхание близких вьюг и ледяное сверкание солнца в бесцветном небе особенно чувствовались на опустевших улицах, на перекрестках, где одиноко и тревожно мигали светофоры.

Люди забились в свои дома, наивно-безотчетно стремясь быть защищенными теплом жилищ; автомобили, будто катера на замерзших реках, без движения выстроились вдоль тротуаров.

Город быстро и как-то незаметно погружался в долгую зимнюю спячку.

Лишь в одном месте, на центральной площади, возле городского парка, еще сохранялось подобие жизни и веселья. Да-да, веселья, потому что люди, сгрудившиеся перед парковой оградой, тихонько, но от души посмеивались, толкали друг друга в бок, и перемигиваясь, вполголоса судили и рядили, беззлобно, как это часто бывает у праздных зевак.

— Гляди-ка, гляди-ка, шевелится… Не нравимся мы ему, что ли?

— Нет, конечно, он не урод, и в лице есть даже что-то симпатичное, но… какой-то он весь дикий!..

— И где такую страсть откопали? Сроду ничего похожего не видел! И впрямь — Зимарь.

В самом центре людского кольца стояла массивная железная клетка.

В ней сидел человек.

Он был укутан в меховую шубу и сидел прямо на голых досках пола.

Шапки на нем не было. Длинные русые волосы обрамляли его узкое бородатое лицо.

Со стороны он казался неподвижным, и только взгляд его, напряженный, что-то ищущий, скользил по толпе — как маятник, туда-сюда, да тонкие ноздри широко раздувались, ловя запахи, что прилетали с площади.

Мятно-пряные запахи первого дня зимы…

Временами его оцепенению приходил конец. Тогда человек вздрагивал, точно в нем распахивалась невидимая дверца, выпускавшая наружу сгусток беспокойно бьющейся энергии, он начинал беспомощно шевелиться в коконе своей шубы, барахтаться в ней, становясь на колени, — но вспышка активности быстро угасала, и вновь апатия овладевала им.

Рядом с клеткой важно прохаживался невысокий, коренастый мужчина в шитом золотыми нитями полушубке и громадной куньей шапке, надвинутой едва не до бровей, и приговаривал громко, с хрипотцой:

— Давай, давай, кто посмотрел — плати! Вот ящик — кидай монету!

— Да за что платить-то? — с вызовом спросил вдруг кто-то из толпы.

— Как за что? — удивился хозяин клетки. — А за все: за зрелище, за выставку, за, так сказать, сюрприз. Чудо природы! Где еще увидите такого Зимаря?! Только у меня. Во всем было свете — только у меня!

— А почему же он — Зимарь? — удивились в толпе. — Что это такое?

Мужчина перестал вышагивать взад-вперед перед клеткой, сунул руки в карманы полушубка и, склонив голову набок, ненадолго задумался.

Или просто сделал вид, что задумался, — ведь подобные вопросы, наверняка, ему задавали и прежде.

— Да кто ж его знает, — сказал он наконец, словно и сам удивляясь. — Зимарь он — и все тут. Сам так назвался. Я его предупредил: смотри, говорю, я ведь вывеску дам, так на ней и напишу — «Зимарь», а он только знай себе кивает. Согласен, выходит. Ну, вот и все.

Хозяин повернулся к ящику с деньгами и, приподняв его обеими руками, слегка встряхнул.

— Не густо, не густо, — сокрушенно покачал он головой. — Плохо бросаете. А смотреть, небось, каждый горазд.

С самого раннего утра небо было подернуто легкой дымкой. К полудню она сгустилась и превратилась в серую пелену, совершенно закрывшую солнце. И, наконец, над городом заплясали первые снежинки.

Зимарь привстал внутри клетки, вскинул руки и замер так на несколько секунд, повернув лицо к стылому небу, и вдруг тихонько засмеялся, и, словно в трансе, закрыв глаза, принялся раскачиваться из стороны в сторону, а половицы скрипели в такт его движениям, и этот скрип, негромкий, но протяжный, монотонный, как плач детеныша ночного зверя, поплыл над площадью, мешаясь со смехом.

Толпа загудела.

— Вот! — воскликнул хозяин клетки, театрально выбрасывая руку вперед. — Сейчас вы можете наблюдать Зимаря в активный период. Он пробудился! Зрелище, достойное пера Шекспира!.. Или Вольтера… — неуверенно, после короткой паузы, добавил он. — Словом, это вам не баранки есть. Это — жизнь, и это — искусство. Да, искусство, — повторил он непреклонно. — Искусство Зимаря! Я утверждаю. Послушай-ка, Зимарь, тебе ведь хорошо сейчас, не так ли?

Зимарь непонимающе взглянул на хозяина. Казалось, этот вопрос застал его врасплох.

— Да, — наконец, еле слышно, произнес Зимарь.

— Неправда! — крикнула девушка, что стояла ближе всех к клетке и уже долго с немым состраданием глядела на Зимаря. — Неправда! Ему сейчас очень плохо. Разве вы не видите?

— Что ты понимаешь, детка? — рассмеялся хозяин. — Все вы такие: вам бы только пожалеть. Для вас это так, игра. А уж я-то своего Зимаря понимаю. Он — мой хлеб. И я знаю, когда ему плохо, а когда — хорошо.

— Неправда, — повторила девушка. — Вы не видите самого главного.

— Это чего же, позвольте-ка спросить? — недобро прищурился хозяин.

Она стояла перед ним — маленькая, щуплая, в легком не по сезону, коротком стареньком пальтишке, самая обыкновенная девчонка, миллион таких…

Но ее глаза!..

— Шла бы ты отсюда, — посоветовал хозяин, отворачиваясь от нее.

По толпе — из края в край — порхнул согласный и язвительный смешок.

Но девушка, как будто и не слыша ничего, шагнула к самой клетке и, просунув руку между железными прутьями, потянула Зимаря за полу шубы.

Тот чуть вздрогнул и вопросительно, с тревогой взглянул на нее.

Непонимание и странная какая-то надежда…

— Зимарь, — позвала девушка, — ты не волнуйся. Все будет хорошо. Я…

— Кто ты? — глухо спросил Зимарь. — Я… тебя знаю? Он словно силился сам угадать недоступное ему.

— Я слышала о тебе, — быстро зашептала девушка. — Я нарочно пришла. Я подумала…

— Ты еще тут?! — схватил ее за рукав хозяин клетки. — Я, кажется, сказал…

— Не горюй, Зимарь! — бросила девушка через плечо. — Я приду. Скоро…

Не докончив, она прощально махнула рукой и пропала в скопище зевак.

К полуночи небо разъяснилось, и в морозной тьме замерцали звезды.

Хозяин клетки отправился в гостиницу, где во втором этаже за подобающие деньги снял себе маленький уютный номер с широкой кроватью, фаянсовым умывальником и малиновой портьерой на окне.

Хозяин себе цену знал и прибедняться не любил.

Зимарь остался ночевать в клетке. Он запахнул на себе шубу, поднял воротник и свернулся калачиком на заиндевевших досках пола.

Перед уходом хозяин сказал:

— Сегодня был удачный день. Повезло же мне, черт возьми, когда я встретил тебя!.. Так бы теперь и колесить всю жизнь, о куске хлеба не заботясь! Да ведь и ты, брат, устроился недурно, а?

Зимарь ничего не ответил.

— Ладно, — добродушно произнес хозяин, — когда-нибудь мы с тобой поговорим начистоту. Не век же тебе молчать… Ну, до завтра.

Зимарь остался один. Он лежал без сна долго.

В его голове не роились воспоминания, не выстраивались в причудливые картины славные мечты о будущем, не теснились в груди обиды, горести, не томило его ничего, способное гнать сон, и тем не менее он ворочался с боку на бок, вздыхал и печально глядел в темноту.

Странно, зима была его стихией. Откуда ж эти вялость и апатия, тоска?

Болезнь?

Нет, он зимою вовсе не болел. Даже смешно — в любимый-то сезон!

Причина таилась в другом.

Он внезапно поймал себя на удивительном, даже забытом чувстве. Чувстве ожидания…

Он даже не знал, чего именно ждет. И зачем. Вернее, ощущал и через это — знал, но вдруг забыл, поскольку чувство, обостренное, из подсознания, явилось вместе с радостью от наконец нагрянувшей зимы, а после эта радость понемногу испарилась, и чувство вместе с ней ушло…

Рядом с клеткой, в темноте, послышались шаги.

— Зимарь, ты спишь?

И память наконец-то возродилась!