Империум. Антология к 400-летию Дома Романовых - Марченко Андрей Михайлович "Lawrence" - Страница 47

– Не поспешил ли, сын боярский? Смотри, споткнешься.

– Чего медлить? С батькой твоим сговоримся, прикажет – и станешь любезной. Но мне чувства твои важны, чтоб по зову сердца.

– Шапку надень, а то вши как кони разбегутся по зову сердца. Я-то красава, а ты вот не очень на красавца похож.

– А у меня, безо всякого хвастовства, душа красивая.

– Отсюда не видно, – ясноглазая отвернулась, хотя искоса и продолжала поглядывать за сборами Василия в дорогу…

Ехали сперва вдоль Тосны-реки. За Марьино, прямо в воде, завиднелся здоровенный камень с высеченной короной – пограничная межа. Чуть поодаль – мостки, за ними – шведская стража.

Меховые жилеты поверх камзолов, золотые кольца на пальцах и в ушах, глаза хищные – видно, изрядно пограбили воины во славу лютеровой веры в походах короля Густава Адольфа. Венцеславич отметил, что наши стрельцы и почище, и понаряднее будут. Стволы стражников смотрели пристально на тех, кто пожаловал с русской стороны, курки на боевом взводе, полки заряжены.

– Хоть бы глаза мои вас не видели, люди шведские, – со светлой улыбкой поприветствовал Василий Венцеславич. – Много про вас дурного сказывают, понадеюсь, что с преувеличением.

– Vad ar i ladda? Ata, dricka, silver?[14] – вместо приветствия рыкнул предводитель шведов.

– Морду-то повороти, а то несет сильно, – буркнул Василий.

– Vi levererar laddar for ditt kungarike. 20 pasar med salt for glasblasare. Vi visar all nodvandig pappret[15], – заторопился с объяснениями Вейка.

– Och varfor har du sa fett bukta?[16] – солдат с высокими скулами лапландца посверлил воздух длинным палашом.

Не преувеличивали те, кто про шведов рассказывал, – были они злобны как псы и жадны, то ли вообще хотели разграбить поклажу, то ли подарки вымогали. Лапландец прохудил один мешок, тыкая клинком.

– Эй, не балуй, товар просыпешь, размахался тут, – цыкнул на него Василий, хотя не поташ волновал его – как бы до мехов не добрались.

Но затянул заунывную песню карел, поделился табаком с солдатами, вот с Василием и проехали беспрепятственно мимо стражников.

– Спаси Бог, у меня от этого свидания меланхолия разлилась; в Москве-то предупреждали, что Делагарди весь Ижорский край в свое кормление взял, с обязанностью платить пограничной страже, но делать того не спешит, – по удалении от шведов Венцеславич выдохнул и крепко приложился к кувшину с пивом. – Ты точно ведьмак, Вейка, вот и зраки у тебя разного цвета. Понятно, почему ты к нам ушел, а не остался у западных людей, они такого и спалить могут. Потом бумажку выдадут семье – извольте за израсходованные дрова заплатить.

– Я не ведьмак, я задумчивый.

– Как раз про то и говорил.

За Тосной сосны сменились широколиственным лесом, еще верст через десять потеплело заметно, тележные ободы стали утопать в грязи почти что на вершок. Дубы и клены исчезли, вместо них пошла редкая береза совместно с елью. За речкой Ижорой полило как из ведра, кругом слякоть, и Вейка засомневался в пути, но Венцеславич опознал направление на восток, в чем и солнечный камень помог. Выбрались на что-то, напоминающее дорогу, она привела к Словянке, в которой Василий едва не захлебнулся, когда колеса у второй подводы вытягивал. Хотя с виду река неказистая, однако дно больно неровное оказалось. Еще полдня пути – и вот заросли тростника, вставшие вдруг стеной, показали, что впереди снова вода протекает.

Перешли путники вброд речку с мягким илистым дном, которую Вейка назвал Дудоровкой. За ней надо было еще пуще таиться; в сумерках огибали усадьбу генерал-губернатора Шютте, заграбаставшего в ленное владение целый Дудергофский округ. Едва не попались на глаза отряду конных шведов, что проехал саженях в двухстах к западу, – видимо, из губернаторского поместья. Засим двинулись путники прямо на север; поутру чахлые березки внезапно разошлись и открылось море. Затянуто туманом, неприветливо – дальше собственного носа обзора нет. Но вдруг свежий порыв ветра разорвал туманную завесу, и завиднелся трехцветный флаг. На расстоянии двух полетов стрелы дрейфовала двухмачтовая шхуна – на шканцах стоял человек и оглядывал берег через подзорную трубу.

– Вейка, запаливай костерок – весть надо голландцу дать. У них время – деньги, могут и уплыть.

С судна вскоре спустили шлюпку, и четверо жилистых матросских рук направили её к берегу.

– Verheug, Moskoviet. Ik bracht alles wat uw koning wil. En heb je bracht de Siberische bont?[17]

– Доставил, разве вы нам чего-нибудь просто так дарили? Будут тебе меха, заодно и поташ бери, в Амстердаме в десять раз дороже продашь. Выгодно вам морем владеть, а шведам – балтийским берегом.

Голландский капитан Корнелисзон, старик с лицом как печеное яблоко, после приветствия стал показывать свой груз ценный. Ощупав меха, поцеловал пальцы и, довольный, повел русских в свою каюту угощать, говоря на понятном Василию немецком. А тот, изрядно всосав можжевеловой водки, именуемой джин, вопрошать стал:

– Ведомо в нашем царстве, что ваш мастер де Геер артиллерию шведам делает, в том числе и гаубицы легкие четырехфунтовые, которыми король их покойный Густав-Адольф битвы у цесарских войск выигрывал. Почему б этому мастеру к нам не перебраться?

– У вас медной руды вовсе не найдено, а железная – бедная, болотная, у шведов же – хорошая. Быстрые их речки сильно водяные колеса крутят, и от мест, где выделка производится, до гаваней удобных совсем недалеко, – принялся объяснять голландец, попутно раскуривая трубку. – До вас чертовски трудно добираться, все пути-дороги поляками или теми же шведами перекрыты, а морской путь мимо Лапландии до Архангельска более чем трудный. На суше то же самое, пока от Архангельска до Москвы доберешься, умрешь ненароком; чтобы в Европе или в Скандии доставить товар, надо проехать не более ста миль, у вас и семьсот, и тысячу, я уж не говорю про сибирские пути-дороги.

Словно утешая, голландец протянул Василию мешочек яванского табаку.

– Но вы своего добьетесь, московиты, всему вы быстро научаетесь, и цари у вас упорные. Найдете руду богатую, пусть и далеко. Сами пушки легкоствольные мастерить будете… А вот корабли – нет, голландский флаг будет вечно царить на море, отсюда до Зондских островов.

– Значит, правь Голландия на море, неграми торгуй и вези плоды заморские с плантаций на южных островах. А что ж вы, тритоны – владыки морские, дальше Новой Земли не проплыли, пути в Китай выискивая? – задиристо спросил Венцеславич. – Наши кораблики парусным вооружением слабее, и науки навигации мы пока толком не знаем, но по студеному морю плавать не боимся. Белых мишек тоже не пугаемся. Скоро всю Сибирскую землю не только по суше, но и по воде обойдем.

– Ледовитое море, студеные реки, мерзлые берега, что еще там в меню сей ресторации? Этого нам не жалко, обходите хоть по воде, хоть по воздуху облетайте, – заносчиво молвил Корнелисзон, однако следующий стакан джина доканал его. – Был я в последней экспедиции, когда Соединенные Провинции пытались найти северо-восточный проход в Китай – с Хемскерком и Баренцом. Не добились мы ничего, на обратном пути не раз встречали русских моряков, их-то ладьи легко в Карское море ходили… Баренца и еще четверых схоронили дорогой, но остальные выжили, потому что русские нас подкармливали, а на Коле прямо на борт голландского судна нас доставили. Вряд ли воспоминание об этом сохранится на флоте нашем – больно позорно случилось.

Еще до заката матросы Корнелисзона доставили на берег важный груз, да еще тюки с сукном грубым – для маскировки. Вейка с Василием двинулись в обратный путь. Маячить возле берега ни судну, ни повозкам не следовало.

Когда они, проехав опустевшую деревню – а безлюдных селений здесь было изрядно – к Ижоре-реке приближались, заметил Венцеславич неладное.