Дорога на две улицы - Метлицкая Мария - Страница 50

И еще горевала Ольга. Потому что понимала – ушел из жизни человек, на которого можно было рассчитывать. И быть уверенным, что не предаст и не бросит.

Много в жизни таких вот людей?

Оказывается – совсем мало. Такая вот потеря…

А «несчастный» вдовец, ливший горючие слезы, скоро «обженился». Причем по всем правилам, через загс.

На их с Элей домработнице. Жившей у них дома добрый десяток лет.

Счастливицу звали Зиной, и было ей около сорока. Молодая, здоровая, простецкая деревенская баба.

Хозяйство и финансы она быстренько прибрала к рукам. Яшкой, старым дураком, помыкала вовсю.

Даже Эдика построила – небывалый случай. Пьяного в дом не пускала, денег не давала и девок паскудных его вмиг разогнала.

Яшка был счастлив – можно было снова ни о чем не думать, собирать значки и монеты, часами раскладывать марки в толстенные кляссеры. Много и вкусно есть, долго спать и читать книги.

И… снова радоваться жизни.

В общем, жизнь продолжается. И ничуть, кстати, не хуже, чем была!

Про годовщину Элиной смерти Яша забыл. На упрек Елены растерянно пробормотал:

– Ну, Леночка, возраст! И к тому же – моя рассеянность, ты же знаешь!

Поминальный стол накрыла Елена. Так и посидели – своей семьей. Яша со строгой супругой после кладбища отбыли домой:

– Дела, знаете ли! Да и давление у Якова сегодня пошаливает, – хмуро бросила Зинаида.

Милый сынуля Эдик, естественно, тоже не появился, и этому никто и не удивился.

Борис теперь, после больницы, Елену от себя не отпускал – совсем. Когда жена собиралась в магазин или в аптеку, он держал ее за руку и… капризничал, как ребенок. Каждый вечер перед сном она читала ему что-нибудь из толстых журналов – «Новый мир», «Знамя», «Иностранку».

Иногда посреди чтения он засыпал. Тогда она осторожно выпрастывала свою руку из его и тихонько, на цыпочках, пыталась выйти из комнаты. Иногда получалось, чаще – нет. Он тихо всхлипывал и, не открывая глаз, шептал:

– Не уходи, Ленушка.

И она опять присаживалась на край кровати.

Однажды он попросил ее принести альбом с фотографиями детей.

Этот альбом, разделенный на четыре части, подписанные синим фломастером – «Маша», «Ира», «Леля» и «Никоша», – был собран Еленой к пятидесятилетию мужа. Под фотографиями были подписи типа: «Машуля в Анапе», или «Лелькино первое сентября», или «Никошин заплыв».

Он долго рассматривал альбом, задержавшись на страницах с фотографиями Машки-большой. Елена тихо вышла из комнаты.

Спустя полчаса, волнуясь, зашла. Он смотрел немигающим взглядом в стену и даже не повернул головы в ее сторону.

Она присела на стул и погладила его по руке.

– Бездарно жизнь прошла, Ленушка. Пусто и бездарно. Вот и ухожу как-то мелко, бесславно как-то.

Елена вздрогнула:

– Какой уход, Боря! Помилуй бог! Все самое сложное мы уже, дай бог, проскочили! Теперь – только хорошее, я тебе обещаю! Думаю, что мы свою горькую чашу испили. Ну не может же она быть бездонной! А про «бесславно» – ну, знаешь ли… Скольким людям ты спас жизнь, скольким просто помог! Как же ты можешь так говорить! – возмутилась она.

Он слабо махнул рукой:

– Я хирург, Лена. А занимался последние годы всякой чепухой – достать рентгеновский аппарат, новые койки, котлы в столовую. Полный бред! И заниматься этим самым бредом я начал, заметь, в самом плодотворном мужском возрасте – полный сил, умений и навыков.

Она молчала, боясь напомнить ему про то, что это было ЕГО решение, только его. Боясь спорить, чтобы не всплыли события тех лет – случай с Димой Комаровским, страхи Бориса и невозможность войти в операционную, его депрессия и упадок сил.

– Ладно, – усмехнулся он, – про мою, так сказать, «карьеру» говорить бессмысленно. – Он помолчал. – А вот про остальное… Машкина смерть, Никошина болезнь, то, что мы упустили Ирку… Да и Ольгина судьба… Разве женщине такое пожелаешь? Крутится возле нас, вьется, а своей судьбы – никакой. Про тебя я не говорю. Лишил тебя всего. Всего!

Она сжала его руку и попыталась что-то ответить.

Он покачал головой:

– Не спорь, Лена. И не пытайся меня утешить! Все знаю и за все свои слова отвечаю. Ты и только ты тащила все на себе! Машку-маленькую, Никошу. Да и Гаяне тоже. А тут прибыток этот, – он горестно усмехнулся.

«Сережа!» – поняла она.

– И опять все на тебя! И то, что тебе не удалось поработать, – тоже моя вина! Разве такой участи ты заслужила? А мне… Мне было проще уйти от всего, отмахнуться. Ты сильная, ты справишься, выдюжишь. Разве это поступок сильного мужика? А про судьбу Гаяне я и не говорю… – он закашлялся. – Грешник я, Лена, страшный грешник! И слабак. Куда мне против всех вас – тебя, Гаяне, Лельки.

Она закрыла ладонью ему рот:

– Молчи! Умоляю тебя, молчи! Все, что ты перечислил, вовсе не так! Точнее, не совсем так. И твоей вины тут нет! Так все сложилось, понимаешь! Жизнь, она, знаешь ли, пишет сценарий сама, не спрашивая советов у главных героев. Вот взять твою работу: оперировал, сколько мог. И сколько хотел. А твоя ТА должность… Разве ты мало принес пользы, выбивая рентгеновские аппараты и новые койки? А сколько ты бился за эти УЗИ? И у вас у первых они появились! Разве это не помощь людям?

Гаяне ты любил. Да, мальчишка, щенок. Но – любил. Потому и увез, а как же иначе? То, что случилось потом, – обычная история. Через подобное проходят тысячи людей. Любовь прошла. Закончилась. Испарилась. На то она и первая любовь. Машку ты не забывал. Да и Гаяне тоже. Помогал, как мог, и ни от чего не отказывался. А то, что случилось… Трагедия, страшней которой нет, это так. Вот только здесь ты точно не виноват. Такая судьба.

А кто виноват в Никошиной болезни? Ты? Или, может, я? Опять случай, судьба.

Ирка… Здесь вообще все непонятно. Какой-то генетический сбой. Вот сколько я ни раздумывала, сколько ни размышляла… Ольга – так она всем довольна. Ну не все женщины выходят замуж и рожают детей. И знаешь, я вот не думаю, что они гораздо несчастнее тех, у кого это все получилось!

А насчет моей, так сказать, «карьеры»… Ну, это вообще смешно. Ну чего бы я достигла? Места участкового врача в районной поликлинике? Думаю, не более. Так что медицина ничего не потеряла, уверяю тебя! Да и сколько женщин мне бы позавидовали! Вставать по утрам, бежать сломя голову на автобус. Мотаться в любую погоду по вызовам, слушать байки и жалобы стариков и старушек. А после работы – опять сломя голову, по той же схеме. Да еще и по магазинам – урвать кусок колбасы или мяса. И торопиться, торопиться домой. Потому что надо приготовить ужин. И обед на завтра. И проверить у детей уроки. И встать к корыту. Довольно? И вот такой участи ты мне пожелал? – Она рассмеялась.

Потом продолжила:

– А сколько у нас радости, Боря! Машка-маленькая! Это ведь такое поощрение, такой подарок! А если бы у нас ее не было? Да разве мы бедняки? Никошка такой умница… Лелька! Такая надега наша Лелька!

Гаяне, слава богу, с нами. Вот поедем на дачу, Боря! Скоро, совсем скоро, весна. Зацветет черемуха, потом сирень. Флоксы так будут пахнуть! Птицы петь на рассвете! Нет, ты только представь, – голос ее окреп, – мы все вместе сидим на террасе и пьем чай! На столе самовар – пусть электрический, пирог с яблоками. Ты сидишь в кресле, а все мы – вокруг! Лелька, Машка, Гаяне – все вместе и все рядом! Мы пьем чай и болтаем о жизни! Ну разве это не счастье?

И мы будем ходить с тобой в лес и в поле. Мы так всегда любили поля, помнишь? И будем собирать колокольчики и васильки, землянику. И грибы, кстати, тоже! Вдруг выпадет какой-нибудь сумасшедший грибной год? Как в семьдесят втором, помнишь? И будет тепло, и солнышко будет!

Он молчал и по-прежнему смотрел в стену.

Потом тихо спросил:

– И ты во все это веришь?

Она рассмеялась:

– Во что, Боренька? В весну и в лето? А у тебя есть сомнения по этому поводу? Думаю, что сачкануть им точно не удастся! Так же, как и тебе!