Дорога на две улицы - Метлицкая Мария - Страница 44

Елена опять сидела на стуле и смотрела в окно.

Ольга пыталась ее растормошить:

– Да что плохого, мама? Все слава богу! И кто мог об этом мечтать? У Никоши будет нормальная, полноценная, человеческая жизнь. Семья, дети. Разве не радость?

Елена смотрела на дочь с осуждением:

– Какая радость, Леля? Какая семья? Какие дети? Он сам – дите. И дитем останется. А ответственность? А кормить эту самую семью? А его приступы? Кто и как будет с этим жить и бороться? Я лично вижу в этом что-то нездоровое. Какую-то корысть. Вот он говорит – нормальная, здоровая и интересная женщина. А скажи мне, зачем он нужен нормальной, здоровой и интересной женщине? Разве мало мужиков, прости меня, здоровых и нормальных? И это я говорю, заметь, о своем сыне! А мне даже думать об этом непросто. Не то что произносить вслух!

– Ты сомневаешься, что Никошку можно полюбить? Нашего Никошку? Самого чудного, трепетного, разумного и нежного мальчика? Или ты думаешь, что все это заметно только нам?

– А все остальное? – ответила Елена. – Не заметить всего остального, знаешь ли… И его физическое увечье, и его психику, и его неприспособленность. И все проблемы со здоровьем! И то, что в свои девятнадцать он похож на подростка – не только внешне… Знаешь ли, не думаю, что среди нынешних дам найдется женщина, способная на самоотречение и подвиг. А жить с больным человеком – точно подвиг. Я уже не говорю про скрытую от посторонних глаз семейную жизнь. Личную, так сказать. Хотя… Как врач, я понимаю – ТАМ может быть все вполне в норме. Ну или приближенно к норме. И все-таки…

– Мам! А что такое норма? Ты вот мне можешь объяснить? – И Ольга расхохоталась.

Елена махнула рукой:

– Да ну тебя!

Дата знакомства с невестой была согласована и озвучена. С угощением Елена решила не напрягаться (Машкины словечки).

– Много чести! Что есть, то и подадим, – сообщила она дочери.

И Ольга опять ее осудила:

– Подумай о Никоше! Ведь его ты, по крайней мере, уважаешь? – И добавила: – Не ревнуй, мам! Не губи себя и его.

Ревновала. Конечно, ревновала. Все шло именно отсюда. Привыкла, что этот мальчик – ее мальчик. Только ее! И так будет всегда. Всегда, до конца ее жизни. Всегда она будет заходить в его комнату, садиться на край его кровати, и они будут шептаться перед сном. Обо всем на свете, обо всем.

Ее любимый и самый нежный мальчик. Ее выстраданный и вымоленный сынок! Ее Одуванчик!

И он будет доверять ей все свои самые главные секреты. Ей и только ей.

Какая еще женщина, помилуйте! Какая женщина может встать между ними? Ее сыном и ею?

Невозможно. Просто невозможно, и все.

Оказалось – возможно. Даже очень. И женщина эта появилась в их квартире в положенный час, не задержалась.

И Елена увидела ее. Ох, а дальше было совсем плохо.

Женщина (не девушка – именно женщина!) в белом плаще, с букетом красных дурацких гвоздик, стояла на пороге, не решаясь войти в квартиру. Она была очень бледна и перепугана – и это бросалось в глаза.

Елена прислонилась к стене и невольно положила ладонь на левую грудь.

Первой пришла в себя Ольга. Кашлянула и буркнула:

– Проходите.

Гостья тревожно взглянула на Никошу и наконец шагнула в прихожую.

Никоша торопливо помог ей снять промокший плащ.

Она мельком глянула в зеркало, поправила волосы и обернулась к Елене.

– Катя, – сказала она и протянула руку.

– Без отчества? – уточнила Елена.

Ольга хмыкнула.

– Без, – спокойно ответила та и чуть прищурила глаза.

Прошли в столовую. Расселись за столом в полном молчании.

– Чаю? – предложила Ольга.

Катя молча пожала плечами.

Никоша беспокойно смотрел на мать.

Ольга разлила в чашки чай и нарезала торт.

Минут через десять, когда молчание стало совсем невыносимым, Ольга, откашлявшись, подала голос:

– Ну-с, и какие планы на дальнейшую жизнь?

– Леля! – взмолился Никоша.

Катя кивнула и слегка улыбнулась:

– Все понимаю, Ольга Борисовна. Все. И вас, Елена Сергеевна, тоже не сужу. Выглядит все по меньшей мере странно.

– Да уж! – подхватила Ольга. – Более чем.

Катя посмотрела на нее и твердо продолжила:

– Странно, но… Знаете ли, по-разному в жизни бывает. Всяко и разно.

Ольга понимающе кивнула – знаем, знаем.

Елена не поднимала глаз.

Катя, выдохнув, продолжила:

– Все понимаю, растерянность вашу и удивление. Но вот так вышло. Так получилось. Я долго сомневалась, очень долго. Бегала от Коли, как могла. Думала, спасусь. А потом… Потом решила – ну раз так вышло, что же бежать от себя? Да и кому от этого будет лучше? Мне? Точно нет. Коле? И ему вряд ли. Разница у нас не такая большая, одиннадцать лет. Бывает и больше. И живут люди в любви и понимании. Живут. И мы не хуже! И оба уверены: все у нас будет хорошо!

Она выдохнула и посмотрела на Никошу. Он взял ее за руку и твердо сказал:

– Мама, Леля! Я прошу одного – понять меня и Катю. Осуждать – ваше право. Не принимать все это – тоже. Но я не мог просто так уйти, ничего не объяснив. Хотя это, возможно, было бы проще.

– Спасибо! – усмехнулась Елена. И добавила: – Я этого не приму! Никогда. Весь этот бред и всю эту блажь. Его, – она кивнула на сына, – и вашу. Все понятно без слов. И ваш интерес, и его.

Она встала и вышла на кухню. Не было больше сил, не было. Ни слушать все это, ни смотреть на эту зрелую, дебелую, простолицую женщину.

Женщину, которая уводит – вот прямо сейчас, через полчаса, в дверь – ее Никошу!

Как она сказала – Колю? Ах, да! Он ведь и вправду Коля.

Другой, чужой мальчик с другим, чужим именем.

И это у нее отняли!

Она слышала, как хлопнула входная дверь, и не повернула головы от окна.

На кухню зашла Ольга и молча стала мыть чайные чашки.

Потом села на стул и спросила:

– И что дальше?

Елена пожала плечами:

– Он ведь ушел, мам. И кому от этого легче?

– А ты считаешь, – взорвалась Елена, – что весь этот бред мы должны принять?

Ольга кивнула:

– Должны, мам. А куда нам деваться? Мы же не можем вычеркнуть Никошку из своей жизни!

– Не вычеркивай, – ответила та. – А я – постараюсь. Может быть, тогда скорее все это закончится.

Как просто бросить в запале фразу! Как просто объявить о своем решении.

И как непросто не спать ночами, ни на минуту не выкидывать из головы эти мысли и не видеть собственного сына! Не видеть! Не слышать его голос, не знать, что он, как он.

Сына, с которым она не расставалась ни на один день – с того самого момента, как в первый раз взяла его на руки.

Характера хватило на две недели. Пошла на кафедру. Катя – Екатерина Зотова – работала там лаборанткой.

Елена вошла без стука. Лаборантка Зотова мыла в раковине инструментарий. Инструменты позвякивали, и Катя в такт мурлыкала какую-то мелодию.

Елена с ненавистью смотрела на ее плотную, широкую спину, туго обтянутую белым халатом.

Та, словно почувствовав взгляд, обернулась.

Испуганное лицо медленно заливала краска.

– Вы? – прошептала она.

– Присядем, – кивнула Елена. – Ну что, добились своего? – неласково усмехнулась она. – Увели парня из семьи. Нездорового, между прочим, парня. Нам он не звонит, не пишет, как говорится. Словно нас нет на этом свете. Я вот только спросить хочу. Надеюсь, имею право.

Катя кивнула.

– Надолго это у вас? Ну, в смысле, когда натешитесь?

– Зря вы так, – она покачала головой. – Зря. Никак не поверите, что у нас с Колей все серьезно.

– Не поверю, – сказала Елена. – И не трудитесь меня в этом убеждать. Не поверю ни за что. А вам могу объяснить. На пальцах, так сказать. Желаете?

Катя криво усмехнулась:

– Попробуйте.

– Вы – разведенная неудачница. К тому же неудачница с двумя детьми. Внешностью не блещете, образование среднее. Все, что есть – квартирка в Беляеве с проходной комнатой. Думали, здесь, поближе к науке, умного и солидного мужа себе отхватите. Дурака интеллигентного. А не попался!