Дорога на две улицы - Метлицкая Мария - Страница 37

Мирка любила баб с размахом – тех, кто хапал чемоданами. Денег не считали. Такие, которых грузины-любовники ждали у подъезда в «Волгах» или на крайний случай «Жигулях». Или – важняки на служебных машинах.

А эта… Наверняка прибарахлилась к мужу на юбилей. Или к чаду на выпускной. Никакого масштаба. Не клиент, а мелочь. Даже навар неинтересно подсчитать.

Новые тряпки Елена внесла в дом, словно воровка. Спрятала в Ольгину комнату и потихоньку разглядывала. И что интересно, ее больше огорчали неожиданные расходы, чем сам повод, на эти расходы ее сподвигший!

Про себя она решила: «Мужу изменять я не собираюсь. Ни в коем случае. Я просто общаюсь с приятным человеком. Просто добираю то, чего мне никогда не хватало, – внимания, заботы и преклонения. У нас не роман, ни-ни! Смешно, ей-богу! Просто мы – два одиноких и не очень избалованных вниманием человека. Друзья-приятели. Разве я не имею права сходить с приятелем в театр? Или в кино? Поужинать в ресторане?»

Врала себе безбожно. Потом, спустя много времени, когда все закончилось и остались только тоска, стыд и горечь, густо приправленные острым и непроходящим чувством вины, она удивлялась сама себе – неужели это была она? Она, которая привыкла анализировать любое действие! Она, привыкшая винить во всем себя и только себя! Она, презирающая любую, самую мелкую ложь! Не приемлющая адюльтеров в принципе. Признающая два цвета – белый и черный, без оттенков.

Как она могла? Как? Так безрассудно, так лихо, так глубоко упасть, вляпаться во всю эту историю?

Так глубоко, что выкарабкиваться пришлось всю оставшуюся жизнь. Ну или почти всю.

Про жену он рассказал ей однажды. Через полтора года после свадьбы – страшный диагноз: рассеянный склероз. Пока не было денег, ухаживал сам. Но и она тогда, слава богу, была еще на ногах. А когда окончательно слегла, появилась сиделка.

Болезнь прогрессировала, даже с его связями ничего поделать было нельзя.

Испробовано было все, даже заграница. Бросить ее? Да и в голову такое не приходило! Вот что детей нет… Это боль. А к одиночеству своему давно привык. Поговорить даже не с кем – жена молчит, сиделка тоже не из болтливых, да и при чем тут она? Друзей нет – у всех ведь здоровые жены, нормальные семьи. Дети и даже внуки. Кому он нужен – с его-то проблемами? Людям хватает и своих несчастий. На черта им чужие?

Да в ИХ кругу дружить как-то не принято. Все по своим норам. Все закрыты и осторожны.

Вот счастье, что Борьку встретил. И тебя!

При упоминании мужа она вздрогнула. «Борьку и тебя»!

Значит, у него никаких мыслей! «Борьку и тебя»!

Правильно, они – единое целое. Она и Борька. Просто Борька – не любитель театров, кино и ресторанов. А она – с удовольствием, пожалуйста! И, как выяснилось (сама удивилась, и еще как!), все это ей очень нравится! Засиделась птичка в клетке, засиделась. А он…

Он – очень одинокий и несчастный человек, прибился к их берегу. У них шумно, многолюдно. У них – семья! Просто он греется у ИХ костра.

Дура, дура и дура! Напридумывала себе черт-те что!

Наивная идиотка. Вот и получи! Так тебе и надо!

Борис был в курсе этой истории. Ну или почти в курсе. Например, про походы в театры или в кино она его информировала. Точнее, так:

– Борь, Генералов взял билеты на Таганку! «Гамлет» с Высоцким, ты представляешь?

Далее она следила за реакцией мужа. Борис сразу сникал. Устал, завтра важное совещание, и т. д. и т. п.

– Не пойдешь? – спрашивала она.

С надеждой, надо сказать, спрашивала.

Он принимался извиняться и оправдываться. Она делала вид, что огорчена и расстроена. И еще упрекала:

– Ну разумеется! Разве тебе что-то интересно, кроме твоей больницы? – Она презрительно усмехалась и делала обиженный вид.

– А Вовка что, не может? – с надеждой спрашивал он.

Она смотрела на него с укоризной:

– Вовка, как ты изволил выразиться, может. А муж мой, между прочим, ты! Если ты об этом иногда забываешь!

Он с явным облегчением вздыхал:

– Ну вот и славно, Ленушка! Тебе же важен сам спектакль, а не сопровождающий, верно?

Не верно. Ей был важен именно сопровождающий! Хотя и спектакль был интересен, естественно!

Но! Она представляла, как вечером к дому подъедет машина, как она выпорхнет из подъезда. Как он галантно откроет ей дверцу машины и поможет усесться поудобней. И – на заднем сиденье обязательно будет лежать букет цветов!

А когда в театральном фойе у зеркала она кокетливо станет поправлять свою пышную и тщательно уложенную прическу, то перехватит его взволнованный и внимательный взгляд. Мужской взгляд. Который от постороннего мужчины, наверное, она не ловила на себе никогда!

И кто, скажите, от всего этого добровольно откажется? Покажите такую женщину! Да еще на излете женской судьбы! Когда тебе уже чуть-чуть за сорок! Самую малость, и все же…

Тот самый возраст, когда ты уже прекрасно осознаешь, что это – все! Или – почти все! И после этого, мимолетного, такого скоротечного, ускользающего и тающего, как первая снежинка, дальше не будет ничего!

Потому… Потому что просто не будет! Потому что такова жизнь! Все просто.

А еще будет темный зал, где актеры взволнованно говорят о любви. Потому что все спектакли – непременно о любви. И о мужчине с женщиной.

А она будет чувствовать себя именно женщиной. Возможно, впервые в жизни – так остро!

И рядом будет мужчина. Именно мужчина, а не сожитель, супруг, вечный партнер, почти сосед или брат.

И от этого мужчины будет волнующе пахнуть терпким одеколоном, и она будет коситься на его крупную и, наверное, очень сильную и теплую ладонь.

И еще будет чувствовать боковым зрением, как он смотрит на нее. Как!

И в антракте в буфете возьмет черный кофе и шампанское, от которого непременно закружится голова. Или шампанское тут ни при чем?

А после спектакля он наденет на нее пальто, и она почувствует, как его руки чуть задержались на ее плечах. Или ей это опять только покажется?

А на улице он предложит ей прогуляться и отпустит машину. И они медленно пойдут по притихшим московским улицам, разумеется, под руку, и ей будет так спокойно, как никогда прежде.

И так они дойдут до ее дома и постоят немного в темном дворе. Он поправит воротник ее пальто и поцелует – всего лишь! – руку.

А она… Она будет ждать, что он ее обнимет!

«Кого ты обманываешь, Лена? – спросит она себя среди ночи, путаясь во влажных простынях, измученная бессонницей. – Кого? – И ответит: – Себя. Потому, что Борису на все это точно наплевать!»

Он даже не повернется, не проснется, не почувствует ее, когда услышит, что она ложится в постель. Супружескую, постылую им обоим постель. А утром спросит только: «Ну, как провела время? Как спектакль?» И торопливо поднимется из-за стола, не очень, честно говоря, рассчитывая на подробный ответ. Потому что в принципе ему наплевать, каков спектакль и как провела время его драгоценная супруга.

А она просидит полдня у окна, отрешенная от всего. И только Машка сумеет ее растормошить и отвлечь – после школы ее надо накормить обедом, собрать в музыкалку, заставить сделать уроки.

Умненькая не по годам девочка однажды задаст ей вопрос:

– А ты не влюбилась, Леночка?

И тогда она вздрогнет, покраснеет – и впервые закричит и даст Машке оплеуху. Не больно, но обидно.

И Машка не будет с ней разговаривать почти неделю – такой характер.

Случится все под Новый год, на даче. На его служебной даче, в Истомине. Предлог наивен и прост – чудный и ровный снег, ах, как хорошо сейчас пробежаться по скользкой лыжне!

Поехали. Борис обрадовался – воздух, зима, солнышко. Снегири, поди, на заборе! Не спеши обратно, заночуйте! Там наверняка прекрасно спится!

Послушная жена заночевала.

И спалось ей прекрасно – прав был муж, прав.

Особенно под утро. Когда закончились неспешные, очень тщательные, умелые и крепкие ласки. Когда не надо было никуда спешить и ни о чем думать!