Дорога на две улицы - Метлицкая Мария - Страница 36

Она поставила чашку на край стола и рассматривала, как набухает и краснеет волдырь на обожженной руке.

Генералов подошел к ней, взял ее обожженную руку и, словно ребенку, стал дуть.

Она вздрогнула и от неожиданности замерла.

Через несколько секунд, словно очнувшись, руку выдернула.

Он пил кофе, а она стояла у окна и молча смотрела на темную улицу. По стеклу монотонно стучали толстые капли редкого дождя.

– Болит? – спросил он.

– Что? – усмехнулась она.

– Рука, – уточнил он, – про остальное я не спрашиваю.

Она резко повернулась к нему и четко произнесла:

– Нет. Ничего не болит. Можете не беспокоиться. Все замечательно. И спасибо за заботу.

Он грустно усмехнулся:

– Не беспокоиться предлагаете? Вот это вряд ли. Ведь все из-за меня!

Она удивленно вскинула брови.

– Ну, разумеется, – подтвердил он. – Свалился вам на голову – совершенно посторонний и чужой человек. Напоил вашего мужа – правда, не желая того! В квартире беспорядок, девочка, – он кивнул в коридор, имея в виду Машку, – обижена и расстроена. И самое главное – ваша рука! И тоже, заметьте, из-за меня! Короче говоря, виноват по всем статьям – нарушил ваш покой и внес беспорядок и хаос.

– Ну, – Елене вдруг стало весело, – уж моя рука – точно не главное! А с беспорядком мы завтра разберемся! Вот с Машкой, правда, сложнее. Дедулю в таком виде она еще не видела! Боюсь, что реабилитироваться ему будет непросто!

– Валите все на меня! – махнул рукой Генералов и засмеялся. – Как на мертвого!

Елена кивнула:

– Разберемся.

– И еще – спасибо вам за все, – сказал он, глядя ей в глаза. – И за блины ваши прекрасные, и за кофе замечательный! Спасибо и извините, бога ради! – Он встал со стула, прижал руку к груди и слегка наклонил голову.

Вот тут она и рассмеялась. Злость как рукой сняло.

Он покраснел и тоже улыбнулся:

– Мир, Еленочка? Прощен?

– Неужели вам это важно? – удивилась она.

Он посмотрел на нее и тихо сказал:

– Вы даже не представляете, КАК.

Они помолчали, потом она осторожно спросила:

– Домой не торопитесь, Владимир Дмитриевич? Извините за прямоту!

Он, казалось, не обиделся и спокойно ответил:

– Не тороплюсь, Еленочка. Не к кому. Я, видите ли, один. И проживаю, и в целом. Глобально, так сказать. Хотя – не вдовец. Но это по статусу. А по факту – один. Жена подолгу гостит по больницам. И в данный момент тоже. Домой не хочется, вот и злоупотребляю вашим терпением. Эгоистично, но факт. Прощает то, что честно признался.

Она смутилась:

– Простите.

– Да ерунда. Просто так спокойно возле вас, так спокойно…

Она окончательно растерялась и махнула рукой:

– Да сидите, бога ради! Хотите, кофе еще сварю?

– Вот это – ни за что! И так на моей совести, – он кивнул на ее руку.

Она поднялась и сказала:

– Значит, так. Я иду разбирать разруху в столовой. Там, – она покачала головой, – словно не два приличных столичных медика погуляли, а рота солдат. Вы можете отдыхать. Варить кофе, читать газету и даже слушать радио. Сидите хоть до утра. А хотите – ложитесь. В Борином кабинете. Там плед и подушка. Да, и еще! – она внимательно на него посмотрела. – И никаких «Еленочек», понятно? Вот это я не переношу ка-те-го-ри-чес-ки!

– А как можно?

– Я подумаю. – Она вздохнула.

В кабинет бывшего «однополчанина» он не пошел, отправился в столовую – помогать хозяйке. Без лишних вопросов и лишних движений, свойственных мужчинам в хозяйственных делах, помог ей здорово. И главное – четко и быстро. Она, не привыкшая к «мущинской» руке, про себя удивлялась – и это при таком-то чине и при таком внешнем антураже!

Когда объедки и бутылки были сметены, а посуда – им, кстати! – перемыта, она в абсолютном изнеможении опустилась на стул, а теперь вот он заваривал и подавал ей крепкий чай.

Она перевела наконец дух и внимательно посмотрела на него. С интересом, надо сказать, посмотрела.

Он перехватил ее взгляд и объяснил:

– Удивляться, Леночка, нечему. Я парень простой, можно сказать от сохи, деревенский.

Она вскинула брови.

– Да, да! Ну, не совсем, – смущенно улыбнулся он. – Но почти. Родом я из Ярославля, с окраины. Рос в частном доме, никаких квартир и удобств. При доме огород, куры, коза, поросята. Удобства, извините, во дворе. Мылись в городской бане – по воскресеньям, с батей. Батя пришел с войны инвалидом – без руки и без легкого. Кроме меня в семье три сестры, все младшие. И с девяти лет я за хозяина. И в доме, и в огороде, и за скотиной. Через четыре года после войны батя помер. Ну а я – единственный в доме мужик на четырех женщин. Так что умею все: и прополоть, и подоить, и печь растопить, и сена накосить. И навыков этих не растерял. Жизнь была тяжелая, полуголодная, что говорить. Потом сорвался в столицу. Поступил с первого раза. Дали койку в общежитии. Подрабатывал, где мог. И вагоны по ночам разгружал, и грузчиком в булочной – там сердобольные тетки после смены давали пару теплых батонов. И это здорово выручало. Посылал деньги своим – иначе они бы не справились.

Он долго молчал.

– Вот только обратно не хотелось, если честно. Никак не хотелось. Ни в сортир деревянный, ни к печи, ни к козам. Ну и не пришлось. Женился, невеста оказалась с жилплощадью, москвичка. Ну а дальше пошло-поехало. И оказалось, что хозяйственник, проще – завхоз, из меня получился лучше, чем, собственно, доктор. В медицине мне было скучновато. А вот организация, администрирование, решение глобальных вопросов – моя история. Такие вот дела! – Он развел руками и улыбнулся.

– Ну, «мамы всякие нужны», – ответила Елена. И добавила: – Спасибо за чай. Теперь, может быть, спать?

– Я поеду, – кивнул он.

Она пожала плечами.

В прихожей он долго надевал свой роскошный, «нездешний» плащ, возился с ботинками и наконец посмотрел на нее.

Она стояла у двери, устало прислонившись к косяку.

– Елена Сергеевна! А можно, я приглашу вас в театр? – тихо спросил он. И, не дожидаясь ответа, поспешно добавил: – Ну или в кино.

– Лучше в цирк, – усмехнулась она.

Он кивнул:

– Можно и в цирк.

– Послушайте! А зачем вам все это надо? Ей-богу, не понимаю!

Он недоуменно пожал плечами и, казалось, искренне удивился ее нелепому вопросу.

– Душевная потребность, – ответил он. – В умном, интеллигентном и тонком собеседнике. И еще – в прелестной женщине!

– Не смешите меня! – махнула рукой она.

Он прищурился:

– Интересно, а у вас какая версия?

Елена густо покраснела.

Сходили. И в театр, и в кино. И, представьте, в цирк. И в ресторан – да не в один.

И началась у Елены совсем другая жизнь. Чудеса. Теперь она ежедневно красила глаза и губы, следила за прической и делала маникюр. Попросила у верной подруги, «Элины всемогущей», чтобы та взяла ее к своей спекулянтке Мирке.

Там отхватила югославский костюм, замшевые туфли, две блузки под этот самый костюм – серую с кружевом и бежевую в полоску – и голубую водолазку.

Вопросов Эля не задавала, сидела в глубоком кресле и молча отслеживала Еленины суетливые движения.

Потом подошла к чемодану с волшебным и восхитительным бабским «добром», молниеносно выдернула розовое кружевное чудо – лифчик и трусики – и протянула Елене:

– Примерь!

Та покраснела и сказала охрипшим от волнения и смущения голосом:

– Мне этого не надо!

Эля пожала плечами:

– Не думаю. Хотя хозяин – барин.

Когда расплачивалась (цены такие, что вслух произнести страшно!), руки ходили ходуном. Мирка пересчитала деньги, криво усмехнулась и процедила, обращаясь исключительно к Эле:

– Скоро девки из Большого из Франции подтянутся. Будет трикотаж, нижнее и косметика. Тебе звонить?

Эля равнодушно кивнула.

Елена как потенциальный покупатель в расчет не бралась. Опытное Миркино око случайную покупательницу определило сразу – птица залетная, не нашего поля, подбирала, что дешевле и «ко всему». Работа мозга на морде была написана – мозги, видать, кипели: чтобы выгодней, экономней и не прогадать. В смысле – взять так, чтобы и в пир, и в мир. Не ее, Миркин, вариант.