Призрак Белой Дамы - Майклз Барбара - Страница 19

Карета тронулась. Некоторое время за нами бежало несколько самых пьяных гостей, но кучер подстегнул лошадей, и они отстали. Клэр отвернулся от окна, прикрыл его и повернулся с улыбкой ко мне.

— До чего приятно отделаться от старых друзей! А чего от вас хочет ваш дурно воспитанный воздыхатель из конторы стряпчего?

Я была слишком потрясена, чтобы отвечать. Презрительная насмешка, с которой он говорил о Джонатане, удивила меня не меньше, чем-то, что он заметил его.

— Да, да, — ласково сказал Клэр, наблюдавший за моим лицом. — Я видел его. Вам нечего бояться сцены, Люси, это было бы проявлением дурного вкуса — устраивать сцены в день свадьбы, даже если бы я снизошел до того, чтобы проучить клерка. Кстати, он напомнил мне, что я до сих пор не попросил у вас прощения за свое поведение в тот день, когда вы заболели. Я сходил с ума от беспокойства и не мог держать себя в руках. Ну и действовал я, исходя из ложного впечатления, мне казалось, что Джонатан — джентльмен.

— А иначе вы не вызвали бы его?

Глаза Клэра вспыхнули недобрым огнем, и я поспешила добавить:

— Нет, нет, я понимаю. Вы не могли бы встретиться с… но я считала, что дуэли запрещены законом.

Клэр смягчился и улыбнулся снисходительно.

— Законы чести древнее любых судебных законов. Но женщине присуще отвращение к насилию. Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном. Я знаю, что у вас были поклонники. Теперь все это в прошлом, и у меня нет желания впредь касаться этого предмета.

Я гадала, знает ли он о Фернандо. Теперь я не сомневалась, что знает, и могла только оценить ту деликатность, с которой он сообщил мне о своей осведомленности и о своем безразличии к этому. Было что-то очень галантное в том, как он избавил меня от упоминания о неприятностях и как это отличалось от моего дурно воспитанного воздыхателя, как Клэр назвал его.

Я исподтишка разглядывала своего мужа. Я думала, что если говорить это слово почаще, то можно будет осознать его. Он молчал, на его красиво очерченных губах была милая улыбка, профиль был четким, как на старинных монетах. Его маленькие руки в лайковых перчатках покоились на коленях. Они были белы и ухоженны, как женские, но я знала, что в них есть сила. Я была наслышана о славе Клэра как фехтовальщика. Эти руки могли быть и нежными. Я вспомнила о том, как он поглаживал мои руки, а однажды щеку, подумала о приближающейся ночи… По моему телу пробежала дрожь.

Клэр тотчас повернулся ко мне и, рассыпаясь в извинениях, стал закутывать меня в меховую полость, при этом он случайно сбросил на пол мой ридикюль, из которого при падении высыпалась часть его содержимого. Клэр передал мне сумку и предметы, выпавшие из нее. Среди них было письмо.

— Это от господина Джонатана? — спросил он. На лице его была улыбка, но она не обманула меня. Я поспешила ответить:

— Нет, конечно. Я думаю, это поздравительное письмо от моей старой школьной подруги — да, вы же знакомы с ней, Маргарет Монтгомери. Тетя вручила мне его, когда мы уже отъезжали. У меня не было времени…

Я уже начала вскрывать его. Но прежде чем я смогла вынуть из конверта послание, рука Клэра ловко выхватила его.

Он прочел послание, пока я сидела, взирая на него со смешанным чувством страха и негодования. Пока он читал, его брови все сильнее хмурились. Он хладнокровно разорвал письмо на мелкие кусочки и вышвырнул их в окно. Потом повернулся ко мне:

— Так я и думал. Злобная сплетница худшего тона.

— Это было мое письмо, — наконец сказала я. — Оно было адресовано мне.

— Оно было адресовано персоне, более не существующей. Теперь вы — леди Клэр, и ваш муж не только имеет право, но и должен встать между вами и злобой тех, кто желает вам зла.

— Маргарет вовсе не желает мне зла! — воскликнула я. — Она друг мне, она…

— Она моя родственница, — прервал меня Клэр. — Я слишком хорошо знаю ее суеверный истеричный характер.

Если бы он был груб или повысил голос, я, может быть, и набралась бы мужества, чтобы протестовать. Но он по-доброму улыбался мне, и голос его был нежен. Не только его положение, но даже его возраст, значительно превышавший мой, заставляли мои претензии казаться дерзостью. Мой гнев был побежден этими соображениями, да и простым, любопытством.

— Что она написала? — спросила я. Клэр засмеялся и похлопал меня по руке.

— Вы слишком хорошенькая, чтобы забивать себе голову подобной чепухой, — снисходительно уронил он. — Мы должны хорошо о вас заботиться, вы так хрупки, что малейшее дуновение может унести вас. Говорят, воздух вересковых пустошей полезен для больных легких. Вот почему я поспешил увезти вас.

— Больных легких? У меня не…

Клэр продолжал, как будто не слыша меня:

— Я заказал тяжелые драпировки для ваших комнат: дом полон сквозняков. Он изрядно обветшал за последние годы, но это мы быстро исправим. Для вашей комнаты я выбрал новую мебель и отослал ее на прошлой неделе. Думаю, вам она понравится.

Моя рука невольно потянулась к свадебному подарку Клэра — прелестному золотому медальону с монограммой, составленной из наших инициалов, в обрамлении маленьких сапфиров, висевшему у меня на шее. Вкус Клэра был безупречен, в этом не было сомнений, и все же… Во мне разгорелась искра бунта.

— Я бы предпочла сама выбрать себе мебель, — выдавила я. Клэр удивленно взглянул на меня.

— Не принято, чтобы дамы выбирали обстановку для дома, — ответил он, тонко улыбаясь. — А потом, вы же не знаете своих комнат, как бы вы смогли выбрать?

— Вы правы, — покорно сказала я.

— Если вам что-то не понравится, мы заменим, — предложил Клэр.

Он внезапно поморщился и торопливо закрыл окно. Наш путь пролегал около реки. С приходом весеннего тепла начали оттаивать горы мусора и отвратительных отбросов. Зловоние, чувствовавшееся даже зимой, стало невыносимым.

Но вот город остался позади, окрестности стали прелестны — со свежей зеленью посевов и травы, с яркими пятнами первоцветов в ложбинах. Тихие деревенские домики уютно расположились среди деревьев. Клэр обращал мое внимание на самые красивые виды. Когда день пошел на убыль, он смолк, да и я сидела в своем уголке тихо, как мышка, глядя на закат.

Уже стемнело, когда мы подъехали к гостинице, где должны были провести ночь. Когда мы въехали на мощеный двор, меня всю трясло от волнения, усталости и голода — целый день у меня крошки во рту не было. Я хотела выйти из кареты, но была так слаба, что чуть не упала. Клэр подхватил меня на руки и внес в гостиницу. Он нес меня так, как нес бы любимого ребенка, и я снова, как делала это часто в последние дни, сказала себе, что должна быть счастлива, имея такого заботливого мужа. Он оставался ласков, даже когда журил меня.

У меня не было горничной. Мэри была служанкой моей тети, да и Клэр был о ней невысокого мнения, я уже научилась узнавать его мысли без слов — по взгляду, малейшему движению губ. Когда мы приедем в Йоркшир, для меня возьмут горничную из местных. Клэр считал, что слуги, привезенные из Лондона, становятся нерадивы и грубы вдали от дома.

Жена хозяина гостиницы, симпатичная молодая женщина со свежим лицом, помогла мне переодеться с дороги, и, согревшись у огня и выпив немного вина, я почувствовала себя лучше. Мы пообедали в одиночестве — компания, собравшаяся в общем зале, была не для Клэра. От волнения у меня почти не было аппетита. Высокий мужчина, сидевший напротив меня за столом, казался незнакомцем. Я не могла себе представить, что буду обедать с ним наедине, более того… Тут мои мысли зашли в тупик.

Мы занимали несколько комнат, из которых я видела только свою мило обставленную спальню с камином и огромной кроватью с пологом. Когда пришла молодая женщина, чтобы помочь мне лечь, Клэр незаметно удалился. Я старалась казаться равнодушной, но тщетно. Сердце мое колотилось с такой силой, что его биение можно было увидеть на моем горле и запястьях. Хозяйка гостиницы была примерно моего возраста, но из нее можно было выкроить двоих меня. Пока она суетилась в комнате, поправляя огонь в камине и складывая мою одежду, она бросала на меня взгляды, в которых смешивались понимание и веселость. Простая деревенская женщина, она была приучена прислуживать господам, и знала свое место, и все же ее доброе сердце взяло верх над приличиями. Перед тем как уйти, она несмело положила мне на плечо тяжелую темную руку и прошептала, улыбаясь: