Хранитель понятий - Майданный Семен - Страница 54

– Держите! – Сусанин торопливо протянул нужную руку за спину и отдернул ее уже пустой.

– Правильное решение, – благосклонно принял списки незнакомец. – Так и стой, пока не последует новых указаний. Я с тобой толковать буду.

– Надо спасаться! Мы сгорим! – Сусанин придал голосу как можно больше драматизма.

– Я потушил пожар. Короче, ты у нас сынок балерины Старковской и партийного питерского генералиссимуса Романова Григория Васильича. А меня, Григорьич, Шрамом прозвали. Не слыхивал? – И сам же ответил: – Ну куда там! Меня же в списочках нету.

– Я не понимаю, – робко вставил Сусанин.

И вновь перила под ним получили пендаль. Иван крепче вцепился в занавес.

– Базарить, горлодер, будешь по моей команде. Значит, слухай! Когда тебя ознакомили с тем, что твой папаша – Романов?

Сусанин быстро поколебался, врать не врать, но врать, вися над сценой, несподручно, и Иван сделал выбор в пользу правды-матки.

– В восемьдесят пятом, когда к власти пришел Горбачев. Мне было восемнадцать. Мама повезла меня в Осиновую рощу, где Григорий Васильич жил на даче. Еще на старой номенклатурной даче на берегу тихого…

– Без надрывов мне! Короче, открыли тайну в семейном кругу?

– Да.

– Не оборачиваться! А списочки дядя Гриша когда тебе вручил?

– Через год. Когда понял, что нет у него никаких надежд на возвращение в большую политику. А в среднюю и малую политики ему и не нужно было. Не демократишка какой-нибудь.

– А ты сразу усек, чего тебе обломилось?

– Простите? А, ну да, понял. Сразу.

– А?..

– Пользоваться когда начал? Не сразу. Долго боялся пускать в дело.

– ?..

– А когда пустил? В девяностом. Когда из театра выгнать хотели. Ну и пошло…

– Слушай, Григорьич, а какого рожна Романов тебе Эрмитаж завещал?

– Я тоже не мог понять. – Сусанин иногда оборачивался, но шея быстро уставала, и он вновь утыкался в занавес. – И до сих пор не уверен. Наверное, у него был комплекс вины перед моей матерью и мною, что не успел облагодетельствовать как следует. Или правильно рассчитал, что про меня никто не знает, а значит, сразу не отберут.

– Видишь, отобрали все-таки, хоть и не сразу. Ладно, достали ваши семейные сопли. Скольких козликов?..

– Из этих списков я тормошил? Всего троих. И все по ведомству культуры.

– И не зудело замахнуться на всю колбасу, а не откусывать по чуть-чуть? Крутануть все чертово колесо, глядишь, и закинуло бы высоко наверх. Ты ж базарил, сразу усек, чего тебе привалило?

– Нет, этого мне не хотелось, если я правильно понял ваш вопрос. Мне было довольно того малого, что…

– Ша, хорэ! Надоел ты мне. – «Ну вот и финита», – грустно хмыкнул Шрам. Оказывается, корона Российской империи использовалась, как кирпич для квашеной капусты. Жалкий дуст стращал троих жалких дустиков всего-то, чтоб главные роли получать и в заграничные турне кататься. Типа, исполнял «Мурку» на Царь-колоколе.

– Что со мной будет? – Сусанин обернулся, нагоняя на лицо трогательную печаль.

– Чего? Пой, сношайся, папу вспоминай. Ну покеда, Романович. Только с мостика этого не сползай, пока не снимут. Пристрелят внизу. Я первый пристрелю…

Не следовало Тарзану открывать дверь ногой и вламываться в монтерскую, как в туалет после долгого вынужденного терпения. Следовало быть поосторожней.

Праздничная смена монтеров сцены, запертая в каптерке, перетерла веревки о ржавые мечи из «Колец Нибелунгов» и вышибла дверь шлемом великанского богатыря из «Руслана и Людмилы».

Отвязанного от стула Булгакина радостно пихали в грудь и били по плечам как брата, вернувшегося с войны. И тут в подсобку влетел Тарзан. Не успев втереться в перемены и наставить пушку, Тарзан угодил в монтерские объятия, и для него наступил ад…

– …Где Шрам?!

– Скорее на выход! Пожар!!! – истошно завопили за спиной.

Оседлавший очередного пленника, Гайдук хищно повернулся, взбрасывая волыну, но не выпуская из захвата горло Жоры-До-лото. Перед ним выплясывало чмо в чалме и расшитой звездочками хламиде.

– Вали отсюда, козел! Живо! Видал ствол! Завалю! – Оставалась всего два патрона, уж всяко не про жизнь заблудившегося актеришки. И Гайдук вернулся к Долоту. Уже, кажись, пришла пора дырявить неоткровенному Жоре коленку.

– Где Шрам?! – проорал Гайдук в ухо Жоры. – Где?!

– Не понял, – вырвалось у Долото, когда Гайдук вдруг жарко чмокнул его в щеку. И стал эту щеку лизать, как собака яйца.

– Чего ж тут непонятного, – сказал тот, кто взял и откинул в сторону осевшего сдутым рюкзаком Гайдука. – За козла ответил.

У этого «того» в руках был меч: огромный, деревянный, с облезшей позолотой и инвентарной биркой, прикрученной проволокой к рукояти. Да ладно – меч! Придурок был закутан в накидку, облепленную звездами, на башке болталась, наползая на нос, чалма. Лицо закрывала борода типа «лопата».

«Звездочет» вскинул меч двумя руками и навершием рукояти еще разок для верности вдарил по тыкве Гайдука. Молдаванин мешком с дерьмом сполз на фиг.

– Шрам! – признал наконец Долото.

– Лучше синица в руках, чем журавль в жопе. – Шрам отбросил меч, но клоунский прикид не скинул, разве что сдвинул набок бороду, чтоб в рот не лезла, и присел возле Жоры. – Чего, тоже меня искал?

Волына Гайдука вроде сама собой переселилась в граблю Шрама, поэтому Жора-Долото продолжал лежать, как и лежал, среди рассыпанных разноцветных порошков, тампонов и наборов с красками, на полу какой-то театральной малины с кучей зеркал.

– Не до тебя теперь, – патриотично соврал Долото.

– Лепишь, Жора. Короче, поздравляю тебя. Ты меня догнал и повязал. Тренькни своему пахану, обрадуй. Набубни ему, что нашел при мне списочки.

– А они при тебе? – не удержался Долото.

Шрам слазил за пазуху и показал край бумага, свернутой трубкой.

– А какие гарантии, что ты не прикончишь меня?

– Чего ты, как барыга? – Шрам недовольно покачал головой.

Но Долото очень хотелось гарантий:

– Если ты Вензеля подомнешь, люди понадобятся. Которые в курсах его дел…

– Без базара. А если ты через пять секунд не позвонишь, я тебя замочу. Это тоже без базара.

Шрам макнул пальцы в театральную косметичку, лежащую на полу рядом, и похоронно-черным гримом намалевал под глазами Жоры круги.

«Не позвоню! Ни за что не позвоню! Ни в жизнь не позвоню!!!» – патриотично рассудил Долото, но рука сама доставала мобилу…

…Уцелевшая посторонняя публика наконец свалила. Самые горячие головы из братвы полегли, сводя счеты, или победили. Кто победил – большей частью тоже поторопился сделать ноги. И здесь в расползающихся клубах дыма проступали только контуры красиво повисших на креслах неудачников.

Вензеля сопровождали Волчок и Тарзан. Стрелку Долото забил там, где повязал Шрама, – между третьим и четвертым занавесом.

Между третьим и четвертым занавесом прятали недостроенный из труб и фанеры корабль для балета про «Титаник» (музыка Андрея Петрова), чья премьера была назначена на восемнадцатое января. Нерассеявшийся дым путался вокруг бортов. Казалось, недоделанный пароход уже плыл на свиданку с айсбергом.

Эти трое не бегом бежали к кораблю, совсем наоборот. Волчок и Тарзан настороженно вертели башнями, водили вокруг стволами. Вензель же прислушивался.

Когда щиплющий ноздри дым и расстояние позволили чего-то углядеть, они углядели повешенного на мачте человека в чумовой мантии со звездочками и дебильной чалме. На груди жмура висела огромная табличка с наспех намалеванной надписью «Шрам». Под висельником спиной к Вензелю, портретом к трупешнику сидел на стульчике другой кент. По причесону, очертаниям фигуры и клифту в нем угадывался Долото.

– Замри! – жестко приказал Вензель.

Замерли.

– Позови его. – Пахан дотронулся кончиком трости до Тарзана.

– Эй, Долото, – тихо окликнул Тарзан.

Нулевая реакция.

– Засада, – проскрипел Волчок. – Мы у него на мушке.

– Во все зенки по сторонам, вверх и вниз, – распорядился напряженный, как трансформатор, Вензель.