Тросовый талреп - Льювеллин Сэм - Страница 16

— Ну и что же делает Лундгрен в ответ?

Она пожала плечами.

— Некоторое время назад здесь имелась кое-какая земля на продажу. Эван хотел организовать сбор морских водорослей, и ему нужно было построить приемный пункт на берегу. Лундгрен дознался и купил эту землю. Никаких сараев, никаких водорослей. Лундгрен, полагаю, доволен. Для Эвана здесь настоящая жизнь, а для Лундгрена — игра. Есть еще десять — пятнадцать подобных примеров.

— А мог он заплатить Дональду Стюарту, чтобы тот отколотил Эвана?

— Он сделает все, чтобы напакостить Эвану. Если сочтет, что сможет выйти сухим из воды, черт его побери, — сказала она. — Давайте поныряем.

В кубрике она достала свой рюкзачок и вытащила оттуда пару масок для подводного плавания.

— Я видела, как вы утром ныряли с «Флоры», — сказала она. — Вы оставались под водой целых три минуты.

Я почувствовал, как напряглись мои плечи.

— Пошли, пошли, — распорядилась она.

Я посмотрел на эти маски так, словно они были ядовитыми змеями.

— С вами все в порядке? — спросила Фиона.

Я кивнул. Она ухватилась за край своей фуфайки и стянула ее через голову. Под фуфайкой оказался цельный купальный костюм из какого-то сверкающего материала. У нее было великолепное тело: прямая спина, длинные ноги, хорошие, глубокие изгибы. Одежда, которую она носила, скрывала ее фигуру. Одетой она была привлекательной. Раздевшись, оказалась прекрасной.

Она бросила мне маску. Я и не пытался поймать. Маска стукнулась о пол кокпита и укатилась в угол. Какое-то мгновение Фиона смотрела на меня. Потом пожали своими шелковистыми коричневыми плечами, плюнула на стекло своей маски, протерла, надела маску и отправилась нырять.

Я наблюдал за ней с палубы. Очертания ее тела колебались, преломляясь в воде, черные и светло-коричневые. Вода была настолько прозрачной, что я мог бы прочитать буквы, отчеканенные на якоре. Я почувствовал себя испачканным грязью шестилетней давности. «Чепуха, — сказал я себе. — Дела у тебя идут отлично. Ты жив. Ты уже забыл об этом...»

Но я не забыл об этом.

Я перебрался вниз по спасательным тросам и пристроил свою распухшую ступню на мелководье. Вода облегчила боль в ступне, но она не смывала грязи. Когда я вернулся на «Зеленый дельфин», Фиона расчесывала волосы в кубрике, склонив голову набок и сведя колени вместе. Кожа ее от морской воды натянулась.

— Вы все-таки ныряли, — сказала она.

— Это не было нырянием, — сказал я. — Это было плавание.

На обратном пути мы почти не разговаривали. Я сначала держал направление к Эггу, а потом повернул к Кинлочбиэгу, сделав серию коротких переходов на другие галсы.

— Завтра будет регата, — сказала она. — Могу я пойти с вами?

Я вежливо ей улыбнулся:

— Разумеется.

К тому времени, когда мы добрались до узких мест залива, я разделался со своим стыдом — похоронил его заживо, но все-таки похоронил. Врачи называют это вытеснением. Банкроты глушат себя кофе, чтобы только не звонить в банк. А Гарри Фрэзер работает, чтобы не думать. Поэтому я отправился в дом и уселся в мастерской Фионы, откуда и позвонил в свою контору.

Клерк Сирил сообщил список тех, кто меня разыскивает. Спиро Калликратидес просил передать мне, что я всегда был его единственным другом, если не считать его агента по продаже кокса. Давина Лейланд сообщала о вечеринке у Анабеллы, упомянув мимоходом, что ее дружок-парикмахер Джулио проиграл у Аспиналли сотню тысяч фунтов из денежек ее бывшего супруга. Были и другие звонки: от инвалидов, от банкротов, по разным прочим делам... Я для всех надиктовал Сирилу, что надо делать: хитрый, надежный Фрэзер держал дела под контролем. Потом я позвонил по последнему номеру из этого списка. Сирил всегда оставлял его напоследок, потому что это был номер Ви.

— Дорогой мой... — сказала она с напористым придыханием.

Она, должно быть, сидела в гостиной своего коттеджа неподалеку от Причальной улицы в Пултни, где стены сплошь увешаны ее фотографиями — длинные ноги и макияж, а снято Дэвидом Бэйли и Ричардом Эйвдоном. Воздух в гостиной густой, застоявшийся и все время включены нагреватели. Я внимательно прислушивался к модуляциям ее голоса.

Но в это утро в нем не слышалось никакого раздражения, она говорила легко и моложаво.

— Я получила роль!

Я сказал, что это очень хорошо.

— Только послушай! — В ее голосе возникла нервозность, но это звучало скорее как тревога ожидания, нежели как мания преследования. — Есть одна проблема с Морисом. — Морис был ее агентом, этакий пожилой искатель общества известных особ, с тоненькими усиками и влажными, нарочито проницательными глазками. — Это на телевидении, небольшая коммерческая штучка, но тем не менее. Там есть две подходящие женские роли, мать и дочь, а он не хочет сотрудничать.

Раздражение снова вернулось к ней. Я сделал глубокий вдох и спросил:

— Так в чем трудность?

— Ну, естественно, роль дочери в точности подходит мне. Но этот глупый ублюдок Морис говорит, что они, мол, хотят, чтобы я играла мать. Ты можешь себе вообразить? Ты не мог бы сказать ему?

Я лег лбом на руку. Ви не выглядела как чья-либо дочь. Тридцать бурных лет закрепили это достаточно прочно. Но она поняла мое молчание неверно.

— Только разок, а? — сказала она льстиво.

Только разок уже был, когда я вернулся с Карибского моря и отправился нырять в холодное Северное море для того, чтобы она смогла выкупить закладную после первого лечения барбитуратами. Только разок был, когда я выбрался из сумасшедшего дома и определился в эту выгребную яму работы по разводам для того, чтобы поддерживать такой образ жизни Ви, к которому она привыкла.

— Ради мамочки Ви, — сказала она.

Так тому и быть. Гарри Фрэзер, тот самый, который ходил в серых фланелевых шортах в «Лампедузу» на Кингс-роуд, расплачивается с мамочкой Ви за то, что она его вырастила.

— И между прочим, — сказала она, — я опять буду работать с Томом Финном.

— С кем?

— Ты должен знать. Он поставил «Бегущего Чарли»!

— Превосходно.

— Будет очень мило снова поработать вместе.

Я буркнул что-то одобрительное. Во время моего третьего, и последнего, года в Карибском море Ви снималась в каком-то «Бегущее Чарли» и было это на Тортоле, на Виргинских островах. Она заставила Проспера и меня сниматься в качестве статистов. У меня не было ни малейшего представления, что потом произошло с этим фильмом, но что касается Ви, она считала ту свою роль вершиной карьеры.

— Я позвоню Морису, — сказал я. — Не оставляй своих надежд.

И я позвонил Морису, который проводил свои дни, пропивая остатки наличности своих клиентов в пивнушке на Джеррард-стрит Я высказал ему предположение, что мать, возможно, вышла замуж в ранней юности, и он ухватился за эту идею, как я ухватился за Гектора тогда, в тумане. А потом я оборвал связь с цивилизованным миром, положив телефонную трубку, и возвратился к причалу, к свежему воздуху и к своему катеру.

Глава 9

«Флора» прибыла на свою стоянку, когда я лазил вокруг палубы «Зеленого дельфина», укрепляя такелаж. Мошкара так и кишела вокруг. А в заливе прогуливался какой-то лосось, расплескивая воду своим хвостом.

Ветер стих. Поверхность воды походила на полированный щит и единственными звуками были отдаленное бормотание течения у Хорнгэйта да плеск ручья, вливающегося в залив. Но вот со стороны моря послышалось мурлыканье дизеля. Я поднял глаза. Спустя мгновение какая-то стремительная красная яхта лихо прокатила сквозь теснины залива. В ней было футов пятьдесят длины. Угольного цвета фибергласовые мачты. Ненатянутые паруса были свернуты на дужках укосин, словно у большого парусного судна. Под носом яхты, в углублении, находился втягивающийся вовнутрь бушприт. На корме позолоченными буквами было выведено: «Бонфиш»[2]. Якорь яхты гремя цепью, плюхнулся в воду. Мужчина в кабинке поднял обе руки в приветствии. Он был невысоким и коренастым, в ярко-красной куртке от Генри Ллойда и в шерстяной шапочке зеленого, оранжевого и золотистого цветов — национальных цветов Растафариана. У мужчины были карие глаза миндалевидной формы и традиционные для уроженцев Мартиники белые зубы. В этой непритязательной кельтской среде Лоч-Биэга он выглядел столь же экзотично, как золотистого цвета иволга в стайке скворцов.