Золото муравьев - Пессель Мишель - Страница 14

Нордруп сразу же занялся приготовлением завтрака. Тут уж мне пришлось окончательно стряхнуть с себя сон и присоединиться к нему. Талант кулинара явно не входил в число достоинств нашего друга. Накануне вечером, когда Мисси слишком устала, чтобы готовить ужин, Нордруп преподнес нам по миске разваренного до кашицеобразного состояния риса, наперченного так, что перехватывало дыхание. Приготовление пищи было последней из его забот — сам он довольствовался горсткой ячменной муки, размешанной в чае с кусочком масла. Сливочное масло было для Нордрупа примерно тем же, чем для нас икра. Его взор оживлялся всякий раз, когда он бережно развязывал кожаный мешочек, где хранился запас этого ценнейшего из продуктов. Мне постоянно приходилось останавливать Нордрупа, когда по доброте душевной он порывался сдобрить маслом и наш чай или какао. В таких случаях Нордруп сокрушенно качал головой и в одиночестве смаковал свой густой, жирный напиток. И сегодня за завтраком мне опять пришлось быть настороже, чтобы помешать нашему другу побаловать нас своим любимым блюдом.

Склонившись над очагом, я чинил карандаш и мысленно набрасывал план действий на день. А включиться в работу мне пришлось очень скоро. Пятеро местных ребятишек появились перед входом в палатку и подняли возню, стараясь заглянуть внутрь и поглядеть на прибывших в поселок чужеземцев. Сразу же бросилось в глаза — и это чрезвычайно меня порадовало, — что черты наших маленьких гостей не носили никаких признаков монголоидной расы (за исключением, может быть, одинаково темных глаз).

Самые смелые мои надежды начали подтверждаться, когда к палаткам подошли двое взрослых жителей поселка. Я завел с ними разговор на тибетском языке, а Нордруп при необходимости уточнял мои слова на заскарском диалекте.

Пока они говорили, я внимательно вглядывался в них. Удлиненный овал лица, прямой костистый нос, глаза слегка миндалевидной формы без кожной складки у внутреннего угла, характерной для большинства монголоидов… Наши гости были одеты в длинные красные халаты из домотканой материи, рукава которых закрывали кисти рук. Талию обхватывал матерчатый красный пояс чуть более яркого оттенка, чем халат.

Гости подтвердили, что на левом берегу Доды действительно было три поселения минаро и что в два новых поселка на правом берегу реки стекались жители, которым не хватало свободной земли на левом. Их предки обосновались здесь, в долине, выйдя из поселений минаро на реке Инд, но это было, по словам гостей, сотни лет назад.

Указав на впечатляющие развалины на склоне хребта над поселком, они сообщили, что когда-то это была их крепость. Гости не помнили имен своих прежних предводителей. «У минаро уже не было тогда царей», — объяснили они. Когда-то у них был вождь, отличавшийся немалой жестокостью, его звали Гиялпо Понг Хан, что в переводе означает царь Ослиное Копыто. У него была тяжелая рука, и от нее пострадал не один минаро. В конце концов, не чая избавиться от тирана, минаро разожгли огромный костер и, усевшись вокруг, пригласили вождя присоединиться к ним. Когда царь Ослиное Копыто сел у огня, кто-то воскликнул: «Смотрите, кто идет!» Вождь обернулся — и был брошен в пламя. На следующее утро люди нашли в пепле обугленные кости, похожие на останки осла, — лишнее подтверждение того, что вождь и в самом деле был животным. Впрочем, сказали мне, это легенда. Как случай цареубийства, она, естественно, явление особое, но отражает и нечто типичное, а именно чрезвычайно смелый образ мышления народа минаро (в этом мне еще предстояло убедиться).

Каждый год, на 21-й день 11-го месяца, в память описанного выше события жители Гиагама разводят огромные костры у дверей своих домов и усаживаются вокруг них. Этот день знаменует для них окончание старого года и начало нового.

Один из моих собеседников подтвердил, что жители Гиагама — родственники обитателей поселка Гамахану. Оттуда и вышли местные жители пятнадцать поколений назад в поисках новых мест охоты на горного козла. Так здесь и появились три поселка — сначала Хамелинг, затем Гиагам и, наконец, Ремала, первая деревушка, если идти вниз по долине.

Весьма немногие из опрошенных прямо говорили, что помнят язык минаро, но постепенно нам удалось выяснить, что все взрослые владеют этим диалектом. Он является архаической формой языка шина.

Во время одного из моих нескончаемых опросов Мисси тихонько вышла из палатки. Через несколько часов она вернулась чрезвычайно возбужденная.

— Здесь видимо-невидимо изображений горных козлов! Я сделала несколько десятков кадров, а там еще очень много рисунков.

После полудня, миновав «священную рощу», мы начали карабкаться по гигантской каменистой осыпи, спускавшейся до самого русла реки. Большинство местных поселков были построены в нижней части подобных осыпей. Между глыбами этого застывшего камнепада Мисси привела меня к месту, где находились десятки крупных осколков породы, на гладкой коричневатой поверхности которых нанесено множество изображений. Самым распространенным было изображение горного козла, но встречались и сцены охоты, а также, как нам показалось, батальные сцены: люди, вооруженные луками и другим оружием, определить которое было сложно. На некоторых глыбах умещалось до пятидесяти изображений горного козла. Иногда камни с этими изображениями носили очертания чхортена, как бы олицетворяя то, что буддизм взял-таки верх над древним культом. Точно так же и в Европе можно встретить эту живую эволюцию символов культа в виде крестов, вырезанных на поверхности менгиров.

Я был восхищен и крайне заинтересован находкой. Поражало не столько количество обнаруженных рисунков, сколько то, что некоторые из них, очевидно, были сделаны совсем недавно. По дороге в лагерь я обнаружил неподалеку от нашего «священного леса» еще несколько камней с изображениями. За «лесом» же возвышались два прямоугольных алтаря, составленные из положенных друг на друга камней. По-видимому, они предназначались богам земли. И еще удивительная находка: в ограду, окружавшую «рощу», был вмурован расколотый камень, подобный тому, что мы видели в Кончете.

Вечером мы продолжили беседы при свечах в самой большой из наших палаток. Не оставалось более никаких сомнений, что мы находились в чрезвычайно старом поселении народа минаро. Народа, совершенно отличного от прочих обитателей Заскара, говорившего на своем диалекте и сохранившего — вскоре мы в этом убедимся — древние обычаи и обряды своих соплеменников из долины Инда. Единственное существенное различие заключалось в одежде. Мужчины здесь носили обычные для Заскара длинные шерстяные халаты, а самой характерной деталью женских туалетов был так называемый перак — головной убор, столь же странный, сколь и примечательный. Перак — это что-то вроде кожаной шапочки, расшитой бирюзой и жемчугом, с двумя каракулевыми наушниками. Такие шапочки составляют все приданое здешних девушек.

Я знал, что девушки народа минаро из поселков Дах, Гамахану и Гаркунд не носили перак, предпочитая ему некое подобие фригийского колпака со складкой наверху, который украшался булавками, монетами, лентами и засушенными цветами. Головной же убор заскарских девушек весьма напоминал головные уборы жителей Ладакха, а также аналогичные уборы калашей, живущих в пакистанском округе Читрал.

Мои расспросы относительно происхождения изображений горного козла поначалу не дали никакого результата.

— Кто знает… — отвечали мне.

Однако опыт исследований в Гималаях меня уже кое-чему научил. По всей видимости, мои новые знакомые просто предпочитали не упоминать о своих древних обычаях в присутствии Нордрупа (все-таки монах). Хотя люди минаро в Заскаре утверждали, что привержены буддизму, эта приверженность казалась не абсолютной. Если среди прочих жителей долины в каждой семье было как минимум по одному-два монаха, то на весь поселок Хамелинг монахов было всего двое, двое было в поселке Ремала и лишь один в Гиагаме. Пять монахов на сорок семей — маловато для этого края монастырей.

Мало-помалу, по мере того как мне удавалось завоевать доверие наиболее знающих жителей поселка, круг моих представлений начал расширяться.