Золото муравьев - Пессель Мишель - Страница 13

— Почему же ты мне не сказал этого раньше? — спросил я у него. Оказывается, Нордрупу это просто не пришло в голову. По его словам, Хамелинг был не единственным селением дрок-па в Заскаре. Самое крупное из них называлось Гиагам. Был еще небольшой поселок Ремала.

Я решил немедленно отправиться в эти селения.

Утром следующего дня мы собирали вещи для перехода в Гиагам. Я нанял вьючного пони. Мы уложили палатки и пополнили запасы провианта. Мисси оседлала серую лошадь Нордрупа. В Гиагам с нами отправлялся Че-Ванг, улыбчивый, лукавый подросток. Предстоящий переход был для него настоящим приключением. Че-Ванг брался помогать нам в разбивке лагеря и был восхищен возможностью провести несколько дней в обществе столь редких в этих краях чужестранцев. Нас же во всех отношениях устраивала перспектива иметь местного попутчика, который мог рассказать нам что-то новое о здешних обычаях.

Мы начали подъем по западным отрогам Заскара вдоль блестящих ледников. По дороге у меня постоянно вертелась в голове мысль: «Должно быть, это ошибка. В Заскаре нет селений минаро». Мы находились более чем в ста пятидесяти километрах от известных до этого поселений минаро, расположенных по другую сторону большого горного хребта Заскар, в котором самый доступный перевал находится на высоте 5300 метров! К тому же Заскар считался древним пристанищем тибетской культуры. Его жители — типичные монголоиды — были потомками обитателей Тибета. Диалект, на котором они говорят, ближе к диалекту, известному в центральной части Тибета, чем к наречию, распространенному в Ладакхе. Быть может, дрок-па, о которых мне говорили староста Сунри и Нордруп, были не представителями народа минаро, а обычными тибетскими кочевниками, пришедшими с высокогорного плато Рупшу, что к востоку от Заскара? Но эти кочевники, вне всякого сомнения, принадлежали к монголоидной расе…

Я был настроен гораздо скептичнее Франке, который в своей одержимости культурой минаро находил ее следы чуть ли не повсеместно. Однако и он утверждал в своей «Истории Ладакха», что «Заскар никогда не был колонизирован дардами (минаро)».

Мы продвигались между заснеженными пиками под звук колокольчиков, которыми была увешана сбруя лошади Мисси. Я начал понимать, насколько длительные переходы благоприятствуют размышлениям. Мне захотелось представить себе, какими были Гималаи тысячи лет назад. Горы Заскара были, конечно, такими же, как и сегодня. Вряд ли существенно изменились климат, флора, фауна. Но какими были в те времена жители Гималаев? Где они жили — в пещерах, в сложенных из камней хижинах или — почему бы и нет? — в настоящих дома х? Почему не представить себе, что древние люди были способны добыть глину и бревна для постройки дома? Мы зачастую мало верим в способности наших предков, забывая, что человек, обладавший художественным восприятием мира (вспомним еще раз о наскальных рисунках), вполне мог использовать свои руки и мозг для решения куда более простых задач. Современная наука не дает оснований считать людей эпохи неолита глупее нас самих. В конце концов, чтобы применять нынешние достижения техники, нужно куда меньше умственных усилий, чем мы привыкли считать. Лично я никогда не считал, что специалисты НАСА[14] по своему развитию стоят выше лингвистов или археологов. Разве люди гуманитарных профессий глупее инженеров? По крайней мере странно оценивать людей каменного века лишь с точки зрения развития техники, не пытаясь проникнуть в их душу, рассматривать их как каких-то сверхобезьян. Это ли не снобизм, свойственный западной культуре? Так, жители викторианской Англии искренне считали ношение обуви основным признаком цивилизованности.

Было около четырех часов пополудни, когда, миновав селение Ремала, мы прибыли в Гиагам. Силы Мисси были на исходе, она жаловалась на боли в коленных суставах. Эти боли вынуждали ее во время переходов практически не покидать седла, а тибетские седла особым удобством не отличаются. Это грубые деревянные сооружения с выступающими отовсюду углами, которые бесполезно прикрывать ковриками или одеялами. Мне чуть ли не половину жизни пришлось провести в седле, однако и я не мог выдержать более нескольких часов конных переходов по здешним горам без того, чтобы не слезть с лошади и немного пройтись, отдыхая.

Есть такая тибетская пословица: «Если лошадь не может донести всадника до вершины холма, то это не лошадь, если мужчина спускается с холма на лошади, то это не мужчина». Но в конце концов Мисси и не была мужчиной…

Мы заранее договорились разбить лагерь в Гиагаме — самом крупном из предполагаемых селений минаро. Вид у строений был весьма обветшалый, а жители с первого взгляда казались мало дружелюбными. Мы решили расположиться выше по склону, за маленьким святилищем, побеленным известью, рядом с несколькими чахлыми ивами, которые Нордруп величал лесом. Нам эти деревца, растущие среди каменистых склонов и заснеженных вершин, доставили немало радости.

Наш лагерь располагался на высоте около 4300 метров. Далеко внизу виднелась похожая отсюда на крошечный ручеек река — приток Заскара, носящий название Дода. Белые домики нижних селений походили на куски сахара, разбросанные по зеленому ковру ячменя. Заскар относится к наиболее высокогорным районам распространения земледелия. Во многих поселках зерновые не успевают созреть до прихода зимы, и ячмень убирают, когда стебли еще не пожелтели.

После установки палаток мы слишком устали, чтобы отправиться в поселок. Я отдыхал, сидя на окружавшей «священный лес» Гиагама стене, и наблюдал за тем, как солнце садится за горные пики. До этого «священные деревья» мне доводилось видеть только в Бутане. Там верят, что деревья служат пристанищем для богов земли. Могла ли существовать какая-нибудь связь между верованиями жителей Бутана и предполагаемых минаро Гиагама?

В тот вечер мне долго не удавалось уснуть. Если здешние жители действительно окажутся представителями народа минаро, то это будет невероятно много значить для моих исследований! Во-первых, этнографическая программа экспедиции начнется гораздо быстрее, чем мы надеялись. И потом это подтвердит предположение, что минаро населяли в прошлом значительно более обширную территорию, чем они занимают сегодня. Если так, то вся история этого народа предстанет в совершенно ином свете.

Глава четвертая. Художник каменного века

На следующее утро я проснулся от монотонного бормотания Нордрупа. Он читал молитвы по бережно обернутой в желтый шелковый лоскут маленькой книжечке, которая постоянно была при нем. Религиозное рвение Нордрупа неизменно поражало меня; впрочем, вера его не отличалась чрезмерной суровостью и уважение к религиозным догмам вовсе не входило в противоречие с лукавым нравом нашего спутника. Он зорко подмечал людские слабости, но не спешил осуждать, а мягко посмеивался над ними.

Я был рад, что Мисси и Нордруп быстро нашли общий язык. Мисси не обижалась, когда тот подтрунивал над тем, как она произносила тибетские слова.

Отец Нордрупа был бедняком. После его ранней смерти Нордрупу пришлось самому заботиться о себе, работая на обеспеченных людей из монахов. Перетаскивая на спине их пожитки, бегая за покупками, юноша при этом успевал постигать основы сложной ламаистской религиозной доктрины. Его неиссякаемая энергия проявилась и в ходе нашей экспедиции. Поначалу он никак не мог взять в толк, зачем нам понадобилось изучать события столь глубокой старины, но постепенно и он почувствовал вкус к изысканиям и, подобрав полы сутаны, бегал по горным тропинкам в поисках наскальных рисунков или неутомимо расспрашивал местных стариков и монахов, используя их богатейшую коллективную память.

Именно здесь, в окаменевшем в своем средневековье Заскаре, я начал понимать, что, пожалуй, каменный век не так уж далек от нас, как может показаться. В этой тихой долине, к примеру, не было социальных бурь или экономических потрясений, которые могли бы разорвать изначальную связь времен. И все-таки, что касается прошлого нашего друга Нордрупа, то с чем его нужно связывать — с Востоком или с Западом? Этим вопросом я и задавался, когда меня отвлек от размышлений сам их объект. «Джулай! (Добрый день!) — воскликнул он и добавил со смехом: — Ну-ка вылезай, иди сюда, меме!» «Меме» на местном диалекте значит «дедуля» — так я называл его, когда хотел поддразнить.