Мерзейшая мощь - Льюис Клайв Стейплз - Страница 28

В большом очаге горел огонь, освещая м-сс Димбл, которая сидела в кресле и, по-видимому, чистила овощи. Айви Мэггс и Камилла делали что-то у плиты (должно быть, в очаге не стряпали), а в других дверях стоял, вытирая руки, высокий полуседой человек. Вероятно, он только что вышел из сада.

— Идите к нам, Джейн, — радушно пригласила м-сс Димбл. — Сегодня мы не ждем от вас работы. Посидите тут со мной, поболтаем. Это м-р Макфи, хотя сегодня не его день. Пускай он лучше сам представится.

М-р Макфи вытер, наконец, руки, бережно повесил полотенце за дверью, подошел и не без учтивости поклонился. Джейн протянула ему руку. У него рука была большая, шершавая, а лицо — умное и худое.

— Рад вас видеть, м-сс Стэддок, — произнес он.

— Не слушайте его, Джейн, — усмехнулась м-сс Димбл. — Он тут ваш первый враг. Снам вашим не верит.

— М-сс Димбл! — повысил голос Макфи. — Я неоднократно объяснял вам разницу между субъективной верой и научной достоверностью. Первая относится к психологии…

— …а от второй просто жизни нет, — закончила миссис Димбл.

— Это неправда, м-сс Стэддок, — обиделся Макфи. — Я очень рад вам. Мои личные чувства никак не связаны с тем, что я считаю своим долгом требовать строго научных опытов, которые подтвердили бы гипотезу относительно ваших снов.

— Конечно, — неуверенно, даже растерянно согласилась Джейн, — вы имеете полное право на собственное мнение…

Женщины засмеялись, а Макфи ответил, перекрывая голосом смех:

— М-сс Стэддок, у меня нет мнений. Я устанавливаю факты. Если бы на свете было поменьше мнений (он поморщился), меньше бы говорили и печатали глупостей.

— А кто у нас больше всех говорит? — спросила Айви Мэггс, и Джейн удивилась: Макфи не отреагировал. Он вынул оловянную табакерку и взял понюшку табака.

— Чего вы тут топчетесь? — заворчала Айви Мэггс. — Сегодня женский день.

— Вы мне чаю оставили? — спросил Макфи.

— Надо вовремя приходить, — отрезала Айви, и Джейн подумала, что она говорит с ним точно так же, как и с медведем.

— Занят был, — оправдывался Макфи, садясь к столу. — Пропалывал сельдерей. Уж в чем-в чем, а в огороде женщины не разбираются.

— А что такое «женский день»? — спросила Джейн.

— У нас нет слуг, — пояснила Матушка Димбл. — Мы сами все делаем. Один день — женщины, другой — мужчины. Простите? Нет, это очень разумно. Он считает, что мужчины и женщины не могут хозяйничать вместе, обязательно поссорятся. Конечно, мы в мужские дни не слишком придираемся, но вообще все идет нормально.

— С чего же вам ссориться? — спросила Джейн.

— Разные методы, дорогая. Мужчина не может помогать. Сам он хозяйничать может, а помогать — нет. А если начнет — сердится.

— Сотрудничество разнополых лиц, — заявил Макфи, — затрудняет главным образом то, что женщины не употребляют существительных. Если мужчины хозяйничают вместе, один попросит другого: «Поставь эту миску в другую, побольше, которая стоит на верхней полке буфета». Женщина скажет: «Поставь вот это в то, вон туда». Если же вы спросите, куда именно, она ответит: «ну, туда!» и рассердится.

— Вот ваш чай, — сказала Айви Мэггс. — И пирога вам дам, хоть и не заслужили. А поедите — идите наверх рассказывать про ваши существительные.

— Не про существительные, а при помощи существительных, — поправил Макфи, но она уже вышла. Джейн воспользовалась этим, чтобы тихо сказать м-сс Димбл:

— М-сс Мэггс тут совсем как дома.

— Она дома и есть, — отвечала Матушка Димбл. — Ей больше негде жить.

— Вы хотите сказать, наш хозяин ее приютил?

— Вот именно. А почему вы спрашиваете?

— Ну… не знаю… Все же странно, когда она зовет вас Матушкой. Надеюсь, я не сноб, но все-таки…

— Вы забыли, он и нас приютил. Мы тут тоже из милости.

— Вы шутите?

— Ничуть. И мы, и она живем здесь, потому что нам негде жить. Во всяком случае, нам с Айви. Сесил — дело другое.

— А он знает, что она так со всеми разговаривает?

— Дорогая, откуда мне знать, что знает он?

— Понимаете, он мне говорил, что равенство не так уж важно. А у него в доме… весьма демократические порядки.

— Должно быть, он говорил о духовном равенстве, — разъяснила Матушка Димбл, — а вы ведь не считаете, что вы духовно выше Айви? Или же он говорил о браке.

— Вы понимаете его взгляды на брак?

— Дорогая, он очень мудрый человек. Но он — мужчина, да еще и неженатый. Когда он рассуждает о браке, мне все кажется, зачем столько умных слов, это ведь так просто, само собой понятно. Но многим молодым женщинам невредно его послушать.

— Вы их не очень жалуете, м-сс Димбл?

— Да, может быть, я несправедлива. Нам было легче. Нас воспитывали на молитвеннике и на книжках со счастливым концом. Мы были готовы любить, чтить, повиноваться и носили юбки, и танцевали вальс…

— Вальс такой красивый, — вставила Айви, которая уже принесла пирог, — такой старинный…

Тут открылась дверь, и послышался голос:

— Если идешь, иди!

И в комнату впорхнула очень красивая галка, за нею вошел м-р Бультитьюд, за ним — Артур Деннистоун.

— Сколько вам говорить, — сказала Айви Мэггс, — не водите вы его сюда, когда мы обед готовим!

Тем временем медведь, не догадываясь о ее недовольстве, пересек кухню (как он думал, никому не мешая) и уселся за креслом Матушки Димбл.

— Доктор Димбл только что приехал, — сказал ей Артур, — он пошел наверх. Вас тоже там ждут, Макфи.

Марк спустился к завтраку в хорошем настроении. Все говорили о том, что бунт прошел прекрасно, и он с удовольствием прочитал в утренних газетах свои статьи. Еще приятнее ему стало, когда он услышал, как их обсуждают Стил и Коссер. Они явно не знали, что статьи написаны заранее, и не подозревали, кто их написал. У него все шло в это утро как нельзя лучше. Еще до завтрака он перекинулся словом о будущем Эджстоу и с Фростом, и с Феей, и с самим Уизером. Все они считали, что правительство прислушается к голосу народа (выраженному в газетах) и поставит город хотя бы на время под надзор институтской полиции. Введут чрезвычайное положение, дадут кому-нибудь полную власть. Больше всего подошел бы Фиверстоун. Как член парламента, он представляет нацию; как сотрудник Брэктона — университет, как сотрудник института — институт. Словом, в нем слились воедино все стороны, которые иначе могли бы прийти к столкновению; статьи, которые Марк должен был написать об этом к вечеру, напишутся сами собой. Но и это не все. Из разговоров стало ясно, что есть и другая цель: в свое время, когда вражда к институту дойдет до апогея, Фиверстоуном можно и пожертвовать. Конечно, говорилось это туманней и короче, но Марку было совершенно ясно, что Фиверстоун уже не в самом избранном кругу. Фея заметила: «что с Дика взять, политик!..», Уизер, глубоко вздохнув, был вынужден признать, что дарования лорда Фиверстоуна приносили больше плодов на ранней стадии его научного пути. Марк не собирался подсиживать его и даже не хотел сознательно, чтобы его подсидел кто-нибудь другой; но все это было ему приятно. Приятно было и то, что он (как выражался про себя) «вышел на Фроста». Он знал по опыту, что везде есть незаметный человек, на котором почти все держится, и большой удачей было даже узнать, кто это. Конечно, Марку не нравилась рыбья холодность Фроста и какая-то излишняя правильность его черт, но каждое его слово (а говорил он мало) било в точку, и Марк наслаждался беседами с ним. Вообще, удовольствие от беседы все меньше зависело от приязни к собеседнику. Началось это, когда Марк стал своим среди прогрессистов; и он считал, что это свидетельствует о зрелости.

Уизер был с ним более чем любезен. К концу беседы он отвел его в сторону и отечески спросил, как поживает супруга. ИО надеялся, что «слухи о ее… э-э-э… нервной дистонии сильно преувеличены». «И какая сволочь ему сказала?» — подумал Марк. «Дело в том, — продолжал Уизер, — что, ввиду вашей высокой ответственной работы, институт пошел бы на то… э-э-э… конечно, это между нами… я говорю по-дружески, вы понимаете, неофициально… мы допустили бы исключение, и были бы счастливы видеть вашу супругу среди нас».