Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Апология

Алейник Александр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Апология - Алейник Александр - Страница 27

Изменить размер шрифта:

Под столбы атмосферы к зубцам, округлённым закатом,

поднимается слева Ока по гудкам к городкам, к перекатам,

блюдцами окон, расквашенной в кашу малиной —

длинная вода над лиловой глиной —

вязкое тело, тянущееся неловко,

на голени присела — далеко — божья коровка

в чёрных крапинах, перерезанная, исчезает

тикающими к темноте заныканными часами.

В городе будут случаться странные вещи:

буквы стучать по вывескам, тополя обнаружат плечи

женщин, опутают лица их неотвязным пухом

и наклеют улыбки девочек на синие рты старухам.

Всё переменится в сумерки: в воробьиной истерике

будут качаться парочки в шевелящемся скверике,

будут плавать пьяницы на пробковом шевиоте

дрейфующих пиджаков; головами на эшафоте

будут таращиться с плакатов отрубленные лица,

галки застрянут в карканье, как больные в больницах,

а нездоровые звёзды в их гнёздах — в шараханьи страшных веток,

обводимых луной — её злым рентгеновским светом.

Да, всё изменится, даже группа электрической крови

у бордовых трамваев, заходящихся в рёве

на поворотах рельс, на внезапных изгибах

переулков, поднимающих золотых рыбок

в покачивающихся аквариумах из янтарных стёкол.

Никак не стащит перчатку сталинский сокол,

озирающий мглу с высокого постамента,

под которым утюжится пароходами лента

Волги, кажущейся тлеющим кое-где провалом,

выползающая из его руки, и чернеющая разбомблённым вокзалом.

III

День, перешедший в ночь, нож обломал в воде.

Скрывается от мусоров и граждан.

Везде его фотографии: крупно набрано «ДЕНЬ»:

год рожденья… приметы… «РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЗА КРАЖИ».

Граждане пьют чай. Юноши угощают своих

и не своих девушек мороженным и шампанским.

Убежавший от стражи день притих

на тихой малине в тёмном районе шпанском.

Ты, бритая голова. Ты, оловянный взгляд.

Отсидись до утра. Не рыпайся. Будь спокоен.

Улицы без тебя ночь напролёт блестят.

Полнолунье качается в арках пустых колоколен.

11 марта 95 ___________________

* все еще видны плохо затертые слова: «Сталинскому соколу».

НЕБО ВОСПОМИНАНИЙ

Крестика золотого

касалась она ладонью.

Двух полушарий карта

с точечкой Ленинграда.

Мы оказались в левом,

за голубым океаном.

А что помним — истлело

в правом том, окаянном.

Нам ничего не вынуть

звездочкой из мороза.

Строит на окнах иней

из кристалликов розу,

папоротник, осоку

молочную, ледяную

чащу широт и сроков,

в которых жить не рискую.

Лошадь на постаменте

топчет змею галлопом.

Бешеный всадник метит

перескочить Европу.

Заколочены в доски

грации спать всю зиму.

На небесах — полоски

реактивного дыма.

Можно купить билеты

в стылый чухонский ветер —

в декорацию бреда,

да разве туда приедешь?

Разве раздвинешь чащу

странных напластований.

И наверное слаще

небо воспоминаний.

11 марта 95

x x x

Дотлевало волокно

слова в пепла горсточку,

в чашке плавало окно

с лопотавшей форточкой.

Разговор в глухом углу,

шепот без свидетелей —

выдоха азот — в золу

через губы в — вентили.

Лязгали вокруг котлы —

полыхали адские,

да торчали, как колы,

градусники блядские.

Колбасился карандаш

по бумаге черканой —

выкаблучивал «не ваш»,

хоть стучите в органы.

Начинался месяц-март

гулькавшими тенями,

молоком поднялся пар,

где пичуги тенькали.

…Заходило подо мной

облаками пьяными

небо целое — домой

над чужими странами.

16 марта 95

x x x

Я теперь часто тебя вспоминаю по ночам во сне.

Наверно скучаю. Вижу — ты… и идет снег.

Знаю, зарыт в промерзшую землю.

Земля скрипит на морозе — делит

Яростно-резкой чертой потери

Нас на два яруса. Ты — в партере.

Мне плохо слышно с моей галерки,

Чем там дышат. Об чем разборки?

Что там за драма дурная длится?

Черная яма, нельзя спуститься.

март 95

x x x

Ребёнку кажутся незыблемыми вещи:

огромные холмы реки,

сама река, с её неповоротливой водою —

и если бы она вообразила,

что можно её как-то изменить

на лоб её высокий набежали б,

колеблющие лодочки морщины.

Вот мост стоящий вполколена в ней,

вот мамонт с розоватой шерстью,

в котором детская библиотека,

а также тминный хлебный магазин.

Отец сидит с своей газетой вечной,

и мальчик — у немытого окна

трясущегося красного трамвая.

Никто не может позабыть себя

и кем-то стать другим хоть на минуту.

И каждый видит разные картинки:

ребёнку кажется всё в мире неизменным

и слишком крупным по сравненью с ним.

Отец уверен в том, что целый мир

меняется, пожалуй, слишком быстро:

себя он помнит мальчиком,

вот здесь, сидящим у окна трамвая.

Рядом сидит его живой отец.

Огромная, спокойная река

шевелится, сгибая к Югу воду

в суставах керосиновых, в холмах,

и детская стоит библиотека.

Из окон её видно, как сидит

в трамвае мальчик и глядит наружу,

и рядом с ним его большой отец,

от перемен уставший, потому-то

отец предпочитает переменам

газету неизменную свою.

Но для ребёнка всё совсем не так:

скорее мир перевернётся, чем

исчезнут его вечные детали —

незыблемые вещи или люди:

река и мост, библиотека, садик,

отец, его газета и трамвай…

Как будет он когда-то удивлён,

вдруг обнаружив их уничтоженье,

когда проснётся в комнате один —

нет ни реки, ни жуткого моста,

ни голубых холмов правобережья,

ни красного трамвая-шатуна,

ни вечного отца с газетой вечной,

ни мальчика, которым был он сам,

ни города, ни той страны вообще.