Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Апология

Алейник Александр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Апология - Алейник Александр - Страница 17

Изменить размер шрифта:

БЛЮЗ БОЛЬШОГО ЯБЛОКА

заворачиваясь в электрическую простыню

оживая когда ночь вырезает сердце дню

и несет на лиловых ладонях на мост уронить

за бетонно-стальной беспардонный нарост

окровавленных зданий за баки их крыш

в разожженный закатом зеленый гашиш

навлекающий джаз дребезжащий огней

чернолицых прохожих тела их длинней

чем Манхэттен барабанящий им в башмаки

вот он Бруклинский мост для вспотевшей щеки

эти черные плечи несущие мрак

нефтяной и багровый спрессованный мак

из которого сыплются искры в волну

небоскребов хватающих глоткой луну

им открыт горизонт и в него океан

свое пенное имя поет по слогам

испаренья текут остывающих стрит

дыбом вставшая жизнь свою крошку струит

в непрозрачные трубки шуршащая кровь

в маслянистую душу сабвея уходит

Длинные зеленые деньги океана

шуршат, размениваются в мелкую монету,

изрезанного пирсами в свайную бахрому побережья.

Чайки слоняются у воды

в поисках посвиста по сердцу,

а склевывают объедки.

Свобода в короне из гвоздей

пихает небесам пляшущего белого негритосика —

пластиковый цветочек на электроприводе.

Город Нью-Йорк, как каждый очень большой город,

пытается забыть, как он мерзок,

и просто хорошеет на глазах,

ведь и здесь бывают перламутровые закаты.

На Мэдисон авеню приятно делать покупки,

у Карнеги — оглядеть проститутку,

в Южном Бронксе — получить горячую пулю в живот.

За моста басовую струну,

за белесую волну Гудзона

полюби бетонную весну

зарастающего горизонта.

8 янв. 92

III

Ночь на черном огне накаляет луну.

Ты понятлив, друг. Не ее одну.

На костях «котлов» 9 и 3.

До зари горит фонарей артрит.

Место такое. Все — гроши.

В косяках по кайфу толкует гашиш.

Если б раньше, хоть на единый денек

я попал бы в город Нью-Йорк, штат Нью-Йорк,

только б тут меня и видали…

Время капает с каменного колеса,

уроды-улицы стоят в глазах —

сами себя намечтали.

Темень хавает пар из дыр мостовой,

ад здесь ближе чем где-то, всегда с тобой —

в полуметре — вниз, в полквартале — вбок,

и глубок же он, мой голубок.

Нехороший голос шепчет мне:

«Погоди-ка тлеть на черном огне,

оглянись, родной, я в коленках гнусь,

да рули ко мне… уж я с тобой подружусь…»

18 сент. 94

Стучит по небу вертолет,

руками согнутыми водит,

качается его живот

совсем один в пустой природе,

и капает прозрачный снег,

и на вспотевших крышах баки

урчат, как толстые собаки,

но знают — выше человек

обломанным штурвалом крутит,

и греет мех его бока,

а острова лежат, как люди,

взлетающие в облака.

Свобода свой огонь возносит —

она в веночке из гвоздей,

стеклянный машет долгоносик

антенной тоненькою ей,

а сам поет свою молитву

красоткам уличных реклам,

пока, жужжа электробритвой,

Нью-Йорк глядится в океан.

март 94

* ЧЕШУЯ ДРАКОНА *

Чешуя дракона

Ночные посетители подъездов,

зажимающие рты кошек

руками в непрокусываемых перчатках.

Фонари, расставленные в убегающей перспективе,

озаряют нищие города

инфернально-желтеющим мраком.

Если б я оказался на юродивой улице,

вымаливающей отпущение грехов

у безмерно палаческой площади,

подсовывающей мусоров, проституток и гастролирующее жулье

бесчисленным солдатским затылкам брусчатки,

вкопанной стоймя, стеречь мавзолейное оцепенение

крепостной архитектуры,

я ощутил бы себя в утробном уюте мезозойской зоны —

нары крыш заполонили бы горизонт

и косматая животнотеплая родина,

с отмороженной ледниками головой,

крошечными глазками просыпающегося мамонта,

бесполым косматым пахом,

скрипящим песками пустынь,

наполнила бы меня своей длящейся бесконечность смертью

и шорохом смыкающихся папоротников.

Головорез стоял на мавзолее

в трескучий мороз в небольшой толпе упырей.

Слева и справа надежные вурдалаки

смыкали лапы в косматых аплодисментах.

Тепло перекатывалось по сапогам и обнимало дряблые ляжки.

Зоркий труп, пронизывая взором гранитные ярусы и панели из лабрадора,

видел упыриные мошонки, как видит фруктовый сад

отравленный суслик.

III

Улица впадала в улицу.

Я оглянулся и увидел их в пирамидках слабого света.

Они растворялись, как горстка желтого сахара

в стакане несладкого чая.

Прошлое казалось некой картиной,

на которой шевелились женские тела

лепеча, вздыхая, вздрагивая,

исходя бисерным смехом,

разворачивающимся как небосвод объятием.

Мрак забирал женщин квадратом

то загустевшей, то зализанной крови,

просвечивающей сквозь стекловидный лак.