Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Апология

Алейник Александр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Апология - Алейник Александр - Страница 15

Изменить размер шрифта:

20 февр. 88

x x x

Серо-зеленое небо,

окна глотают туман,

запах горячего хлеба

сонным еще домам

слышен из переулка,

где дымит хлебзавод,

каждая свежая булка

вымытых пальцев ждет.

Разорались вороны,

значит надо вставать —

вылезать из попоны,

чтобы травку щипать,

утро гонит трамваи,

сжалась в капли вода,

и Москва уплывает

от меня навсегда.

19 марта 88

x x x

Маргарите

Возле фабрики Бабаева

только вьюга да метель

с фонарями заговаривают,

пахнет смертью карамель.

Возле фабрики Бабаева

я скажу как на духу,

что пора туда отчаливать,

и ладонь согну в дугу.

Возле фабрики Бабаева

беспризорный вьется снег,

надо снова жизнь устраивать,

потому что жизни нет.

Канитель, пустая улица

да бродяга с кобурой,

да дома широкоскулые…

Мы домой пришли с тобой

через сквер на месте кладбища —

десять метров конура,

свет от марсианской лампочки,

да обоев кожура,

две лежанки, стул со столиком,

листья липнут на окно —

клены выпили покойников

и теперь от них темно.

Твоей бабушки-покойницы

вдовий мир на три шага —

нет теперь той синей комнаты,

кленов, дома — там снега…

Возле фабрики Бабаева

замыкается кружок,

наши жизни размыкаются,

вспоминай меня, дружок…

Ты купи конфетки сладкие,

подержи их на горсти,

а слова и рифмы жалкие

на дорогу мне прости.

Возле фабрики Бабаева

вьюга жжется без огня,

в ней и вьется чье-то тающее

«Вспоминай, дружок, меня…»

12 февр.88

x x x

Я войду в метро, троллейбус, автобус, трамвай,

я увижу начальника серый, черный, коричневый, синий костюм.

Я ходячая свая между ходячих свай

таких же, как я, как они, я — угрюм.

Мне хочется лечь, удрать, удавиться, вылететь в окно.

Я не хочу считать деньги, терять ключи, кошелек.

Мне не помогает женщина и вино

забыть, что она одинока, что я одинок.

Только ребенком я верил в жизнь,

в то, что она — поле чудес, увлекательный мир.

Кто бы ты ни был, дай мне руку, держись, держись, —

мы полетим вместе в мутный эфир.

Это — мечта про звезды, освещающие твое лицо,

на котором тает глубокий снег, превращается в свет лед,

мы руки раскинули в тысячах солнц,

мы летим вдвоем, нам тепло… какой прекрасный полет!

28 янв. 88

x x x

Как за каждой вещью стоит цена,

так была во мне, не извне стена,

я, смотревший на жизнь во все глаза,

до сих пор усвоил в ней пол-аза.

Она будто чужой спесивый язык,

я и слова сказать на нем не привык,

вот она — дикий, таинственный текст,

разве справишься с ним переменой мест?

Я уехать хочу в чужие края,

да за мной потянется жизнь моя,

и я буду дальше ее губя,

в каждом зеркале снова встречать себя.

Я несвежий и грустный ее продукт.

Я проезжий тип, эмигрант и фрукт.

За моей спиной исчезает земля,

на которой сохнет моя сопля.

До свидания, пьющие сок берез.

Лет в двенадцать последние капли слез

источили в ладошку мои очеса

и с тех пор расплакаться мне нельзя.

Я как камень сух, я колючкой стал.

Я пришел на суд и я устал.

Хоть лежит на мне вина-не-вина,

я прошу, Ваша Честь, отпустить меня.

11 февр.88

x x x

Невозможно собрать воедино

этот темный таинственный блеск,

склеить кислой тоской муравьиной

в оглушительной кроне небес.

Разбредается счастье на части,

на суставы и пряди свои,

на мучительный рот, на безвластья

муравьиного прах и слои.

Темнокрылые губы и руки,

напряженные жизнью своей

в тридцати сантиметрах разлуки —

как за тысячу желтых полей.

Эта жаркая власть непонятна —

быстрых пальцев, ресниц, губ и глаз, —

за янтарной стеной многократно

этот бред загорался и гас.

Точно сон прерываемый явью —

горизонт и за ним — горизонт,

да дорога, которую плавит

восходящее множество солнц.

11 февр. 88

СИНИЙ ВАГОН

Исчерпай это небо до дна,

пусть останется серое мессиво снега,

это прошлого века унылая нега,

это книга за сотню страниц до нашествия сна,

это стаи секунд, уплывающих через глаза —

через вереск соленых ресниц в берег синего моря,

это неба — финифть, это — камни темниц в облаках аллегорий,

это — вздутые вены границ, за которые выйти нельзя.

Это — синий вагон, отраженье лица в полированном дереве,

это — мятый билет на помятой ладони моей,

это — окраины, это — платформы, это — земляное тесто полей,

это — вороны родины в верной истерике,

………………………………………………………….

Элегическое «Ау» выдыхается ртом

в сплющенные холодом звездчатые чешуйки воды,

это — зима, раздирающая рот, замораживающая следы,

это — снег — не мой, сыпучий-скрипучий дом.

Исчерпай это небо меня!