Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Апология

Алейник Александр

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Апология - Алейник Александр - Страница 13

Изменить размер шрифта:

ПРАЗДНИК

Знамена, знамена, знамена, знамена

и транспоранты,

оркестры, гитары и клавиши аккордеона,

солдаты, солдаты, солдаты и демонстранты,

слова и портреты, слова и портреты

и мегафоны,

шары и букеты, шары и букеты…

— В колонны! В колонны!

Трибуна, трибуна! Трибуна!! Трибуна!!!

У-р-р-р-а-а-а под трибуной!

Под небом в широких знаменах пурпурных,

под маршем бравурным!

И пенье, и пенье, и пенье, и пенье,

фанфары и голос!

И мечется город в горячке весенней,

подпитый, веселый,

и дети и взрослые, трубы, спортсмены —

все в громе и гвалте…

и пестрыми клочьями праздничной пены —

бумажные розы и кожа шаров на асфальте.

25 мая 85

x x x

В белом гольфстриме простынных складок

хлеб твоих губ не горек, не сладок —

только нежен — из дышащего тепла

подними незрячие купола,

влажных ресниц сторожащие тени,

руки, ищущие сплетенья

с медленным временем любящих рук —

это убежище, тающий друг.

Головы наши летят на закат.

Жутко над крышами траурных башен —

вид голых улиц воистину страшен…

хочется смыться за рамку — за кадр.

Ноет полчерепа, ищет, коричнев,

взгляд совершенно другое, другое,

что-то извне непомерных количеств

каменных лиц и гранитных покоев.

Я не хочу уточнений, не нужен

этот букет, расцветающий в горле —

это другое, и я не разрушен,

даже когда этот воздух разгромлен.

Шорох — и шаркнули в небо шары!

Стянуто горло в два конуса, будто

тихо, песчинками, через шарфы

ночь переходит за стеклышком в утро.

16 ноября 85

КРЫМСКИЕ СТИХИ

Там где медная птица на дереве медном сидит,

там где двое волчат под сосцами у медной волчицы,

вдруг за тридевять верст я услышу, как море гудит,

будто встав на дыбы, доплеснуться сюда оно тщится.

Обезлюдевший пляж миллионы его языков

лижут так далеко, что не верится в «Черное море»,

только ты, человек каменистых его берегов,

мне напомнишь, что вкус его вечен и горек.

Перепутанный, душный, каштаново-рыжий поток,

сладковатые губы и черносветлые пряди,

вечноспрятанный, бледный, задумчивый маленький лоб —

ты подобием моря мне видишься в каждом наряде.

Ты как воздух морской — ослепляющая новизна.

Я хочу искупаться, я усну на полоске прибоя, —

ты штормишь, ты на сушу выходишь из сна

и меня забираешь, как камешек карий с собою.

В это небо войду половину его перекрыв,

как бы ты ни глядела — мою в нем поверхность увидишь,

через воздух густой, время пенными свитками свив,

я с тобой говорил бы сейчас, как новый Овидий.

Я бы вспомнил, как разрушаются царства и жалко уходят цари,

как псари, только то и живет на земле, что невечно —

имена наших чувств с бесконечной печалью внутри, —

остальное, как маленький день, быстротечно.

III

Завтра август растает, как медленнотающий воск.

Завтра август тягучий остынет, расколется август хрустальный,

мы от грусти цикад, от мохнатых медлительных звезд,

как глаза у людей в полнолунье, тихи и печальны.

Завтра август сухой рассеет невесомого облака тень,

и как горько во рту и глазах, как солоно-горько.

Войско дышаще-жаркое, имперская августа лень,

— Август, где ты — ау!

— Там, где шкурка миндальная да апельсинная корка.

Здесь обрыв, оборвешься, того и гляди,

и колючки торчат у лица и груди,

и дрожит напряженный шиповник

в красных пятнах, как злющий любовник.

Сухоруких кустов непролазная цепь,

а с горы видно горы и море и степь

цвета серого черствого хлеба,

и отсюда дорога — на небо.

Я войду в световую крупицу полуденной царственной лени

световою иглой — спицей солнечной в трепетный глаз

синеглазого моря, ресниц его радужных пленник,

я античной монетой сверкну, в грохочущей пене светясь.

Растворяйтесь мои золотые пылинки

в полновесных и твердых острых брызгах и гребнях волны,

это тело — из местной ослепшей обветренной глины,

это время — из здешней, ослепляющей полночь луны.

Я не помнил, как вышел из моря — из дома, теперь я вернулся,

лучшей смерти и жизни, чем слиться с ним нет человеку нигде,

совпаденьем дыханья и красносоленого пульса —

вод морских с красной глиной перед небом морским в наготе.

Я любил перебирать камешки розовые, зеленые,

делавшиеся прозрачными в воде и от касания языком —

маленькие гильгамеши гальки, теплые, вольные —

каждый казался свернутым лепестком

розы дремотной, розы голубоватой,

из синей вазы, разбитой на глубине

моря с вкрапленьями Илиады,

с глазком Атлантиды на сонном дне…