Нежный бес для падшего ангела (СИ) - "Solveig Ericson" - Страница 30

- Прекрасно, ляжем вместе.

Вот и конец благородству.

Я взглянул на него из-подо лба, давая понять, что не разделяю его энтузиазма.

- Ты, по закону и перед Богом, моя жена, и я хочу взять то, что мне причитается – твое тело.

- Вы же понимаете, что это абсурд? Я – мужчина, и то, что Вы собираетесь сделать – тяжкий грех! – а что мне еще оставалось делать? Только изображать праведника и взывать к его рассудку.

- И это ты мне говоришь? – он хмыкнул, а потом схватил меня за шею сзади и притянул к себе. Его настроение резко ухудшилось. – Ты, который лег под этого беспородного ублюдка?! Что смотришь так?! Думал, никто не узнает о вашей «маленькой» тайне?!

Я упирался кулаками ему в грудь, стараясь, чтобы наши тела не соприкасались.

- Вы чушь несете! Отпустите немедленно!

- Я не слепой, дорогой мой супруг, давно все понял! – он тряхнул меня, удерживая за шею.

- Говорю же Вам, что Вы ошибаетесь!

- Гадина, не ври мне! – рявкнул он, отрывая одну руку от себя и сталкивая наши тела. – Мне плевать, что ты думаешь по этому поводу, я просто возьму свое! Сейчас!

Дальнейшие мои действия были скорей инстинктивны, чем обдуманы: я со всей силой выбросил колено, попав четко в пах Торнфильду, а когда он потерял хватку от боли, я с размаху впечатал ему кулаком в челюсть. Его отбросило на спину, но, на мой взгляд, барон слишком быстро пришел в себя. Торнфильд вскочил на ноги и, с видом быка узревшего красную тряпку, двинулся ко мне. Я встал в стойку, закрывая лицо, но просчитался.

Удара ногой в живот я не ожидал.

Меня впечатало в стену, и я со стоном свалился на пол. Затылок обожгло миллионами раскаленных игл, когда это животное вздернуло меня на колени за волосы.

- Не хочешь по-хорошему, – сказал он, давясь злостью, – будет по-плохому!

Я плюнул ему в морду. Удар кулаком по лицу заставил свет перед глазами померкнуть на какое-то время. Я остался в той же коленопреклоненной позе, когда пришел в себя.

- Открыл глазки? Быстро, – и Торнфильд дернул руку вверх, поднимая меня на ноги.

Будучи оглушенным ударом, мне удалось только схватиться за удерживающую меня кисть. Отвлеченный болью, я пропустил момент, когда барон впился мне в рот своими губами, больно раня зубами кожу. От неожиданности я вцепился ногтями ему в лицо, расцарапав кожу от глаз до подбородка.

- Ах ты, звереныш! – зашипел мой ночной кошмар, отпуская меня и вытирая кровь с лица.

Я упал, сжался в комок, пытаясь успокоить боль в животе и отдышаться. Но жесткие руки схватили меня поперек талии, причиняя острую боль, и бросили на кровать. Я сорвал прозрачный легкий балдахин, и он погреб меня под своими складками. Торнфильд быстро исправил это обстоятельство, отрыв меня из-под слоя материи и разорвав на мне рубашку. Он замешкался на мгновение, впервые увидев меня обнаженным. Взгляд барона стал абсолютно диким и невменяемым.

- Нравится? – спросил я, прекрасно зная ответ.

- Да, – он сглотнул, и между тонких губ мелькнул язык.

И меня понесло:

- Так знай, тварь, – прохрипел я, глядя ему в глаза, – этим телом владел другой, имел так, как ему хотелось. И я ни разу не был против его ласк! А тебя, мразь, я никогда не приму! Слышишь, ублюдок?! НИКОГДА!

Его глаза потемнели, и взгляд стал настолько тяжелым, что я уже не сомневался: этот ненормальный дошел до точки, откуда нет возврата.

- Не примешь, говоришь? – он спросил это настолько спокойно и обыденно, будто на него снизошла внезапная вменяемость. Я бы поверил, если бы не взгляд.

А потом был удар. Рот наполнился кровью из разбитой щеки, когда внутренняя сторона разбилась о зубы.

И снова удар. И не было им конца, по крайней мере, последнего я не помню. После того, как треснули ребра, мир превратился в размытую сюрреалистичную картину в красных тонах. Я не мог дышать, потому что каждый вздох был агонией, глотки воздуха – рефлекторными, поверхностными и отчаянными.

В моей голове четко отложилось только одно воспоминание о нашей «первой брачной ночи»: окровавленная ткань белого балдахина перед моими глазами, рвущая боль, заглушившая ту, что пылала во мне огнем Ада и рык над ухом «вот и принял!»

Кто я?

Не человек… Оболочка… Люди чувствуют свое тело. Я не чувствую… Ничего не чувствую…

Где я?

Разве люди существуют во мраке? Вокруг первозданная тьма…

Чистилище? Я умер? А может ли умереть пустая оболочка?

Страшно!...

Дерек!..

Нет, нельзя звать… не придет.

Если страшно, значит я не пуст. Но страха недостаточно, чтобы заполнить меня… чтобы ощутить себя человеком.

Так кто я?

Острая игла пронзает тело. Господи! Это Ад! Гореть мне вечно!

Я бьюсь в агонии, заполняясь пламенем, от которого обугливается кожа и плавятся внутренности.

Я знаю кто я.

Я – оголенные нервы…

Я – Боль.

- Ты в своем уме, Генри?! Ты чуть не убил его!

- Заткнись! Не твое это дело! От тебя требуется подлатать его и поставить на ноги!

- Зачем?! Чтобы ты снова сделал с ним это?!

- Не забывай, Эрик, что весь твой приход и твое миссионерство держатся только за счет моих средств.

Молчание.

- Знаешь, я порой не верю, что у нас одна мать, Генри.

- Эрик! – гневно.

- Я уже зашил его и сделаю всё, что бы привести юношу в порядок… Господь Всемогущий, я сомневаюсь, что тебя можно спасти, твои грехи не замолить!

- Я не нуждаюсь в этом! Моя жизнь не касается твоего Бога!

- Не богохульствуй!

- Эрик, побереги красноречие для своих заблудших овец.

Тяжелый вздох. Шаги. Кто-то встал надо мной, а я не могу открыть глаза, веки налились свинцом, тело меня не слушалось.

- Джером, Вы меня слышите? – голос не принадлежал Торнфильду. – Джером?

Мне удалось с трудом разлепить запекшиеся губы. Кожа треснула, и я почувствовал металлическую соль на языке. И только тогда я понял, что жив.

- Да, – я сам себя не слышал.

- Хорошо. Джером, я врач и сейчас займусь другими Вашими повреждениями.

- Другими? – прохрипел я.

- Самую опасную рану я зашил, – голос, произнесший эту фразу, был напряжен от еле сдерживаемого гнева.

Я попробовал открыть глаза. Получилось, но только один. Свет полоснул единственный глаз болью, и мне пришлось зажмуриться.

– Что с глазом? – спросил я скорей себя, нежели кого-то еще.

- Гематома на пол лица, веки заплыли, а сам глаз в целости и сохранности. Мне нужно осмотреть ребра, будет больно.

Больно? Сейчас я ничего не чувствовал. К моему боку прикоснулись прохладные пальцы, и вот тогда боль заявила о себе с новой беспощадной силой. Обычные человеческие пальцы ощущались, как острые ножи, вонзающиеся в мою плоть. Боль разлилась по всему телу широкой рекой и стала концентрироваться в боках и между ягодиц… Мне даже страшно представить, как там все выглядит.

Я сжимал челюсть, чтобы не стонать и не кричать, но это помогало слабо.

- Тише, тише…знаю, больно. Потерпи.

И я терпел. Боль покидала мое тело медленно. За неделю она из острой перешла в разряд тупой и мучила меня потом еще месяц, неожиданно просыпаясь то тяжестью в пояснице, то вспышками в ребрах и внутри, там, где швы.

Рассмотреть своего врачевателя я смог только на пятый день, когда опухоль сошла с век. Да, если честно, то мне и смотреть то ни на кого не хотелось. Я с трудом переносил кудахтанье Марты и прикосновения Торнфильда Младшего. Так я обозначил для себя этого гибрида священника с врачом.

Эрик выполнял свои обязанности отлично, надо отдать должное, в медицине он был великолепно подкован. Мои швы ни разу не загноились и не разошлись, ребра заживали быстро и благодаря бандажу болели меньше положенного. Через неделю я уже делал неуверенные шаги вдоль кровати.

Эрик был столь же высок, как и его брат, телосложением скорей напоминал хлыст, а не ствол столетнего дерева. Такой же светловолосый и сероглазый, но его взгляд был внимательным и теплым, глубоким, словно хозяин этих глаз знал тайну мироздания. Конечно, это не правда, но иллюзия располагала. Может я и не разговаривал с ним по доброй воле, но послушно позволял себя лечить.