Горбачев и Ельцин. Революция, реформы и контрреволюция - Млечин Леонид Михайлович - Страница 8

— Что же, мы все были молодыми, — ответил Брежнев. — Поработает Горбачев в Ставрополе, переведем его в другой обком. Постепенно наберется опыта.

В Ставрополь на пленум крайкома выехали Ефремов — прощаться — и заведующий территориальным сектором отдела организационно-партийной работы ЦК КПСС. Перед пленумом они, как полагалось, побеседовали с каждым членом бюро крайкома, объясняли, что Леонида Николаевича забирают в Москву. Спрашивали: кого целесообразно назначить на его место? Двое назвали фамилию Босенко, остальные — Горбачева. На пленуме в апреле 1970 года избрали Горбачева.

Молодой хозяин крупного региона был заметным человеком. В 1976 году Горбачев, будучи в Москве, зашел по текущим делам к председателю Госплана Николаю Константиновичу Байбакову, от которого многое зависело в хозяйственных делах. Михаила Сергеевича ждал сюрприз.

«Мы вели с Горбачевым беседу о развитии овцеводческих хозяйств в Ставропольском крае, — вспоминал Байбаков, — и я предложил ему перейти в Госплан СССР первым заместителем председателя по сельскому хозяйству».

Михаил Сергеевич отказался. Ему уже не хотелось быть чьим-то заместителем…

Позволю себе небольшое отступление. В середине семидесятых годов я оказался на Северном Кавказе, в городе Железноводске, известном своими минеральными водами. Я учился тогда в Московском университете и жарким летом оказался вместе с родителями в санатории «Дубовая роща». Здесь поправляли здоровье те, кто, говоря медицинским языком, жаловался на органы пищеварения. Санаторий был для начальства, все друг друга знали, встречали и провожали друг друга в соответствии с занимаемой должностью.

В столовой за нашим столиком оказался первый секретарь Пятигорского горкома Иван Сергеевич Болдырев, молодой для партийного работника. Он держался крайне настороженно. Избегал общения с другими отдыхающими и только осматривал высокопоставленных чиновников внимательным взглядом. Сам он ни о чем не рассказывал. На вопросы отвечал, хорошенько подумав, и только на нейтральные темы — о семье, о сыне, которому подарил только-только появившиеся тогда электронные часы по случаю поступления в Бауманское училище. Иван Сергеевич, видимо, крепко усвоил, что молчание — золото. Ей богу, свет не видел более осторожного человека.

Я заметил, что наш сосед почему-то никогда не подходил к отдыхавшему в том же санатории своему непосредственному начальнику Виктору Алексеевичу Казначееву, второму секретарю Ставропольского крайкома партии. Они словно не замечали друг друга. Видно, отношения в краевой верхушке были непростые.

Казначеев был человек иного типа, чем Болдырев, очень заметный и даже шумный. Официантки так и порхали вокруг него, готовые исполнить любое желание второго человека в крае. Санаторий хотя и подчинялся Москве, но находился на территории края, и Казначеев вел себя по-хозяйски. Кстати говоря, имя главного хозяина — первого секретаря Ставропольского крайкома — в разговорах ни разу не упоминалось. А ведь это был не кто иной, как Михаил Сергеевич Горбачев. Пройдет каких-нибудь пара лет, и его имя услышит вся страна.

Характерно, что Горбачев впоследствии забрал Виктора Казначеева в Москву, но дал ему сравнительно невысокую должность заместителя министра. А нашего соседа-молчальника, Ивана Сергеевича Болдырева, посадил на свое место, сделал хозяином огромного края и членом ЦК. Помню, что это назначение заставило меня сильно усомниться в способности Горбачева подбирать кадры. Впрочем, было ли из кого выбирать? Система отрицательного отбора пагубно сказалась на качестве управленческих кадров.

В июле 1978 года неожиданно скончался Федор Кулаков. Горбачев как представитель Ставрополья был включен в похоронную комиссию и впервые поднялся на Мавзолей, чтобы произнести прощальное слово. Он говорил о том, что «светлый образ Федора Давыдовича Кулакова, славного сына Коммунистической партии, навсегда останется в наших сердцах как пример беззаветной верности и героического служения партии, нашей Советской Родине».

Похоронили Кулакова 19 июля у Кремлевской стены. Руководил церемонией член политбюро и секретарь ЦК Андрей Павлович Кириленко. В отсутствие Брежнева он остался в Москве «на хозяйстве». Другие руководители партии и государства находились в отпуске. Возвращаться на похороны им не захотелось. Брежнев ограничился тем, что велел прислать венок.

Смерть Кулакова открыла Горбачеву дорогу к власти. Именно Михаила Сергеевича решили сделать секретарем ЦК по сельскому хозяйству вместо Кулакова.

Судьба Горбачева решалась в тот момент, когда сам он отправился в гости, никому не сказав, куда направляется. Сейчас уже трудно установить, был ли в тот вечер будущий президент Советского Союза навеселе или же удержался в рамках разумной достаточности. Сам Горбачев, не отрицая факт употребления горячительных напитков по случаю полувекового юбилея друга по комсомолу, выражается туманно:

— Как у нас такие даты отмечаются, известно. По-русски — широко, с обильным угощением, дружеским разговором, с шуткой и песней… Нравы того времени были таковы, что выпивать приходилось не так уж редко. Но мое состояние было вполне нормальным.

Михаила Сергеевича пожелал видеть генеральный секретарь, чтобы окончательно решить: способен ли Горбачев заменить Кулакова. На поиски бросили весь могучий аппарат ЦК КПСС, но проходил час за часом, а будущий президент как в воду канул.

Через много лет после этой судьбоносной пьянки сразу несколько мемуаристов пожелали рассказать о ней всю правду. Первым свою версию изложил бывший помощник Горбачева, а потом предавший его активист ГКЧП Валерий Болдин в книге «Крушение пьедестала».

После смерти Кулакова, как пишет Болдин, на смотрины в Москву вызвали кандидата в преемники — первого секретаря Ставропольского крайкома партии Михаила Горбачева. Но в решающую минуту кандидат исчез. Ушел утром из гостиницы и пропал. Брежнев был недоволен, его ближайший помощник — секретарь ЦК и заведующий общим отделом Константин Устинович Черненко злился. Речь уже зашла о том, чтобы вести к генеральному секретарю другого кандидата — первого секретаря Полтавского обкома Федора Трофимовича Моргуна, который гостиницы не покидал.

В папке у секретаря ЦК по кадрам Ивана Васильевича Капитонова были «объективки» и на других кандидатов помимо Горбачева и Моргуна.

Фигурировали еще три фамилии:

Иван Афанасьевич Бондаренко, по профессии агроном, кандидат экономических наук, первый секретарь Ростовского обкома аж с 1966 года, пользовался репутацией крепкого хозяйственника;

Григорий Сергеевич Золотухин, он тоже начинал агрономом, первый секретарь Краснодарского крайкома, а потом министр заготовок;

Владимир Алексеевич Карлов, заведующий сельскохозяйственным отделом ЦК КПСС. В школьные годы он подрабатывал чистильщиком дымоходов и звонарем в соборе, окончил Институт птицеводства при Воронежской сельскохозяйственной академии, работал зоотехником, пока его не взяли на комсомольскую работу. Во время войны руководил сельскохозяйственным отделом Сталинградского обкома. После войны Карлов стал первым секретарем Калининского обкома, вторым секретарем ЦК компартии Узбекистана.

Все трое были людьми известными, все трое — Герои Социалистического труда. Но Карлову уже исполнилось шестьдесят четыре года, Золотухину — шестьдесят семь. А хотели кого-нибудь помоложе и с более широким кругозором. Горбачев подходил идеально…

Но в последний момент его назначение едва не сорвалось! И все из-за того, что бывший первый секретарь Ставропольского крайкома комсомола Виктор Мироненко позвонил опальному Семичастному, отправленному в Киев. Обсуждали последние новости. Разговор зашел о Михаиле Сергеевиче.

Владимир Ефимович Семичастный спросил Мироненко:

— Слушай, я не помню, Горбачев у нас когда работал?

— Так это вы подписывали решение о его назначении первым секретарем крайкома, — напомнил Мироненко.

Киевлянина Семичастного интересовали кадровые дела:

— Знаешь, почему я тебя спрашиваю? Говорят, вместо Кулакова то ли Горбачев будет, то ли наш Моргун.