Прекрасный незнакомец - Лэндон Джулия - Страница 1

Джулия Лэндон

Прекрасный незнакомец

Пролог

Южная Англия, Данвуди, 1834 год

Церковный двор так зарос травой, что с трудом можно было прочесть имена на надгробных камнях. Это огорчило Артура — кто будет заботиться об этой могиле? Кто положит цветы к этому надгробию, под которым лежит Филипп? Когда викарий взглянул на свинцовое небо и откашлялся, Артур исподтишка оглядел сгрудившихся вокруг ямы участников похорон, мысленно прикидывая, кому из них можно доверить уход за могилой.

Таких среди провожающих Филиппа в последний путь не было.

Густым басовитым голосом викарий запел похоронный гимн, и участники похорон, в траурной одежде и черных шляпах, присоединились к нему, подхватив грустную мелодию. Эту толпу привело сюда всего лишь болезненное любопытство — они пришли, чтобы поглазеть и убедиться, что один из печально известных повес с Риджент-стрит умер.

Артур устремил взгляд на простой сосновый гроб, опущенный в яму, зиявшую перед ним, и представил себе Филиппа, лежащего внутри: руки, как положено, скрещены на том, что осталось от груди, серое лицо, на котором больше нет выражения боли, и саван, окутывающий его тело. Он пожалел, что не нашел ничего лучшего, во что можно было бы облачить друга: к несчастью, в Данвуди не оказалось ничего подходящего, ведь Данвуди — это всего лишь охотничий домик, в который редко кто заглядывал. Там нашелся только комплект какой-то старой, неописуемого вида одежды, которую Артур и выдал хозяину похоронного бюро. Но Филипп был человеком не столь крупного телосложения, как предыдущий владелец домика, да к тому же значительной части его торса больше не существовало — ведь удар был ужасающе сильным. Конечно, Артур не считал, что для загробного существования важно, во что одеть покойника. Просто Филипп всегда был щеголем, крайне щепетильным во всем, что касалось одежды: знай, он, что ему придется лежать в гробу в старой, плохо сидящей на нем одежде, он был бы очень огорчен.

И, кроме того, если бы Артур не думал о том, во что сейчас одет Филипп, ему пришлось бы вспомнить о другом — как дьявольски он разъярен.

Зачем Филипп это сделал? Какое божественное провидение дало лорду Филиппу Ротембоу право сделать это?

Внезапный прилив негодования был острым, как лезвие клинка, таким же, как в тот момент, когда Джулиан поднял голову с окровавленной груди Филиппа и пробормотал слова, до сих пор эхом гуляющие по лесу: «Он мертв».

Траурные голоса внезапно поднялись к высшей точке, потом снова упали, начав новый стих. Артур поежился, заставил себя посмотреть на присутствующих и прищурился, увидев холодный пар, окутывающий собравшихся. Господи, да что они здесь делают? Это не могло быть реальностью. Началось все так невинно — просто очередной отдых в Данвуди, где четверо повес играли в карты, распутничали со своими подружками и лениво рассуждали о предстоящей на следующее утро охоте. Там был Эдриен Спенс, граф Олбрайт, отчужденный и державшийся в стороне, — без сомнения, голова его была занята последней ссорой с отцом. И Джулиан Дейн, граф Кеттеринг, увивавшийся вокруг двух дам полусвета, которые явились вместе с престарелым лордом Харпсром. Карты, изобилие пшеничного виски, и Филипп — как всегда, пьяный в лоск.

Если бы только Эдриен не попросил Филиппа прекратить вранье.

Если бы только Эдриен не обратил внимания на болтовню Филиппа! Но он попросил Филиппа замолчать — хотя и крайне вежливо, — и это оказалось началом конца. Филипп оскорбился и потребовал сатисфакции. Все были поражены. Эдриен принял пьяный вызов кузена, решив, как и все они, что наутро тот протрезвеет и возьмет свои слова обратно. Но Филипп явился на место дуэли, идя нетвердой походкой и держа в руке бутылку. Он и не собирался отступать.

В этот момент по маленькому церковному двору загрохотала повозка, и сквозь этот грохот Артуру показалось, что он слышит отдаленный пистолетный выстрел, раздавшийся в то утро — Эдриен выстрелил в сторону. И когда это произошло, Артур почувствовал всю неотвратимость судьбы, потому что как это ни невероятно, но Филипп, двоюродный брат Эдриена, ответил на этот благородный жест, выстрелив в Эдриена! Разумеется, Филипп промахнулся, потому что с трудом держался на ногах. Но промах, казалось, наполнил его решимостью — он выхватил у Фицхью немецкий двуствольный пистолет и пнул этого дурака в зад, а потом с изяществом танцора крутанулся и выстрелил Эдриену в спину.

Зачем? Зачем, Филипп?

Этот вопрос, как барабанный бой, стучал в голове у Артура, стучал непрерывно, и конца этому не предвиделось. Они никогда не узнают, зачем Филипп заставил Эдриена поднять на него руку, потому что этот проклятый трус Филипп так и не дал им никакого достойного объяснения своему поведению, которое привело к его смерти. Прошло несколько секунд после того, как Филипп выстрелил в спину Эдриену, — и вот Филипп уже лежит на пожелтевшей траве, и его лазурно-голубые глаза спокойно смотрят в небо, и жизнь уходит из зияющей дыры в его груди.

Мертв. Один из них мертв, один из бессмертных повес с Риджент-стрит, и убит он одним из своих же.

Сжалься, Господи, над всеми нами!

Артур посмотрел туда, где стоял Эдриен — такой же неподвижный и окаменевший, как и Джулиан, стоявший рядом. Эти четверо — Эдриен, Филипп, Джулиан и он сам — были кумирами более молодых английских аристократов. Они были повесами, прославившимися тем, что жили в соответствии с собственным житейским кодексом, рисковали здоровьем, чтобы стать еще здоровее, и бесстрашно презирали закон и общество. Они были повесами, которые днем играли нежными сердцами молодых леди в салонах на Риджент-стрит, а по вечерам в клубах проматывали денежки своих отцов, предназначенные им в наследство, и отдавали лучшую часть себя в пресловутых будуарах на той же Риджент-стрит.

Такова была легенда.

Но на самом деле, разумеется, все было совсем не так. Просто все четверо выросли вместе, и им доставляло удовольствие беспечное общество друг друга и хорошеньких женщин из заведения мадам Фарантино. Никто из них не совершил никакого ужасного противозаконного поступка, не запятнал репутацию дамы, никого не довел до долговой тюрьмы после одной-единственной карточной игры. В них вообще не было ничего особо примечательного — кроме того, что один из них счел жизнь до того невыносимой, что, в сущности, убил себя руками своего кузена.

Доказав тем самым, что повесы вовсе не бессмертны.

Артур закрыл глаза, когда собравшиеся хором завели последний стих гимна, и горькая ярость поднялась к его горлу, как желчь. Он ненавидел Филиппа, ненавидел за то, что тот все разрушил, за то, что покончил со всем на вот этой пожелтевшей траве!

Он ненавидел Филиппа почти так же, как ненавидел себя самого.

И все из-за того, что испытывал невыносимое чувство вины. Он ведь видел, к чему все идет, он был рядом и спокойно наблюдал, как Филиппа охватывает отчаяние, а ведь он мог бы подтолкнуть его совсем в другом направлении. Лорд Артур Кристиан, третий сын герцога Сазерленда, которому когда-то было определено стать священником, стоял рядом и равнодушно смотрел, как его друг скатывается в пропасть. Если кто-то и мог удержать Филиппа на краю бездны, так только он. Не Эдриен, не Джулиан, а именно он.

Голоса поднялись в последний раз, и, наконец, несносный гимн закончился. Повисла тишина; толпа неловко зашевелилась. Кое-кто посмотрел на небо, становившееся все более мрачным; викарий сосредоточенно листал маленький сборник молитв. Демонстративно глядя на Эдриена, он нараспев заговорил: