Тамерлан. Правитель и полководец - Лэмб Гарольд - Страница 16

Духовенство играло свою роль в том, что мы называем коронацией нового повелителя. Зайнеддин переносил от одного хана к другому копию Корана и требовал от них поклясться на священной книге, что они не признают никого другого великим ханом, кроме Тимура. Мы, современники, назвали бы это ритуалом приведения к покорности и признанию – поскольку Тимур фактически уже был их вождем. Но для этих людей такой ритуал значил много.

Отныне Тимур-воин становился Тимуром-эмиром, а все нижестоящие ханы должны были признать свою зависимость от него. Верность Тимуру становилась критерием их чести и славы, а предательство навлекало позор на их головы и головы их сыновей. Тимур становился арбитром в их спорах, гарантом их благополучия. Если бы Тимур не справился со своими обязанностями, они имели право собраться на новый совет и выбрать нового эмира.

Стоя на ковре перед новым эмиром, Зайнеддин возвысил голос:

– Волей Аллаха ты должен завоевывать новые земли, твоя власть усилится, а через тебя и власть ислама.

Человека же, сидевшего выпрямившись на черном троне, установленном на белой войлочной подстилке, забавляли громкие препирательства проповедников из Бухары и сейидов относительно того, кто из них должен стоять ближе к нему по правую руку. Ничто не выдавало в нем ярого приверженца ислама. Его голова не была обрита, на нем были доспехи из сцепленных стальных полос и наплечников, а также инкрустированный золотом черный шлем, закрывавший уши и шею.

Он дарил своим новым вассалам все, что имел, – чистокровных коней, одежду, оружие и роскошные седла. В их юрты тем же вечером он отослал подносы с едой и фруктами. Сейиды же, толпившиеся у его шатра, явно выражали недовольство его щедростью.

– Если я действительно великий хан, – объяснял им Тимур, – то все богатство принадлежит мне. Если же не великий хан, то какая мне польза цепляться за то, что и так мне принадлежит?

На следующий день он выбрал себе новых советников и наместников. Среди них – знакомые имена: эмир Дауд стал правителем Самарканда и главой дивана, то есть совета; эмир Джаку из племени барласов, теперь уже поседевший от возраста, удостоился права носить штандарт и бить в барабан войны, а также быть тавачи – ординарцем Тимура.

В списке военачальников упоминаются неизвестные имена, одно монгольского, а другое арабского происхождения – Хитай-бахатур и шейх Али-бахатур.

С самого начала было очевидно, что эмир Тимур предпочитает не держать любимчиков. Многие известные люди, такие, как Зайнеддин, имели право посещать покои Тимура в любое время, но их влияние на него было не более значительным, чем у других. Он держал в своих руках все нити правления, позволял себе выслушивать советы со стороны, но никогда не допускал брать верх над собой. Такая целеустремленность была необычна для азиатского монарха и неожиданна для Тимура, который до сих пор относился к своим личным делам беспечно.

Он был скор на подавление любой оппозиции. До отъезда Тимура и его окружения из Балха сторонников Хусейна схватили, заковали в цепи или обезглавили. Их крепости сожгли или полностью разрушили. Тимур бдительно следил за пограничными монголами. Теперь ежегодно совершались походы в горную местность на севере с целью предать ее огню и мечу. Очевидно, Тимур был убежден, что лучшая оборона – нападение. И он обнаружил, что в обороне пограничные монголы опасны гораздо меньше, чем в нападении.

Испытав теперь на себе разорительные походы, монгольские племена покинули пограничные долины и двинулись на север через горные перевалы к своей цитадели Амалык, пока Тимур не стал следовать туда за ними. Под его руководством на пространстве между Сырдарьей и Индией формировался новый порядок, а строптивые тюркские племена приучались к новому понятию дисциплины. Двое из военачальников Тимура направились на север покорять некоторые монгольские племена. Обнаружив, что эти монголы покинули свои пастбища, военачальники, естественно, повернули назад, считая свой поход законченным.

Когда они перебрались через Сырдарью в ожидании отдыха и развлечений после своего бескровного похода, то заметили конный отряд примерно одинаковой численности с их собственным, двигавшийся на север. Они спросили, куда направляется этот отряд.

– Мы намерены настичь монгольские орды, которые вы не нашли, – ответили им.

Сначала военачальники разгневались, потом призадумались. Вместо того чтобы продолжать путь к Тимуру, они отправились вместе с встретившимся отрядом на поиски монголов. Только через год их объединенные силы возвратились в Самарканд, перезимовав в горах. Зато они привели с собой стада скота монголов, отчет о численности уничтоженных врагов и разоренных деревень. Тимур похвалил всех участников похода и вознаградил их как следует, не упомянув о неудаче первой экспедиции двух военачальников. Если бы он это сделал, то те посчитали бы себя обесчещенными и покинули бы его войско, чтобы начать кровавый междоусобный конфликт.

Другие ханы, обиженные по каким-то причинам или чересчур самостоятельные, в самом деле покинули Тимура и укрылись в своих крепостях. Однако вскоре они обнаружили у своих стен конницу эмира. Их выдворили из укрытий, привели на ковер перед эмиром, который одарил строптивых ханов. Командира же, бежавшего с поля боя, разыскали, лишили оружия и привязали к седлу осла лицом к хвосту. Несколько дней его возили так по улицам Самарканда под смех и улюлюканье горожан.

Хан Кайхосров из Катлана, происходивший из знатной персидской семьи, дезертировал при столкновении с противником в пустыне близ Хивы. Жестокое сражение завершилось победой войск Тимура. Именно там погиб Элчи-бахатур, переплывая на коне реку вслед за шейхом Али-бахатуром и Хитай-бахатуром. Кайхосрова выследили, схватили и привели на суд военачальников и шариатских судей. После суда его без промедления казнили.

– Служить нашему повелителю – большая честь, – говорили опытные воины новым вассалам. – Кто говорит иначе, тот лжет.

Среди новых военачальников, присоединившихся к Тимуру, были сыновья монголов, понявшие бесполезность сопротивления. К ним относились Баян, сын Бикиджука, не забывший, что человек, ставший теперь эмиром, пощадил ранее его отца, и Хитай-бахатур, сообразительный китаец, угрюмый и вспыльчивый племенной вождь, носивший кожаную тунику с конской гривой, спадающей с плеча. Как ни удивительно, он быстро подружился со столь же экспансивным шейхом Али.

Оба эти военачальника командовали авангардом войск Тимура, гонявшимся за монголами, обнаруженными в укрепленном лагере на берегу небольшой реки. Бахатуры задержались близ этого места и несколько дней совещались, что предпринять. Хитай держался осторожной линии, он предлагал различные маневры, которые позволили бы тюркскому авангарду перебраться через реку без столкновения с конницей монголов.

Шейх Али молчаливо слушал его, очевидно не имея собственного плана. Однако Хитай воспринял его молчание за несогласие и даже подозрение, ведь он происходил из монголов.

– Что ты об этом думаешь? – спросил он резко.

– Клянусь аллахом, – беспечно ответил шейх, – я думаю о том, как воюют монголы.

Кровь прихлынула к лицу степного воина. Он резко вскочил со своего места.

– Погляди, – сказал он с вызовом, – как ведут себя монголы.

Хитай подозвал своего коня и начал перебираться через реку даже без седла. Он прискакал к удивленным монголам и зарубил первых двух повстречавшихся воинов. Затем его атаковали и повергли наземь несколько всадников.

Шейх Али, наблюдавший за происходящим, был удивлен. Он тоже вскочил и приказал слугам подать коня. Согнувшись в седле, он бросился в реку; с саблей в руке спешил сквозь кольцо вооруженных всадников к Хитаю.

– Ты – безумец! – крикнул Али китайцу. – Возвращайся назад. Быстрее!

– Нет, ты поворачивай назад.

Проклиная все на свете, шейх Али присоединился к Хитаю, и обоих окружили монголы. Военачальники бились до тех пор, пока отставшие конники авангарда не вступили в бой и не освободили их. Затем они снова сели совещаться, успокоившись после инцидента. На этот раз оба пришли к полному согласию.