Джоконда улыбается ворам - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 28

Поднявшись на этаж, инспектор Дриу энергично заколотил в дверь:

– Открывайте, полиция!

Некоторое время в комнате царило безмолвие. Затем прозвучал трубный голос хозяина:

– Чего людей будите? Какая еще такая полиция?!

– Уголовный сыск! Открывайте!

Дважды громко повернулся ключ, дверь приоткрылась, и в проеме возникла взлохмаченная голова хозяина.

– Вы кто?

Плотоядно улыбнувшись, полицейский произнес:

– Ваши неприятности, братец… Я тот самый инспектор Дриу, о котором вы нелестно изволили выразиться в газете. Как вы там написали? Его уже давно пора на свалку? Не так ли, господин Аполлинер, или как вас там…

– Но ведь я…. Вы пришли меня арестовать?

– На это есть причины?

– Я полагал, что из-за статьи, – растерянно произнес поэт, понемногу трезвея.

Инспектор тяжко вздохнул:

– К сожалению, у нас за подобные пасквили не арестовывают. Хотя следовало бы…

– Тогда за что? Господа, я не понимаю, за кого вы меня принимаете, я не занимаюсь никакой преступной деятельностью. Я журналист, критик, поэт. Один из тех, кто увлекается авангардизмом… Ага, кажется, я вас понимаю! – неожиданно просветлел поэт. Инспектор Дриу с любопытством посмотрел на Аполлинера. – На меня пожаловался господин Дидро! Ах, какой негодяй! Уверяю вас, я не имею никакого отношения к его подбитому глазу. Будучи пьяным, он не помнит, что с ним происходило, и когда он заходил в квартиру, так споткнулся о порожек и разбил себе лицо. Нажаловался на меня, ах негодник!

– Мы здесь не по делу господина Дидро, – вежливо успокоил инспектор.

Кожа на лбу авангардиста собралась в мелкие кривые складки, что подразумевало усиленный мыслительный процесс. Некоторое время, подняв глаза кверху, он усиленно соображал, перебирая все возможные грехи, в которых был повинен последние полгода, после чего неожиданно расслабленно улыбнулся:

– Ага, кажется, я начинаю вас понимать. На меня пожаловался ямщик с Луврской набережной. Но поймите меня, господа, – возмущенно протянул поэт. – Проезжая, он, бестия, оглоблей едва не зацепил мою очаровательную спутницу. Мне ничего не оставалось, как просто отнять у него кнут и как следует отхлестать его. – Осознав, что наговорил лишнее, тотчас поправился: – Точнее, я хотел сказать, что мне пришлось малость проучить этого негодяя!

– Так вы его все-таки избили?

– И стукнул-то раз-другой, но за причиненные неудобства дал ему франк. Не думал, что он обратится в полицию.

Инспектор криво улыбнулся. Поэт был весьма занятный малый. Его богемная жизнь протекает весьма бурно, если попристальнее к нему присмотреться, то отыщется немало проступков, за которые его можно будет отправить в арестантские роты.

– Вы опять не угадали. Хотя только за этот проступок вы могли бы угодить на полгода в тюрьму, – строго заметил инспектор. – Но мы пришли к вам совершенно по другому поводу. Позвольте, – потеснил Дриу поэта в глубину комнаты, – очень неудобно разговаривать через дверь. Я при исполнении… За мной, господа, – повернулся он к полицейским, замешкавшимся на пороге комнаты.

– А в чем, собственно, меня подозревают? – устремился за инспектором вконец протрезвевший хозяин квартиры.

– В самой малости, господин Аполлинер, или всего-то в краже египетских статуэток из Лувра.

– Что?! – невольно выдохнул поэт.

– А вот и разрешение прокурора на обыск в ваших апартаментах, – развернул он перед носом поэта ордер.

– Господа, – с рассеянным видом развел руками поэт. – Это просто какое-то недоразумение. Вы наверняка принимаете меня за кого-то другого.

– Мы принимаем вам за того, кого следует. А потом, вам незачем беспокоиться, господин поэт, если вы ни в чем не виноваты. Порасторопнее, господа, – повернулся он к полицейским, – у нас мало времени, иначе удобную камеру господина Гийома может занять кто-то другой.

– Какая камера?! О чем вы?! – в страхе завопил Аполлинер.

Полицейские уверенно разошлись по комнате, по-хозяйски осматривая расставленные в гостиной шкафы. Зашаркали ящики комодов, со стуком открывались дверцы тумбочек. Обыск начался.

– Господин инспектор, – прозвучал громкий голос одного из полицейских, проводивших обыск в дальней комнате. – Кажется, мы отыскали нечто важное.

– Пойдемте за мной!

Инспектор быстрым шагом прошел через смежные комнаты к громоздкому комоду, на котором стояли несколько египетских статуэток. Повернувшись к подошедшему поэту, инспектор строго спросил:

– Вы можете мне сказать, откуда у вас эти фигурки?

Аполлинер рассеянно посмотрел по сторонам, как если бы ожидал у полицейских, стоявших полукругом, поддержки, но его взгляд натыкался лишь на строгие взоры.

Мятежный дух авангардиста дал трещину.

– Мне их подарили.

– Кто подарил? Назовите его имя, – настаивал инспектор, продолжая сверлить строгим победным взглядом растерявшегося поэта.

– Это было давно, я не могу сейчас вспомнить, – пробубнил Аполлинер.

– Понятно… Видно, вашу память придется освежить в полиции.

– Господин инспектор, – подошел круглолицый полицейский с невероятно тонкими, будто бы заточенная шпага, усиками. – В спальне мы обнаружили еще четыре статуэтки из Египта.

– Откуда они? Рассмотрели?

– Все они из Лувра, на них имеется бирка с музейным номером.

– Вот как!.. Принесите их сюда, – распорядился инспектор.

Полицейский вернулся с подносом в руках, на котором стояли четыре статуэтки: первая из них, величиной с ладонь, имела голову сокола (на медной овальной бирке с № 745 было выведено «Бог Гора»), вторая статуэтка с головой шакала (№ 632, «Анубис, Бог мертвых»); третья фигурка в одежде фараона, сжимавшая в руках длинную виноградную лозу, была величиной с детскую ладошку (на медной табличке крупными буквами было написано: «Осирис, царь загробного мира»). Но большее впечатление произвел тонкий скульптурный портрет женщины с высокой короной. Длинная тонкая шея выгодно подчеркивала ее красоту, а золотые ожерелья в несколько рядов, украшавшие ее высокую грудь, указывали на ее благородный социальный статус.

– Красавица грядет, – зачарованно произнес инспектор.

– Что вы сказали? – рассеянно спросил Аполлинер.

– Я говорю, это египетская царица Нефертити, с древнеегипетского ее имя переводится как «Красавица идет», – произнес инспектор, продолжая любоваться портретом.

– Что вы на это скажете, господин поэт? – мрачно спросил Дриу. – Этот портрет вам тоже подарили друзья? А может быть, поклонники? Или подельники? Отвечайте!

– Господин инспектор, я к этому не имею никакого отношения. Позвольте вам объяснить!

– Сейчас объяснять ничего не нужно. Вы, кажется, писатель? – хмыкнул Франсуа Дриу. – Вот подробно напишете все это в полиции.

– Нельзя ли обойтись как-нибудь без этого?

Лицо инспектора приняло задумчивое выражение.

– Что ж, имеется некоторый выход. Меня интересует человек, который давал вам эти статуэтки. Как его зовут? Где он проживает? Чем он занимается?

– Он больной человек, будьте помилосерднее…

– К черту милосердие! Я вижу, что вы совершенно не понимаете, в какую историю вляпались! Так я вам сейчас объясню, – зловеще прошипел инспектор Дриу. – Вы подозреваетесь в связях с международной бандой, ворующей произведения искусств из музеев, в том числе и из национального музея Франции – Лувра. А может, вы и есть идейный вдохновитель этой банды, а? Что вы мне на это скажете?

– Господин инспектор, я не знаю, чего вы от меня хотите.

Подошел второй полицейский с гладко выбритой головой, – лоснящийся череп сверкал, как бильярдный шар.

– Что у вас?

– Мы нашли еще три статуэтки.

– Прекрасно! – воскликнул инспектор. – Хотя что тут может быть прекрасного? Здесь, вижу, целое хранилище! Всего этого будет вполне достаточно, чтобы поместить вас в казенный дом лет на десять!

– Помилуйте!

– Не помилую! Десять лет каторги и ни дня меньше! Вы говорите, что у вас поклонницы, так что им будет куда носить для вас передачи. Арестуйте его! И в участок!