Реквием по пилоту - Лях Андрей Георгиевич - Страница 33

Не тратя времени на достопримечательности, друзья пересекли зал и спустились в тихий для этого времени полумрак бара. Тут за стойкой лихо управлялась статная дама, одаренная природой обильно и со вкусом; обилие это было заключено в синюю мужскую рубашку с закатанными рукавами и перехваченную узорными подтяжками. Возраст дамы, перешагнувший за тридцать, исчез как таковой вообще, а пышность волос, оттенок кожи и разрез глаз недвусмысленно утверждали, что кто-то из ее предков некогда охотился на антилопу среди высокотравных африканских равнин.

При виде этого зрелища Кромвель даже приостановился:

— Ах, черт возьми!

Эрликон тоже замедлил шаг, но совсем по другой причине. На всем облике и повадках экзотической барменши лежал отпечаток такого непередаваемого жизненного опыта, а из ее глаз — кстати, таких же восхитительно синих, как у Эрлена, — исходило такое спокойствие и ледяное презрение ко всему сущему, что пилот оробел. В присутствии людей, излучающих подобную несокрушимую уверенность, он неизменно казался себе маленьким и ничтожным и от смущения часто говорил то, что вовсе не следовало.

Кромвель этих опасений никак не разделял.

— Вперед, — сказал он, — вот кто нам поможет. Они припали к стойке, и маршал начал речь, время от времени заставляя Эрликона судорожно и не синхронно открывать рот. Впрочем, сперва Дж. Дж. обошелся вообще без слов.

— М-м-м-м… Мммммм-мм-мм-мммм! — промычал он. — Красавица, тебе никто не говорил, что у тебя не шея, а национальное достояние? Из-за такой шеи может быть еще одна мировая война!

— Все? — спросила дама.

— Нет, не все. Обо всем остальном я бы тоже сказал, но у меня нет слов. Ни у кого нет. Таких слов еще просто не придумали.

— Давай к делу, — сухо предложила дама.

— С такой женщиной и говорить о делах… О Господи, куда катится этот мир. Но ладно, хорошо, давай о деле, — миролюбиво согласился Кромвель и Эрленовой рукой вручил ей четвертную бумажку с портретом Стояна Второго.

— Значит, так. Ищем человека. Из «Дассо». Видимо, инженер или механик. Приехал примерно полгода назад. В чемпионате не участвует и вообще болтается без дела. Расплачивается кредитной карточкой.

Вид у дамы стал еще более отрешенный. Тыльной стороной ладони она постучала по стойке. Эрликон растерялся, но Кромвель тут же вложил в эту ладонь еще червонец.

— На фараона ты не похож, — в задумчивости произнесла барменша.

— Я — пилот, моя прелесть, лучший в мире пилот. А тебя, наверное, зовут Вулкан?

— Все вы тут лучшие. Есть такой, какой тебе нужен, Вертипорох его зовут. Живет здесь, в 802-м. Чокнутый. Сейчас дома.

— Пьет?

— Еще как.

— Тогда дай мне вон ту лошадку.

Ухватив «Белую лошадь» за крутой бок, Эрлен уже было с облегчением решил, что разговор закончен, но не тут-то было.

— Послушай, Вулканчик, — продолжал неугомонный Кромвель, — так как же тебя по-настоящему зовут?

— Шейла меня зовут.

— Шейла… Имя у тебя такое же красивое, как ты сама. Как видишь, нас с другом гнетут заботы, но я забыл про них, когда увидел тебя. Сжалься и ответь: с тобой вообще, в принципе, можно встретиться где-нибудь в другой обстановке?

— Ты это серьезно? — спросила Шейла, звеня чем-то скрытым стойкой от приятелей.

— Уж куда серьезнее. Мои чувства самые искренние, посмотри сама — совсем растерялся, слов не нахожу.

Надо сказать, что за время этого краткого разговора под черным облаком Шейлиных волос произошел процесс, точно предсказанный Скифом: внешность Эрлена, прекрасного, но отверженного ангела, имела сильнейшее действие на женские сердца. Для Эрликона, ушедшего в свой обыкновенный зажим, беседа была привычной мукой, а тем временем его романтический вид вкупе с раскованной маршальской манерой произвел в душе красавицы барменши нечто подобное тому, что производит ключ, поворачиваясь в замке; к полному изумлению Эрлена, она ответила гораздо более теплым тоном:

— На этой неделе не получится. Зайди в понедельник.

Кромвель, который как раз ничего удивительного в ситуации не находил, сказал:

— Надеюсь, что ты тоже не шутишь. — И с тем друзья отправились дальше.

Пока они поднимались сначала по лестнице, а потом в лифте, маршал вполне оправился от чар темнокожей хозяйки бара и пожаловался:

— Докатились мы с тобой, Эрли, рыщем по притонам, теперь вот сумасшедшего подсунули; не Пиредре ли все тут продались…

За его шутовской горечью трудно было что-нибудь разобрать, и Эрлен без всякого воодушевления постучал в дверь с бронзовыми цифрами 802. С третьего раза их услышали, и дверь отворилась.

Когда-то в детстве, читая и слушая сказки, Эрликон был необыкновенно заинтересован таким выражением: «ростом со столетний дуб, голова — что пивной котел». Эрлен спрашивал тогда — что это за котел? Сейчас он сам внезапно понял, о чем шла речь. Котел упирался в притолоку и до глаз зарос рыжей бородищей с завитками по краю — где та часть, которая росла на шее, соединялась с растущей на подбородке, так что вся борода получалась как бы двухэтажной, причем был еще и балкон — полукруглый участок, шедший от нижней губы, и, когда Вертипорох ее закусывал длинными желтыми зубами, этот фрагмент становился дыбом, словно полк древних пехотинцев наставлял копья.

Спутанные волосы падали на голые плечи — похоже, механик поднялся, еще не проснувшись: в одних джинсах, а левый глаз его упорно не желал расклеиваться.

— Ну? — сипло спросил Вертипорох, привалившись для вящей твердости к косяку.

Несмотря на рост, голова была самой массивной частью его тела, и было ясно, что многодневный хмель сидит в ней плотно, как гвоздь. Тем не менее, глядя из-под зарослей своих бровей, как тать из логова, Вертипорох явственно переводил взор с Эрлена на Кромвеля — пилот изумился: значит, механик видел маршала! Вот так штука! Но что же этой диковине сказать?

— Эй, дядя, — дружелюбно предложил Дж. Дж., — ты бы нас пустил — видишь, мы с бутылкой.

Вертипорох сказал «хм», откачнулся от двери и пошел внутрь, а Эрликон с Кромвелем вошли следом. Это был первоклассный двухкомнатный номер, украшенный кожаным занавесом и батареей пустых бутылок. Войдя, Вертипорох направился к столу и привычным движением взгромоздил на нос очки в металлической оправе а-ля Рэй Тэнго. За время этого отработанного годами движения Эрлен успел угадать по открывшейся картине всю историю вынужденного человеческого безделья: радость от синекуры в первой фазе, загул во второй и, наконец, депрессия в третьей.

Без разговоров появились стаканы, хрустнула пробка, стекло забренчало о стекло, и Вертипорох неожиданно заговорил:

— Я тебя знаю. Ты Эрлен Терра-Эттин. Вертипорох. Одихмантий. Ну, по чуть-чуть.

Эрликон новыми глазами взглянул на литр «Белой лошади» и с ужасом уставился на Кромвеля. Тот остался непреклонен; Вертипорох же мялся, в тоске жевал губу, но в конце концов решился и спросил:

— Слушай, а ты тоже его видишь?

— Ага, — ответил Эрлен, не очень зная, что говорить.

Вертипорох шумно сглотнул:

— Ты давно пьешь? С самой аварии? Слушай, надо нам с этим завязывать — видишь, что делается? — Он кивнул на Кромвеля.

— Вы не очень-то вежливы, молодой человек, — отозвался Дж. Дж. — Как, вы сказали, вас зовут?

— Одихмантий… инженер-механик… двигателист…

— Чрезвычайно приятно. Джон Кромвель, маршал авиации.

Расширенные зрачки Вертипороха перекатились на Эрликона.

— Ты посмотри, — зашептал Одихмантий, — вот ты пилот, я инженер, и вот не черт какой-то нам является, а, что характерно, сам Кромвель. Нет, давай тормозить, а то завтра кто-то похуже может прийти.

— А кто хуже? — спросил Эрлен.

— Не знаю, — пробормотал Вертипорох.

Он храбрился, но было ясно, что механику здорово не по себе, и он дорого бы дал, чтобы это наваждение как можно скорее сгинуло. Но наваждение и не собиралось исчезать, а, напротив, подступало все решительней.

— Скажи-ка мне, механик Одих… Одихмэн…