Свадьба Тоотса - Лутс Оскар - Страница 27

Затем в Рая начинают возвращаться и живущие поблизости гости, которые ночевали у себя дома. Появляется, весь в снегу, батрак с мельницы (к утру началась метель, а заодно и потеплело), приходят Арно Тали, Пеэтер Леста, Лутс и кое-кто еще. Леста и Лутс, как выясняется, коротали ночь у Арно Тали на хуторе Сааре и до самого утра гудели, словно навозные жуки, – разговаривали обо всем на свете и сверх того наговорили еще четыре-пять печатных листов. Арно Тали рассказывал друзьям о своей поездке на чужбину, Лутс, слушая его, пришел в такое воодушевление, что порывался немедленно ехать в Австралию через Нуустаку. [27]

Когда все уже завтракают, на хутор Рая возвращаются Йоозеп Тоотс и арендатор. Кто из них больше зол, сказать трудно, но одно все же, несомненно: злы оба. Злость их подогревается тем, что она беспомощная, – у них нет ни определенного плана действий, ни возможности отомстить Кийру за его злодеяние. За столом оба молчат, что не мешает им опрокидывать рюмку за рюмкой – словно бы для подкрепления духа. Наконец Тоотс подает своей молодой жене знак, и все трое – арендатор, Тээле и сам молодой юлесооский хозяин – направляются в боковую комнату, где все еще витает запах тел спавших тут молодых женщин. Здесь, среди разбросанных простынь, одеял и подушек, где, кстати, можно увидеть и кое-что из предметов ночного туалета, названные выше лица довольно долго совещаются. О чем именно они разговаривают, к какому решению приходят, точно не известно, однако вскоре после этого совещания на заднем дворе хутора Рая возникает какая-то таинственная суетня, которую стараются скрыть от большей части гостей. Прежде всего, арендатор, невзирая на глубокий снег и сугробы, подгоняет своего горячего жеребца к тыльной стороне раяского дома. Затем через заднюю дверь начинают выносить и укладывать в арендаторские сани всякие кадушки, горшочки, корзинки побольше и поменьше, ручные и дорожные, и еще что-то завернутое в простыни. Поверх образовавшегося воза арендатор набрасывает санную полость и, не сказав никому ни слова, покидает хутор Рая. После этого туда же, к задней двери дома, подкатывает раяский батрак на лошади, запряженной в дровни. Вскоре и он тоже уезжает со двора и увозит с собою какой-то похожий на бочку предмет, спрятанный под ворсистой санной полостью.

Как только завтрак заканчивается, Тээле велит запрячь лошадь и тоже куда-то исчезает… тихонько… как бы между прочим… словно бы ничего и не случилось. Тоотс стоит на пороге, кивает жене головой, некоторое время смотрит ей вслед и бормочет себе под нос:

– Чертовски расторопная девчонка! Нет, другой такой, пожалуй, и на свете нет. До чего же славно, что эта, самая расторопная и… и аппетитная досталась не кому другому, а мне. И красивая, чертовка! Хм-хм! Одно удовольствие! Нет, аптекарь, бедняга, похоже, и половины вещей не знает. Ну, как это можно… Чертовски жаль, что арендатор умчался, не то опрокинули бы с ним еще по рюмашке.

XVIII

Однако Тээле и арендатор отсутствуют довольно долго, время уже движется к полудню. Тоотс бродит по дому, словно курица, которой надо снестись, и не находит себе ни места, ни занятия. Несколько раз он пытается завести разговор со школьными друзьями, но вскоре понимает, что это еще более бесплодное занятие, чем какая-нибудь никому не нужная работа или самоистязание – все это ни к чему. Разумеется, он бы с радостью поехал следом за Тээле, если бы не боялся, что это бросится гостям в глаза и породит всякие нежелательные догадки, ведь уже и теперь, после исчезновения Тээле, старухи из Вирпли с таинственным видом шепчут что-то друг другу на ухо, – что же будет, если и ее муж тоже покинет гостей? Да, конечно, когда ты на них смотришь, все они так и тают, словно сало на горячей сковородке, но попробуй только повернуться к ним спиной! Попробуй, повернись к ним спиной, и погляди, что будет! Тогда они разберут тебя по косточкам и представят тебя самым отвратным человеком на свете. Нужны тебе рога на голове – будь так добр и прими эти рога; хочешь быть кривошеим – будь любезен… скажи только, в какую именно сторону твоя шея должна быть искривлена; может быть, желаешь иметь на спине горб – доставь им это удовольствие и возьми вместо одного два. Возможно, ты хочешь иметь пустой кошелек? Но, силы небесные, когда же это у тебя там что-нибудь было?! Хочешь, наконец, приобрести славу вора, мошенника, душегуба, пьяницы, подделывателя подписей? Будь любезен, уже давно ходят слухи, что ты такой и сякой, и даже еще почище. А если молодая девушка когда-нибудь тоже захочет удостоиться материнских почестей? Ах, ну что об этом столько говорить, ведь она и без того наверняка двоих-троих уже куда-то подевала – не зря же она каждое воскресенье болтает на церковном дворе с Яаном. Нет, куда там – это ведь каждый может своим глазом увидеть и своей рукой пощупать! А они сами? Может быть, они тоже желают о себе кое-что послушать? Ох, Господь милосердный, неужто же про них кто-нибудь что-нибудь может сказать! Они ведь свою жизнь уже прожили – и даже плохим словом ни с кем не перекинулись. Нет, они прямые, словно рога у барана, словно два бараньих рога… Так, именно так иные мелкие душонки на каждом шагу стараются представить ближних своих еще более мелкими… словно бы в утешение себе… уж такова природа некоторых людей.

– Нет, подождем еще чуток, – Тоотс мотает головой, – кто много терпит, тот долго живет.

И словно бы в награду за это мудрое решение, чуть ли не в ту же самую минуту рядом с молодым юлесооским хозяином оказывается Тээле и говорит:

– Все в порядке. Поехали!

– Правда?! – восклицает мгновенно просиявший Тоотс. – Ты молодчина, молодчина, молодчина… А мне тут без тебя было так тоскливо.

И вновь деятельно оживленный арендатор разворачивает жеребца, чтобы уже в третий раз за сегодняшний день ехать в Юлесоо – теперь, во всяком случае, уже в составе свадебного поезда. Когда они выезжают из ворот хутора Рая, Тоотс прикрывает глаза Тээле своей мохнатой рукавицей и произносит с шутливой серьезностью:

– Это затем, чтобы ты никогда не сумела найти дорогу назад в родительский дом, чтобы ты до самой смерти оставалась там, куда тебя сейчас везут. Есть такой старый обычай, и, говорят, его очень важно соблюсти. Я еще совсем маленьким слышал об этом от своей матери.

– Хорошо же, – отвечает Тээле, когда Тоотс освобождает ее глаза, – но если уж ты придерживаешься одного старинного свадебного обычая, почему бы тебе в таком случае не следовать и другим? Моя мать часто вспоминает о свадебных песнопевцах, которые когда-то славились – почему ты не пригласил их на свадьбу? Тогда бы я их увидела собственными глазами и услышала собственными ушами.

– Это замечательная мысль, – соглашается с женою Тоотс, но она пришла тебе в голову слишком поздно – это, во-первых, а, во-вторых, вряд ли свадебные песнопевцы сохранились до нашего времени. А ежели еще и существуют в каком-нибудь медвежьем углу, так кто же знает, где именно их искать? Те, кто песни народные записывают, они, ясное дело, знают, в это я верю, но мы-то не знаем. А ежели бы мы и привезли к нам какую-нибудь древнюю старушку и заставили бы ее петь старые свадебные песни, это, по моему разумению, было бы скорее глумлением над древним обычаем и над старым человеком, а вовсе не их почитанием. Д-да, черт подери! как я понимаю, ежели бы те, кто помоложе, имели охоту чему-нибудь у старших учиться и сами исполняли бы свадебные песни – тогда да, тогда другое дело! Нет, дорогая Тээле, в теперешнее время не поют свадебных песен, не в ходу также и другие стародавние обычаи, будь они хоть какими красивыми и приятными. В теперешнее время на свадьбах совсем другое принято: ругаются, отделывают друг дружку кулаками, дубинами, палками, кнутами, оглоблями, дугами… одним словом, чем попадя, лишь бы сделать другому больно, а бывает, какой-нибудь сатаненок расколошматит миски со студнем и выпустит пиво из бочки – таковы свадебные обычаи нынче. Новые времена, новые люди, новые нравы. Хорошо еще, что у нас пока что хоть так дела идут.