Свадьба Тоотса - Лутс Оскар - Страница 26

Но хозяйка и прислуга, которые как раз в это время выходят из кладовки, отвечают ему чуть ли не в один голос:

– Нет, лучше ты иди сюда да погляди, что в кладовке творится!

– Как так, – батрак пугается еще больше, – и в кладовке тоже?

А в кладовке и впрямь много чего натворено. Миски со студнем разбиты вдребезги, колбасы, запеченное и всякое иное мясо, посуда с молоком, кадушка для сливок, масло, винные бутылки – все вперемешку, как каша, на полу, свалено в одну кучу, венчает ее перевернутая вверх дном кадушка с салакой.

Все трое некоторое время, не произнося ни слова, разглядывают следы чьей-то разрушительной работы, наконец, хозяйка первой обретает дар речи; сожалеют, проклинают, всплескивают руками и, в конце концов, приходят к общему мнению: это подлое дело сотворил человек, а никак не кошка или собака; в то же время всем становится ясно, что они столкнулись не с воровством, а с непонятной и необъяснимой жаждой уничтожения.

Батрак приходит в себя прежде других и пытается найти объяснение случившемуся.

– Ведь в доме все же было два человека, – говорит он, – неужто они и впрямь ничего не видали и не слыхали?

После этих слов он возвращается в жилую ригу, чтобы расспросить лежащего в печке аптекаря.

– Мил-человек, – прокашлявшись, отвечает аптекарь, – об этом деле я ровным счетом ничего не знаю. Вроде бы что-то происходило… вроде бы кто-то тут ходил и хозяйничал… но кто это был, и что он делал – это мне абсолютно не известно. Я совершенно больной и не вылезал из печки со вчерашнего обеда. А в обед вчера отведал немного пива и поел со стариком в доме. Вот и всё.

Странным образом и у старого хозяина тоже нет ни малейшего представления о случившемся. Вчера во время обеда он вместе с аптекарем немного поел, покурил, после чего пошел и лег обратно в постель, вот все, что он может вспомнить. Разве что вечером, часов около пяти-шести Крантс громко лаял, – больше старик ничего не видел и не слышал.

Расследование ни к чему не приводит, и обитателям хутора Юлесоо не остается ничего другого, как известить обо всем Йоозепа – пусть решает сам, что предпринять. И вот батрак со всей быстротой, на какую только способен старый юлесооский мерин, мчится в Рая, где требует вызвать своего молодого хозяина, – пусть выйдет немедленно, потому что у него дома, на хуторе Юлесоо потешился дьявол… да что дьявол – там не иначе как целых полдюжины дьяволов потешились и сорвали свою злобу на мисках со студнем и молоком.

Спустя несколько минут утомленный брачной ночью Тоотс уже на ногах.

– Что такое? – спрашивает он испуганно. – Не отец ли часом преставился?

– Нет, никто не преставился, – отвечает батрак, – но дело все же дрянь. Дело до того дрянь, что…

Едва узнав, что произошло, Тоотс поднимает со скамейки свернувшегося калачиком Либле, вытряхивает из него сон и тащит к дверям.

– Пойдем, Либле, сегодня ты мне нужен как никогда прежде.

– Что? Где? – ворчит звонарь, но батрак мигом подхватывает его под руку и выволакивает в прихожую. Там все они сталкиваются с арендатором, который, как он выразился, уже две недели безуспешно ищет дверную ручку. Надо же, наконец, разбудить народ, кто же спит во время свадьбы – скоро уже восемь часов!

– Вот мы уже и встали, – быстро отвечает Тоотс, – только нам недосуг, спешим!

– Постой! Да остановись же ты! – хватает его за плечо арендатор. – Что это за спешка такая? Куда вы рветесь?

– В Юлесоо, в Юлесоо! Там вчера побывали черти.

– Черти? В Юлесоо?!! Что за дьявольщина! Погодите, я поеду с вами, все равно одному мне в такую рань тут нечего делать.

И вот они все вместе мчатся на хутор Юлесоо, смотрят на картину разорения и ума не приложат, что же им теперь делать, остается лишь пожать плечами и навечно проклясть преступника. Тоотс, в свою очередь, выслушивает объяснения аптекаря и старика-отца, прислоняется к опустевшей пивной бочке и погружается в раздумье. Через некоторое время молодой хозяин Юлесоо как-то странно передергивается всем телом, словно кто-то толкнул его в спину, – глаза его становятся круглыми, ноздри раздуваются.

– Вот что, друзья, – произносит он резко, – я знаю, чьих это рук дело, и черт меня подери – и единожды, и дважды, и трижды! – ежели я ошибаюсь. Само собою, ни салаку от студня, ни студень от салаки это уже не отделит – все перемешано как каша! – но я знаю, и это – главное. Я знаю, по меньшей мере, в какую сторону света мне трижды в день плевать и куда поворачиваться задом, когда я пойду по нужде за угол. Подавать жалобу в суд – дело пустое, этот господин слишком хитер, голыми руками его не возьмешь.

– Но кто же он? – спрашивают батрак и Либле одновременно.

– Пусть это поначалу останется между нами. Сказать-то я скажу, только с одним условием – вы никому не проговоритесь. Пока что у меня нет никаких доказательств, что это сделал именно он, и я, обвиняя его, сам могу влипнуть. Этот злодей, кого я сейчас послал бы в Торискую преисподнюю, а то и куда подальше, не кто иной, как мой дорогой школьный приятель Кийр. [26]

– Я только что хотел сказать то же самое! – восклицает арендатор. – Трижды проклятый рыжеголовый, и никто другой. Ежели это не так, я готов хоть завтра спалить свои усы до последнего волоска. Вот она, вчерашняя тарелка горячего супа!

– Всеконечно – Кийр. И дело тут не столько во вчерашнем супе, сколько в давнишнем озлоблении портного. Не забывайте, ведь какое-то время моя теперешняя жена вроде бы считалась его невестой. Да и манера его сразу видна. Само собой, конокрада из Кийра никогда не выйдет – это по его разумению грех – но так же верно и то, что уздечку он в куски изрежет и чересседельник унесет, ежели решит, что с ним, с Кийром, обошлись несправедливо. На такое он способен. Другой бы на его месте либо красного петуха подпустил мне под стреху, либо самого меня палкой по башке огрел, а Кийр вместо этого колошматит миски со студнем и открывает кран пивной бочки. Да, да, на такие, только на такие деяния и способен мой дорогой бесценный друг.

– Хорошо же, – Либле подмигивает своим немытым глазом, – а что мы за то с ним сделаем?

– Что мы сделаем… – Тоотс пожимает плечами. – Ничего не сделаем. До тех пор, пока у нас не будет доказательств, никто ничего сделать с ним не сможет. Разве что по головке погладить да поцеловать.

– Ну, нет, зачем же так, – высказывается арендатор, постучав по пустой бочке, – у тебя теперь есть, кого гладить по головке и целовать, дорогой Тоотс, но, я полагаю, махнуть на это дело рукой тоже нельзя. Жаль, что сюда он уже не притащится, не то дали бы ему хорошую взбучку. Нужно что-нибудь придумать.

– Будет видно, будет видно, – нерешительно отвечает молодой юлесооский хозяин. – А пока что вы, Юхан и Либле, помогите женщинам вынести отсюда всю эту пакость и как-нибудь высушить пол жилой риги. А мы с арендатором поедем назад в Рая и скажем Тээле, чтобы она свадебных гостей девала, куда хочет, пусть хоть засолит их, пусть хоть из них студень сварит – мне это теперь все одно, сюда, во всяком случае, ни одного человека пригласить нельзя. Видно, сбываются вчерашние слова Кийра, что в чулане и в кладовке хутора Юлесоо хоть шаром покати, хоть в рюхи играй, еды тут не наберется даже и на слепого котенка.

Тем временем более дальние гости, те, что провели ночь в раяском доме, уже поднимаются с постелей. Женщины расчесывают детям волосы, мужчины натягивают на ноги пахнущие дегтем сапоги, из комнаты, где спали девушки и женщины помоложе, доносятся отчаянные взвизги – там брызгают друг на друга водой, щекочут тех, кто заспался, и выкидывают всякие другие штуки, как это часто случается среди молодых особ женского пола, полностью предоставленных самим себе. Когда Тээле, уже совершенно одетая, входит в эту комнату шалостей, шум в ней еще усиливается. Предприниматель Киппель поглаживает свои усы и «пятикопеечную бородку и посматривает по сторонам – не появится ли откуда-нибудь его «веселая вдова». Тыниссон с припухшими глазами, одетый в вязанку, слоняется из комнаты в комнату, не зная, куда себя деть.