Дьявол Шарпа - Корнуэлл Бернард - Страница 38

— Тише, флейта, пой!

Чу! Наш павший герой

С поля брани зовёт снова в бой!

Его Милость раскланялся и осведомился:

— Кто написал?

— Наверняка, ирландец! — крикнул из нефа доктор, который, несмотря на фамилию МакОли, был родом с Зелёного острова.

— Неужели? — скривился Кокрейн, — Смыслите в поэзии, Шарп?

— Ни уха, ни рыла.

— Жаль. Попробуем по-другому.

Он принял ту же позу и разразился новой цитатой:

— «…Как истинный воин обрёл он приют, обёрнут в шинель, а не в саван…» Написано на смерть сэра Джона Мура. Вы его знали?

— Встречался.

Заснеженные холмы Галисии. На дальнем конце мёрзлой бугристой дороги, рассёкшей широкую долину, показались французские драгуны. Ряд заледеневших зелёных курток угрюмо ждёт врага. Дрожащий от стужи генерал-лейтенант сэр Джон Мур вежливо интересуется мнением командира стрелков, лейтенанта Ричарда Шарпа, осмелели ли французы настолько, чтобы сунуться под пули винтовок Бейкера? Тот короткий обмен репликами, как припомнил Шарп, состоялся незадолго до знакомства с майором Блазом Виваром.

— Мура схоронили на поле битвы под Коруньей. — произнёс Кокрейн, — И его любящую жену не посещала блажь выкапывать тело мужа и везти домой. Солдат должен покоиться там, где пал. Зачем же тревожить кости бедолаги Вивара?

— Весь их род похоронен в семейной усыпальнице кафедрального собора Сантьяго де Компостелла.

— Тогда понятно. Там же мощи Святого Иакова, а Святой Иаков будет взлетать в Судный День быстрее тихих чилийских мучеников. Летя за ним, Вивар, пожалуй, окажется на небесах раньше, чем мы с вами шмыгнем воскресшим носом и почешем воскресшую задницу.

— С вашей языческой религией, мой лорд, и вашим количеством прегрешений вы будете чесать воскресший нос и шмыгать воскресшей задницей в аду! — сварливо высказался из нефа католик МакОли.

— Э! Полегче там! Я всё ещё ваш командир! — с напускной суровостью прикрикнул на него Кокрейн, широко улыбнувшись.

Привели трёх испанских солдат и майора Суареса, столь радушно принимавшего поначалу Шарпа с Харпером. Майора привели по его настоянию: он собирался заявить официальный протест против использования военнопленных на земляных работах. Узнав Шарпа, Суарес потупился, а, видя, для какой работы потребовались пленные, сник. Кокрейн пригласил майора разделить потом с ними трапезу:

— Ваши товарищи-офицеры дали дёру. Мне было бы чрезвычайно лестно завтракать с человеком, нашедшим в себе мужество драться до конца.

— Увы, сеньор. — убито признался Суарес, — К стыду своему, я спал.

Майор взглянул на могилу Вивара и перекрестился.

— Скажите, сеньор, — вежливо обратился к нему адмирал, — Вы были здесь, когда хоронили капитан-генерала?

Испанец кивнул:

— Ночью хоронили. Яму рыли штыками.

— Ночью? Надо же. Ночью, это во сколько?

— За полночь. Потому и народу присутствовало всего ничего: отец Хосе да те, кого удалось с постели поднять.

Шарп вспомнил рассказ Блэйра:

— А мне говорили, что на похоронах была чуть ли не половина Чили.

Суарес пояснил:

— Была, только на заупокойной службе неделю спустя.

— Кто распорядился залить могилу раствором?

— Капитан-генерал Батиста, сразу после вашего… э-э… отъезда. Не знаю зачем.

Суарес присел на краешек каменной скамьи. Плита над ним славила добродетели полковничьей жены, потонувшей с детьми в 1711 году. Соседняя доска принадлежала её мужу, двумя годами позже погибшему от копий туземцев. Столетиями земля Чили горела под ногами испанцев.

Кокрейн спросил майора:

— Как умер Вивар?

— То есть, сеньор?

— Кто его убил? Повстанцы? Чёртов Батиста?

Суарес замялся. Страх перед всемогущественным капитан-генералом после мучительной внутренней борьбы всё же одолел естественное человеческое желание поделиться сплетней:

— Всё, что мне известно, это то, что тело капитан-генерала Вивара не могли найти, а Мадрид настаивал. Нас здесь поставили на уши. Моя рота дважды прочёсывала долину, но, увы!

— Кто же его нашёл? — заинтересовался Шарп.

— Помощник нынешнего наместника, сеньор. Капитан Маркуинес.

— Елейный ублюдок! — с чувством высказался Шарп.

— У капитан-генерала Батисты словно гора с плеч свалилась. — делился Суарес.

— Ещё бы! — воскликнул адмирал, — Шутка ли? Потерять труп предшественника, будь он проклят!

— Это есть церковь! — прошипел на ломаном английском доминиканец, возмущённый богохульством шотландца.

— МакОли! — окликнул своего хирурга Кокрейн, — Если твой приятель с выбритой макушкой снова откроет пасть, отрежь ему язык самым тупым скальпелем и скорми крабам! Ясно?

— Ясно, мой лорд.

— Святоши вшивые! Кто распял Господа? — гаркнул адмирал, наступая на монаха, тот испуганно пятился, — Вонючие попы и вонючие законники, вот кто! Не солдаты! Солдаты исполняли приказ, за это солдатам и платят, но кто отдал приказ? Попы и законники! Как вашу грязную свору земля носит после такой мерзости?! Заткнитесь и не вякайте, а то я не устою перед искушением внести свою лепту в месть за Спасителя!

Доминиканец съёжился, прячась за МакОли, который искренне наслаждался происходящим. Его веселье разделял не любящий попов Харпер.

— Иисусе распятый! — разорялся Кокрейн, — Да я лучше ад раскатаю по брёвнышку с батальоном моих проклятых солдат, чем буду вкушать нектар в раю с вонючими попами и гнилыми крючкотворами!

— Говорите, как Наполеон. — заметил Шарп.

Секунду Кокрейн непонимающе смотрел на него, затем на лице шотландца отразилось живейшее удовольствие:

— Приятно слышать.

Смрад разнёсся по церкви удушливой волной. Испанцы докопались до гроба. Одного из них вывернуло, его товарищи закрыли носы и рты, чтобы не последовать его примеру. Единственный, кому вонь была нипочём, Кокрейн подскочил к провалу и зарычал:

— Чего встали? Заканчивайте!

Пленные неохотно взялись за лопаты, но работать не торопились. Тогда шотландец сам спрыгнул к ним, отобрал заступ и резкими, энергичными движениями принялся выбрасывать наверх щебень и обломки.

Шарп пересилил себя и подошёл к краю могилы. На треснутой крышке гроба уже можно было разобрать буквы: «BLAS VIVAR», и ниже: «REQUIESCAT IN PACE»[13]

— Ну, что, я открою? — азартно вызвался Кокрейн, очистив крышку и выбравшись к остальным.

— Лучше я.

Вонь стояла невыносимая. Действуя лопатой, как рычагом (благо, могила была неглубока), Шарп поддевал одну за другой доски крышки, вырывая державшие её подковные гвозди. Кокрейн выуживал деревяшки и бросал в кучу вынутого щебня. Забывший о пациентах МакОли, вытянув шею, заглянул в яму.

Саваном Вивару служил отрез синего вельвета. Шарп поддел его заступом и потянул вверх. Слежавшаяся присохшая кое-где ткань поддавалась плохо. Каждая манипуляция выбрасывала в воздух новую порцию зловония. Борясь с подступающей к горлу тошнотой, Шарп, в конце концов, выдернул край и, откинув его в сторону, открыл тело.

— Святой Господь! — МакОли истово перекрестился.

— О, Боже! — прошептал Шарп.

Майор Суарес сполз на пол.

— Богоматерь Дева Мария! — Харпер осенил себя крёстным знамением и с ужасом уставился на Шарпа.

Кокрейн ехидно продекламировал:

— На полслове мольба пресеклась.

Мы застыли, дрожа от хлада,

Узнавать в тленом тронутой плоти страшась

Черты, милые сердцу когда-то…

И разразился хохотом.

В синий поблекший вельвет был завёрнут мёртвый пёс, гнилой, покрытый червями и клочьями жёлтой шерсти. Дохлую собаку похоронили вместо дона Блаза Вивара рядом с алтарём, так что, не раскопай могилу неугомонные Шарп с Харпером, бедный пёс в Судный день вознёсся бы к Создателю, летя за безвестными чилийскими святыми.

— Гав-гав! Гав-гав! — изнемогая от смеха, пролаял Кокрейн, и Шарп поймал себя на том, что в который раз за время этой чёртовой поездки в это чёртово Чили понятия не имеет, что делать дальше.