Повесть о Демидке и медной копейке - Куликов Геомар Георгиевич - Страница 14

Кабы не бабка Анфиса — сбежал бы Демидка с боярского двора. А посидит возле неё, поплачет и обратно в Аггеево злое царство.

Однажды бегал Демидка по поручению Аггея на Бутырскую слободу, а вернулся — Егор за ухо схватил:

— Где болтаешься?! Быстро — к боярину! Вместо Ваньки покамест будешь, сам Илья Данилович велел…

— А Ванька где?

— Ванька теперь недели две на животе лежать будет. Схотелось, вишь ты, боярского пирога. Гляди у меня! Оплошаешь или своруешь — на себя пеняй.

Поначалу робел сильно Демидка возле боярина Ильи Даниловича.

А потом привык — осмелел.

А как не привыкнуть — боярской тенью стал.

Боярин в церковь — Демидка рядом. Боярин в приказы — Демидка с ним. Боярин к царю на совет — и тут Демидка поблизости, мало ли какая надобность в нём может быть: сбегать ли куда, принести что или позвать кого.

В постель ложится Илья Данилович — Демидка возле той постели на полу.

Плох стариковский сон. Не успеет Демидка глаза закрыть:

— Тимошка! Квасу!

Единым духом слетает Демидка.

— Испей, государь…

Медленно пьёт боярин, не торопится. Отдаст Демидке ковш, ноги спустит с кровати.

— Полотенце подай!

Вытрет лицо, вздохнёт:

— Жарко ноне в Москве. В деревню бы…

Зазорно боярину с безродным мальчишкой толковать, да что поделаешь, любит поговорить Илья Данилович.

Будто вслух думает. А в самом деле, хочешь не хочешь, получается, что с Демидкой разговаривает. Потому как ночью, кроме Демидки, возле нет никого.

Демидке спать хочется и боярина послушать страсть как любопытно. Спрашивает:

— Отчего не поехать? Деревень у тебя, говорят, видимо-невидимо…

— Деревень хватает, да нельзя…

— Отчего нельзя? Чай, ты после царя — самый главный.

— Оттого и нельзя, глупая голова. Без меня царь никуда. Шагу ступить не может…

И начинает боярин рассказывать, какой он знатный да богатый, какие государевы важные дела делает. Смешно сделается Демидке. Расхвастается иной раз боярин, ровно мальчишка. И перед кем — перед ним, Демидкой.

Однажды Демидка и скажи:

— В городе болтают, будто ты фальшивыми деньгами обогател…

Рта закрыть не успел, а в голове мелькнуло: «Пропал! Как есть пропал!..» Сжался весь.

Илья Данилович бороду поскрёб:

— Э-хе-хе! Кто не без греха. От трудов праведных палат каменных не наживёшь…

Потом словно опомнился. Бороду вперёд выставил, нахмурился:

— Больно разговорчив стал. Велю, Аггей на конюшне шкуру спустит…

— Избави бог! — испуганно перекрестился Демидка. — Спроста я…

— Иная простота воровства хуже… — вымолвил боярин, однако уж не так строго. — Гляди, язык-то не распускай, не то в самый раз без языка останешься…

— Да я… — начал было Демидка.

— Не балабонь! Спину лучше почеши. Пониже. Тут. В самом этом месте.

Покряхтел, сладко пожмурился.

— Чуть было про дело не забыл, что на завтра назначено. Напомнил ты мне. Поглядишь ужо, какие они есть, фальшивые монетчики…

Встреча

Помогает Демидка боярину утром одеваться, в глаза не глядит. Неловко и боязно как-то. Не отпёрся ведь боярин вчера от фальшивомонетного дела. Молчать велел.

Мысли у Демидки одна другой чуднее. Возьмётся за боярский сапог, а сам думает: не на фальшивые ли деньги куплен? Кафтан нарядный, дорогой подаёт — может, и он тоже?

А Илья Данилович покрикивает на дворню, распоряжения отдаёт. На Демидку никакого внимания.

Оделся. Лицо водой ополоснул. Не торопясь истово помолился. На серебряной посуде позавтракал. Демидка на ту посуду уставился — а вдруг и она?..

— Эй! — крикнул боярин. — Уснул, что ли?!

Кинулся Демидка, принёс палку-посох из дорогого заморского дерева.

Возле ворот карета-возок ожидает. Негоже боярину пешком ходить, даже если близко надо. Другие, кто помоложе, верхом, а Илья Данилович по возрасту, нездоровью да и положению высокому выезжает в карете.

За каретой конные и пешие — боярская челядь. Тут же и Демидка, да ещё поближе других к боярину.

Остановилась карета. Вылез боярин.

— Берегись! — огрел плетью зазевавшегося мужика Аггей.

Степенно шагает Илья Данилович Милославский. Бороду вперёд выставил, по сторонам не глядит.

Низко кланяются важному боярину простые людишки.

Двери перед Ильёй Даниловичем, будто в сказке, сами растворяются. С боярином вместе немногие слуги. Демидка среди них.

Куда вошли — не разглядишь со свету. Маленькое окошко решёткой забрано. Сыро, плесенью пахнет.

Привыкли глаза к сумраку, огляделся Демидка. Под окном — длинный стол, застеленный кумачом. К сводчатому низкому потолку балки какие-то прикреплены, между балок — колесо. В стороне — вроде кузнечного горна, угли пышут жаром.

Сел Илья Данилович на кресло с высокой спинкой, следом за ним сели у стола другие, видать, важные государевы люди.

Демидка в дальнем уголке притулился.

— Ведите! — приказал Илья Данилович.

Скрипнула боковая, окованная железом дверь — здоровенный стрелец мужика по пояс голого вытолкнул: руки назад скручены, борода лохматая, волосы нечёсаные, взгляд дикий.

Почудилось Демидке что-то знакомое.

Повернулся мужик к свету — чуть не закричал Демидка: узнал своего бывшего хозяина — кузнеца Фролку.

— Так откуда, стало быть, чеканы брал? — спросил боярин Милославский.

Видать, не в первый раз разговор шёл.

Помолчал Фролка. Сиплым голосом:

— Видит бог, правду говорю, совсем то незнакомый человек был.

Усмехнулся боярин:

— И зовут как, не знаешь?

Помотал головой из стороны в сторону Фролка.

А боярин опять с усмешкой:

— И чеканы он дал тебе за так…

— Велел деньги потом принести, говорил я…

— А видел он тебя первый раз?

Кивнул головой Фролка.

— И поверил?

— Коли вру, чтоб пропасть мне…

— Не торопись, пропадёшь. Никуда теперь не денешься. Только прежде правду скажешь. Филиппушка, — приказал негромко боярин, — потрудись!

Вышел из тени мужик в красной рубахе. Рукава засучены. Ворот расстёгнут. Глаза весёлые, только будто неживые. Фролке проворно связал ноги. Верёвку через колесо под потолком перекинул. Одним концом к рукам привязал, другой потянул. Заскрипело колесо. Фролкины руки за спиной вверх подниматься стали, выворачиваться. Застонал Фролка.

— Смилуйся, боярин…

— Рано милости просишь… — скривил губы Илья Данилович.

А Филиппка-палач между тем проворно — не впервой! — своё дело делал.

Верёвку мужику передал, Фролке в ноги палку просунул, сказал помощнику:

— Давай!

Потянул тот верёвку, ещё выше за спину поднялись Фролкины руки.

— А-а-а… — закричал Фролка.

И тут прыгнул Филипп на палку, что Фролке в ноги сунул. Дёрнулся кузнец, захрипел от нестерпимой боли — выскочили из суставов руки.

— Скажешь ли? — спросил боярин.

— Рад бы сказать… — выдавил из себя с трудом Фролка, — да нечего… Не могу взять грех на душу, невинных оклеветать…

— С богом! — приказал Илья Данилович.

Взмахнул палач плетью — кровь с Фролкиной спины брызнула.

Закричал Фролка:

— Убей, боярин, до смерти! Не мучай!

Ответил не торопясь Илья Данилович:

— Убить — не велика хитрость. Прежде сообщников назови…

К соседу своему, тоже человеку, должно быть, важному, обернулся:

— А я-то думаю, откуда государевыми чеканами битых столько монет ходит…

И палачу:

— С богом, Филиппушка!

Дёрнулся на верёвке Фролка:

— Пощади, боярин!

Замахнулся плетью палач.

Ударить не успел. Повис на его руке Демидка.

Все, кто в застенке был, глаза вытаращили. Палач от неожиданности кнут опустил. А Демидка в ноги боярину:

— Прости его, Илья Данилович, Христом-богом прошу…

Гневом налилось лицо боярина. Однако покосился на соседа, сказал:

— Холоп мой, мальчонка. Вишь, впервой заплечных дел мастеров увидел — разжалобился.

К Демидке повернулся: