Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире - Конигсбург Э. Л. - Страница 19

— Вижу, вы подумали о том же? Ну, неважно. На самом деле, глядя в зеркало, я смотрю только на свои глаза. Тогда я чувствую себя красавицей. Ведь глаза — зеркало души, вы знаете об этом?

Эмма подошла ближе.

— У вас и правда очень красивые глаза. В них золотые искорки, как в калейдоскопе. Как будто солнечные зайчики пляшут.

Она смотрела мне прямо в глаза. Мне даже стало не по себе, и я решила, что пора прекращать эту игру в гляделки.

— Вы, Эмма, наверно, часто смотритесь в зеркало?

— Бывает.

— А сейчас хотите посмотреть?

— Нет, спасибо, — сказала она.

— В таком случае, продолжим. Паркс, будьте любезны, отнесите зеркало на место. А мы наконец-то побеседуем об итальянском Возрождении. Джеймс, с той самой минуты, как вы утешили меня, сказав, что я не такое уж страшилище, вы не произнесли больше ни слова. Говорите же!

— Мы… мы хотели узнать про статую, — пробормотал Джимми, запинаясь.

— Смелее, юноша! — приказала я. — Про какую статую?

— Которая в музее Метрополитен, в Нью-Йорке. В Манхэттене. Статуэтка ангела.

— Которую вы продали за двести двадцать пять долларов, — уточнила Эмма.

Я подошла к одному из шкафов и достала из него папку с газетными вырезками. В ней у меня хранятся все заметки об аукционе и о том, как музей приобрел статуэтку всего за 225 долларов. Тут же лежит и статья о толпах посетителей, которым не терпелось увидеть скульптуру.

— Почему вы ее продали? — спросила Эмма, указывая на газетный снимок «Ангела».

— Потому что я не люблю делать подарки.

— Была бы у меня такая прекрасная вещь, я бы ни за что на свете ее не продала! — воскликнула Эмма. — И не подарила бы! Я бы заботилась о ней, как о самом близком человеке!

— Ну, учитывая, сколько волнений вы причинили своим самым близким людям…

— А что, они волнуются? — удивилась Эмма.

— Если бы вы удосужились прочитать заметку, вместо того чтобы с таким интересом разглядывать свою фотографию, то узнали бы, что они с ума сходят от беспокойства.

Эмма покраснела.

— Но ведь я послала им письмо! Я написала, чтоб они не беспокоились!

— Значит, письмо не помогло. Вы их не убедили.

— Но я же написала! — упрямо повторила она. — И мы все равно собирались ехать домой, как только вы скажете нам, кто сделал «Ангела». Скажите, это Микеланджело, да?

— Это мой секрет, — ответила я. — Между прочим, где вы были всю эту неделю?

— А это наш секрет! — отрезала Эмма, вздернув подбородок.

— Ну-ну, — усмехнулась я. Эти дети мне явно нравились. — Хорошо, давайте сначала пообедаем.

При свете люминесцентных ламп было хорошо видно, что мои гости выглядят помятыми, пыльными и какими-то серыми. Поэтому я велела им умыться, а сама отправилась к повару — распорядиться, чтобы приготовили обед еще на две персоны. Паркс проводил Джимми в одну ванную комнату, а Гортензия, моя горничная, проводила Эмму в другую.

Эмма, кажется, еще никогда в жизни так не наслаждалась умыванием. Она провела в ванной целую вечность. Изучила свои отражения во всех зеркалах, пристально рассмотрела свои глаза и окончательно убедилась, что она тоже красавица. И все-таки больше всего ее восхитила немыслимой красоты ванна черного мрамора.

(Даже в моем доме эта ванная комната выделяется особым шиком. Три стены в ней отделаны черным мрамором, а четвертая — зеркальная. Кран в ванне изготовлен в виде дракона; рукоятки горячей и холодной воды позолочены. Сама же ванна представляет собой просторный бассейн черного мрамора, утопленный в пол, с двумя ступеньками, чтобы удобнее было спускаться.)

Как же Эмме хотелось понежиться в этой роскоши!

— Не упустите эту возможность, леди Эмма! — сказала она своему отражению в зеркале. — Ну же! Вперед!

И, открыв до отказа оба крана, она принялась раздеваться.

К этому времени Джимми уже закончил свое обычное умывание — то есть подержал под краном ладошки и поплескал водой на рот и подбородок, но глаза мочить не стал. Из ванной он вышел задолго до Эммы. Он немного подождал, но скоро его терпение лопнуло, и он стал бродить по дому в поисках сестры. Наконец он наткнулся на Гортензию, и та показала ему путь к мраморной ванной.

За дверью вовсю шумела вода. Ничего странного в этом не было — чтобы наполнить мою мраморную ванну, воды нужно много. Но мальчик похолодел от страха.

«Это Эмма! — подумал он. — Нас разоблачили, и она решила утопиться!»

Он подергал ручку двери. Разумеется, дверь была заперта.

— Эм! — завопил он. — Что ты там делаешь?!

— Ничего, — откликнулась Эмма. — Скоро уже выхожу.

— Но почему так долго?!

— Я принимаю ванну!

— Убицца, — пробурчал Джимми и отправился искать меня.

Он нашел меня в столовой. Я привыкла обедать в это время и уже была голодна.

— Моя чокнутая сестричка принимает ванну. Не обращайте внимания. Она вечно принимает ванну. Приходит из бассейна — и тут же в ванну лезет, представляете? Даже когда мы жили в музее, она заставляла меня принимать ванну. Может, начнем без нее?

— Будем считать, что мы уже начали, — улыбнулась я. Я позвонила, и Паркс тут же подал салат.

— Ну и где же вы в музее принимали ванну? — спросила я светским голосом, как бы между прочим.

— В фонтане. Было, конечно, холодновато, но это ничего, потому что мы там нашли… Ой! — Он в ужасе зажал рот рукой. — Ну все. Все пропало. Проболтался. — Он оперся локтем о стол и скорбно опустил подбородок на ладонь. — Не умею хранить секреты, хоть убейся. Не говорите Эмме! Пожалуйста!

— Но как же вам удалось обосноваться в музее? Умираю от любопытства! — Я и вправду умирала от любопытства; и потом, Саксонберг, вы же знаете: когда мне надо что-то выведать, я бываю просто неотразима.

— Пусть Эмма сама вам расскажет. Это ее план, она все придумала. А я всего лишь казначей. У нее в голове полно идей, но она страшная транжира. Зато я знаю, как правильно распоряжаться деньгами… точнее, знал — до сегодняшнего дня. А теперь мы разорены. У нас не осталось ни цента. Не знаю даже, как мы теперь доберемся до Гринвича.

— Пешком, например. Или на попутных машинах.

— Ага. Попробуйте сказать об этом Эмме!

— А еще можно сдаться в полицию, и вас отвезут домой на полицейской машине. Или позвонят вашим родителям, и те за вами приедут.

— Вряд ли Эмме это понравится. Хоть она и ненавидит ходить пешком.

— Можем заключить сделку. Вы подробно рассказываете о своей жизни в музее, а я доставляю вас домой.

Джимми покачал головой.

— Об этом договаривайтесь с Эммой. Я занимаюсь только финансами. А их у нас больше не осталось.

— Только финансами и больше ничем? Как это скучно, должно быть!

Джимми просветлел:

— Еще я в карты играю! Хотите, сыграем?

— Во что именно? — осведомилась я.

— В «войнушку».

— Надо полагать, вы намерены жульничать?

— Да, — вздохнул Джимми.

— Ну что ж. Возможно, я все-таки сыграю с вами партию-другую — после обеда.

— А можно уже прямо сейчас начать обедать? — спросил Джимми.

— Вас не слишком-то заботят хорошие манеры, верно?

— Ну-у-у, когда так сильно хочется есть…

— Вижу, кое в чем вы честны!

Джимми пожал плечами:

— Вообще-то во всем, кроме карт. Почему-то в картах я не могу не жульничать. Не получается!

— Ладно, давайте есть!

В конце концов, мне тоже не терпелось начать игру. Я ценю хорошую партию в карты, а Джимми обещал быть превосходным партнером.

Эмма появилась к концу супа. Она явно рассердилась, что мы не стали ее дожидаться. Для нее хорошие манеры значат очень много, и ей хотелось, чтобы мы поняли, как сильно она обижена. Поэтому держалась она несколько чопорно. Но я притворилась, что не замечаю, а Джимми даже не притворялся — он и вправду ничего не заметил.

— Мне что-то не хочется супа, — сказала она.