... В среду на будущей неделе - Клименко Владимир Трофимович - Страница 13

— Это верно, — согласился Глыбин. — А все-таки где Никанора Ивановича искать? Может, уломаю?

— Есть желание — пробуйте.

Женщина указала на сизую дверь в ярко-белой надстройке, над которой нависало правое крыло капитанского мостика.

— Как зайдете — налево. Около камбуза каютка.

— Добре, — сказал кэп-бриг и направился к надстройке. Павлик провожал его взглядом до тех пор, пока он не скрылся за дверью.

Палуба большого незнакомого судна влекла Павлика. Он немного помешкал, а потом скатился со спардека «Альбатроса» и решительно полез по канату на рефрижератор, воспользовавшись тем, что поблизости никого из рыбаков не было.

Весь корпус рефрижератора занимал трюм, разделенный на три отсека. Две трюмные горловины были прикрыты брезентом, а из третьей, гулкой, пахло морозом и рыбой. Глубоко внизу рабочие двигали ящики со льдом по металлическим блестящим рейкам. Такими же ящиками была завалена палуба вокруг горловин.

Павлик пошел на бак по узкому проходу, образованному сложенными ящиками. Под мачтой он увидел корзину с мелко накрошенным льдом, из-под которой выползало множество тоненьких змеек воды, и сразу почувствовал невыносимую жажду. Павлик взял кусочек льда и положил на язык. Рот наполнился приятной прохладой. Эта прохлада моментально разлилась по всему телу.

Из-за мачты вышла полная женщина с сетчатой лопатой в руке, по-рыбацки — хваткой.

— Небось, по конфеткам соскучился, мальчик? — приветливо улыбнулась она.

Павлик хотел уйти, но женщина остановила его:

— Погоди. Нельзя быть дикаренком.

Она пошарила в кармане халата и протянула Павлику две барбариски.

— Бери. Угощайся.

Павлик поблагодарил добрую незнакомку и положил сразу обе конфеты на язык рядом с кусочком льда. Во рту стало еще приятней.

Женщина с жалостливой улыбкой с ног до головы оглядела худенькую фигурку Павлика, покачала головой:

— Тощенький ты какой… И не страшно тебе по морю кочевать?

Павлик ничего не ответил. Его обидела жалость незнакомки. Повернувшись, мальчуган быстро пошел прочь.

Павлик остановился у больших весов, на которых возвышалась железная бадья, вся усыпанная мелкими дырочками. Он пошаркал ладонью по горячим бокам бадьи, соскоблил ногтем несколько застарелых рыбьих чешуинок и отошел в сторону. Присев на планшир[10], стал следить за работой женщин.

Хлопнула дверь надстройки. На палубу вышел высоченный худосочный мужчина в мешковатом льняном костюме и желтой капроновой шляпе. Вслед за ним переступил комингс Глыбин. Кэп-бриг вытирал беретом потное лицо.

Приемщик заглянул в трюм.

— Васина! Фила! — позвал он.

— Да что вы, своим рабочим не верите? — говорил Глыбин, остановившись позади него. — Освободилось местечко, чего там! Рыбы-то у нас…

— Погоди, рыбак, — отмахнулся от него приемщик. — Сейчас сам узнаю. Васина! Эгей, Филицата!

Из глубины трюма донесся тонкий женский голос:

— Я здесь, Никанор Иванович! Я вас слушаю.

— О каком там свободном местечке речь идет? Откуда оно взялось?

— А в чем дело?

— Да вот тут рыбаки… Тонн пять скумбрии…

— Можно! — крикнула женщина. — На такое количество место найдем. Немножко утрясли, можно! Давайте, сейчас как раз лед под руками.

Приемщик посмотрел на Глыбина и сказал:

— У вас, оказывается, чутье хорошее… И счастье есть. Благодарите наших механиков, а то бы вы нас только и видели!

— Очень им благодарен! — усмехнувшись, раскланялся Глыбин. — И вам тоже.

— А ведь сумел-таки уломать Никанора Ивановича, — сказала седоволосая женщина. — Ну и пройдоха ты, рыбак!

Глыбин самодовольно ухмыльнулся, подмигнув женщине: мол, знай наших! Приемщик подошел к весам, на ходу извлекая из верхнего кармана на пиджаке блокнот и карандаш. Глыбин остановился около него и тоже достал записную книжку. Приемщик клацнул защелкой на шкале весов. Записав данные в блокнот, махнул рукой крановщице:

— Давай на погрузку!

Четыре женщины из тех, что укладывали ящики, начали спускаться по трапу на сейнер. Опережая их, на палубу «Альбатроса» упали четыре хватки. Мыркин и Лобогрей быстро стащили с рыбы парусину. Радист поймал руками качающуюся в воздухе бадью и нацелил ее на свободное место у горловины трюма.

Разгрузка началась. Сколько раз бадья с рыбой опускалась в трюм рефрижератора, столько раз Глыбин и приемщик делали пометки в своих блокнотах. У Глыбина цифры были написаны столбцом, у приемщика вместо них рябил частокол вертикальных черточек. Сидя позади Глыбина на штабеле ящиков, Павлик тоже считал бадьи, время от времени проверяя себя по записям кэп-брига и приемщика. Вот, наконец, пятьдесят первая, последняя бадья, тихо покачиваясь, медленно опустилась в трюм.

Павлик перебрался на «Альбатрос». Бесцельно потолкавшись по скользкой палубе, залез на спардек и улегся там под штурвалом.

Механик запустил движок. Рыбаки принялись поливать палубу из шланга. Мыркин орудовал брандспойтом, а Печерица и Лобогрей терли доски жесткими голяками-метелками.

У трапа на рефрижераторе появился Глыбин. Вслед за ним семенил Брага. Увидев на корме «Альбатроса» Митрофана Ильича, боцман весело крикнул ему:

— Эй, Шкертик! Держи продукты!

Митрофан Ильич сразу же подошел к трапу.

— Все купил? — спросил он, принимая от боцмана набитую сумку.

— Сахару нет, взял семь банок сгущенного молока.

— А подсолнечного масла купил?

— Полбутылки. Не хотел осадки брать.

— Ну ничего, обойдемся. Хлопчику взял сладостей?

Брага кивнул утвердительно. Он нашел глазами Павлика, подмигнул ему и крикнул:

— А это тебе, пацанок!

Павлик поймал синий кулек, в котором было печенье.

— Спасибо! — сказал он боцману, а сам подумал: «То строгий, ни в чем спуску не дает, то угощает печеньем… Странный какой-то!»

С рефрижератора кинули на сейнер швартовы, и «Альбатрос» начал медленно дрейфовать[11] в открытое море.

«От своих мозолей рыбешка аппетитней…»

Весь следующий день от зари до заката солнца «Альбатрос» бороздил морскую гладь, но никаких признаков рыбы нигде не было видно. Глыбин не сходил с мостика, даже ел там. На сейнере царило гнетущее молчание.

Мыркин запрашивал по рации невидимые судна экспедиции, надоедал самолету рыборазведки, но пилот твердил лишь одно: «Косяков скумбрии не наблюдаю. Следите за мной в начале каждого часа и прошу не приставать».

Так было и на другой день. И лишь под вечер третьего дня Глыбин в бинокль заметил косяк скумбрии далеко в море.

Однако замет получился неудачный. Что-то острое на дне в двух местах рассекло невод. В образовавшиеся дыры скопом валила скумбрия. Мыркин в акваланге метался от одной дыры к другой, но не успевал.

Невод выбрали из воды. Выпутанную рыбу перенесли в трюм и засолили в двух кадушках. Нехотя расстелили по палубе порванные сети и принялись чинить.

А вечер густел. Огромное лилово-красное солнце сползло с небес и, опираясь лучами, точно гигантскими веслами, на сине-фиолетовую зыбь, огненным кораблем поплыло за горизонт. Правее него, как предостерегающий темный палец, возвышалась башня Гнездиловского маяка.

Митрофан Ильич проводил солнце взглядом, понюхал воздух и сказал:

— Как бы завтра Мочилкин не расквасился…

Но дождь начался не завтра, а спустя два часа, и шел почти сутки. С берега прилетел душный, потный ветер, потом надвинулась иссиня-черная туча, набрякшая влагой, как губка. Туча блеснула гладкими, зализанными краями, ахнула раз, другой, и на палубу посыпался гулкий горох первых крупных капель. Потом капли сплелись в прерывистые дрожащие нити, соединившие тучу с морем.

Особенно сильно припустил дождь после полуночи. Казалось, что гром катается прямо по спардеку, как пустая железная бочка. Ветер выл в потемках. Павлик лежал на койке и пугливо косился на гудящий, грохочущий потолок. «Такой грозы на берегу не бывает», — думал он.