Грешная женщина - Афанасьев Анатолий Владимирович - Страница 51

— На что надеешься, Таня? Кто тебя спасет?

Плахова забавно, дурашливо почесала кончик носа.

— Что с тобой говорить, ты же кретин. Убьешь меня? Ну убей. Господи, да разве это страшно? Страшно жить со зверьем, с вами со всеми… Милый Сергей Петрович, я впервые счастлива. Уже две недели счастлива. А ты пугаешь канализационным люком. Дурак ты — и больше никто.

3

Из автомата Вдовкин позвонил Алеше Михайлову. Так они условились с Татьяной. Если не объявится через два часа, он позвонит Михайлову. Она ничего не объяснила, он и сам понимал: вместе с двадцатью тысячами, будь они прокляты, на кон поставлены его и Танина головы. Вдовкин самокритично оценивал их дешевле баксов. Он не боялся помереть, не боялся и за Таню, помирать, так хором, но заранее презирал себя за то, что смерть будет позорной и смешной. Его распнут финягами безмозглые, полудикие урки, а с Таней перед этим, конечно, вдоволь натешатся. Вот цена его ослиному упрямству. Вот плата за бананы для мертвого папочки и за то, что до седых волос остался болваном.

Из телефонной будки он видел свой дом, но туда ему хода не было. Там дежурили бойцы Пятакова. Он засек их из скверика, они подходили к дяде Коле и о чем-то его расспрашивали. Хорошо хоть хватило ума не лезть дуриком напролом. Их было трое, и двое были оттиснуты с кальки Пятакова, высокие, белобрысые, но третий был наособинку. Даже с тридцати метров, из-за деревьев было видно, что башка у него торчит прямо из плеч, наподобие штопора, воткнутого в бутылку. И он извивался перед дядей Колей черным угрем, так что тот, бедолага, еле мог за ним уследить. Этого уродца, скорее всего, Пятаков подослал к нему для пущего устрашения.

Сняла трубку Настя. Вдовкин назвался и спросил, нельзя ли поговорить с ее мужем по срочной надобности.

— У вас голос тревожный, — обеспокоилась девушка. — Какие-нибудь неприятности?

— Что вы, напротив. Все устроилось наилучшим образом.

— И Таня в порядке?

— Таня особенно в порядке. Только я не знаю, где она.

— Хорошо, я позову Алешу, а потом еще с вами поговорю. Не кладите, пожалуйста, трубку.

Вдовкин очень сложным движением достал сигареты и зажигалку, но прикурить не успел.

— Слушаю, Евгений Петрович! — Голос спокойный, властный, меланхоличный, как будто не было на земле светопреставления. Как будто дьявол еще только собирался навестить Россию-матушку.

Вдовкин коротко сообщил, что Таню Плахову вызвал босс и, видимо, затеял какое-то изуверство, потому что до сих пор от нее нет вестей.

— Это я знаю, — отозвался Алеша. — Не волнуйся, он ее не тронет. Еще что?

Вдовкин пожаловался, что не может попасть домой, потому что там околачиваются трое бандюг во главе с черногривым уродцем.

— А зачем тебе домой? Сегодня туда не надо ходить.

— Ну как же, там зубная щетка, и вообще… Хотел поспать маленько.

— Вот Настя подсказывает, приезжай ко мне. Зубная щетка есть запасная.

— Вы шутите?

— Евгений Петрович, моя квартира сейчас самое для тебя безопасное место в Москве. И потолковать бы не мешало.

— О чем? Все вроде ясно. Половина ваша. Нет, не так. Берите весь куш. Только Таню вызволите, пожалуйста!

— Таню я тебе верну бесплатно. Никогда не швыряйся из-за бабы такими деньгами. Уважать перестану.

— Сейчас приеду, спасибо! — Он повесил трубку и подумал: нужно мне твое уважение, сволочь криминальная! Но он врал сам себе. Лихорадочно даванув по газам и уже выворачивая на Щелковское шоссе, поймал себя на мысли, что мчит к Алеше Михайлову, на его зов, как давно никуда не спешил. Ярость и стыд перемешались в нем со слезами бессилия. Как большинство несчастных, законопослушных сограждан, он слишком поздно осознал, что жизнь его непоправимо рассечена на две части и соединить их невозможно. Безжалостная рука острым скальпелем прошлась по его судьбе. В прежней части остались дорогие, родные лица: бедная матушка, — трудолюбивый, отец, ныне, слава Богу, зарытый в землю; субтильная жена Раиса, с ее домашними, повседневными бреднями, невозмутимая дочь Елочка, безалаберная и своекорыстная, как сама молодость; друзья, сослуживцы и женщины, которых любил; в новой действительности он очутился один посреди лающих, воющих отвратительными голосами городских джунглей. Мелкое зверье было предназначено для пропитания более крупному, и это, увы, не было метафорой. Нарушился вековой уклад жизни, и те, кто не применился к этому, были обречены на пожирание. Погибших было предостаточно, но еще больше было тех, кого только распотрошили для будущей трапезы. Таким распотрошенным и ощущал себя Вдовкин. Победители были всеядны, но предусмотрительны и много пищи наготовили впрок. По всему необозримому пространству страны было подсолено, наперчено и подвялено великое множество безмозглых, покорных человеческих туш. Они томились в сладкой полудреме вблизи жертвенного огня, убаюканные ласковыми заклинаниями любимого императора. С содроганием представлял себе Вдовкин эту апокалипсическую картину, мчась сломя голову за спасением к одному из новых хозяев жизни.

Приняли его хорошо. Настя увела на кухню и подала ужинать: тарелка с горячим куриным пловом и миска овощного салата, сдобренного пряным натуральным подсолнечным маслом. Она ухаживала за ним, как за родным, не скрывая соболезнующей улыбки. Ощутив зверский голод, Вдовкин ел жадно, торопливо, не стесняясь ее присутствием. Захотелось ему запить чудесную еду пивом, он попросил пива, и она достала из холодильника ледяную бутылку «Тверского».

— Алеша пьет только наше, — сказала она, словно извиняясь. — Вы, наверное, предпочитаете импортное?

— Я пью любое. А где он?

— Вернется через час. Велел вас накормить и, если захотите, уложить спать.

Нажравшись, иначе не скажешь, Вдовкин отвалился от стола, закурил и глянул на девицу соколом.

— С самых поминок во рту куска не было. Чего-то забегался совсем.

— Да, да, понимаю. На вас столько всего навалилось… Но теперь все плохое позади.

— С чего ты взяла? — удивился он.

— Раз Алеша пообещал, беспокоиться больше не о чем.

Заинтригованный, он не таясь ее разглядывал. Не похоже, чтобы она была шалавой, и не похоже, чтобы была психопаткой. В ясных глазах спокойный ум и сочувствие. В ней не было и намека на притворство, и перед ней отступили демоны страха, словно все зло мира действительно осталось за бронированной дверью этого притона.

— У меня тоже прошлой осенью умер папа, — сказала она. И мамочка очень плоха. Она повредилась рассудком, и ее держат в клетке. Но скоро мы с Алешей заберем ее к себе. Вы не единственный несчастливец на свете, подумайте об этом, Евгений Петрович. Подумайте, вам станет легче.

— Несчастливых полно, — согласился Вдовкин. Повидать бы хоть одного счастливого… Настя!..

— Говорите, не стесняйтесь. Говорите, что в голову взбредет, я не обижусь. У вас сердце застыло, оно должно оттаять.

— Ты такая… не от мира сего… даже немного с… что свело тебя с ним? Твой Алеша ведь гангстер, лихой человек… Как ты с ним уживаешься?

На ее светлое личико набежало легкое облачко тоски, но она не отвела прямого взгляда.

— Кому же быть с ним, как не мне… Странно, что именно вы об этом спросили.

— Почему — странно?

— Разве Таня Плахова ангел? Но вы же полюбили ее.

— Полюбил, — кивнул он самодовольно. — Но тебе со мной не равняться. Я и сам как комок грязи, а ты…

— И вы, и я, и Алеша, и Танечка — все мы люди, и над всеми воля Божия. Вы когда последний раз причащались, Евгений Петрович?

— Я? Причащался? — Он решил, что она шутит, но это было не так.

— Понятно, уж не договаривайте. Вы в Бога не верите. Но гордиться тут нечем, уверяю вас.

— Я не горжусь, но так, знаешь, как-то быстро ты перескочила…

— Никуда я не перескакивала, все из этого вытекает. Верующий никогда не спросит, за что вы любите того-то или того-то. Вы неверующий, и детские вопросы кажутся вам неразрешимыми, и вам, естественно, страшно жить.