Миры Роджера Желязны. Том 2 - Желязны Роджер Джозеф - Страница 16

— Прекрасно. Тащи ее сюда. Хейделла она знает.

— Хорошо. — Джилл повесила трубку.

Канун Рождества.

…Противоположность Новому году.

Это время больше принадлежит личности, чем обществу; это время, чтобы обратиться к себе и к семье, позабыв об общественных проблемах. Это время для самых разных вещей: время находить и время терять, время соединять и время порывать. Время сеять и время пожинать посеянное…

Они ели, стоя у буфета. Большинство гостей пили подогретый ром с корицей и гвоздикой, фруктовые коктейли и имбирный пунш. Говорили о пластиковых легких, о кровяных фильтрах, о компьютерных диагнозах и о том, что пенициллин безнадежно устарел.

Питер сидел, зажав руки между колен, слушал и наблюдал. Костыли были сложены у ног. Комната полнилась музыкой.

Джилл тоже сидела и слушала. Когда говорил Рендер, другие разговоры смолкали.

Бенни, улыбаясь, опустошала бокал за бокалом. Шутил доктор или нет, но невозможно было устоять против его голоса диск-жокея, рассуждающего с логикой иезуита. Ее босс был знаменитостью. Кто слышал о Минтоне? Или о Хейделле? Другие врачи, коллеги — и все. Ваятели были символом времени, и она, она была его секретаршей. О Ваятелях знали все. Подумаешь, что значит какой-нибудь кардиолог, анестезиолог, специалист по кишечнику или вообще какой-нибудь костоправ? Ее босс был ее мерой известности. Другие девчонки всегда расспрашивали про него и про его волшебную машину… «Тайм» окрестил невроконтакторов «электронными Свенгали» и посвятил Рендеру на три колонки больше, чем остальным. Кроме, конечно, Бартельметца.

Музыка тем временем сменилась: зазвучала легкая классика, балетные партитуры.

Бенни почувствовала прилив тоски по уходящему году, и ей захотелось танцевать, как она танцевала когда-то, давным-давно. Праздник, компания, в которую она попала, вместе с музыкой, пуншем и висящими на стенах еловыми гирляндами — все это действовало на нее, непроизвольно заставляя тихонько отстукивать каблуками ритм и вспоминать о высвеченной в темноте площадке, полной движения и цвета, и о себе самой — там, далеко.

Она прислушалась к разговору.

— …но если вы можете передавать и принимать их, значит, вы можете и записывать, — продолжал допытываться Минтон.

— Да, — ответил Рендер.

— Так я и думал. Почему же об этой стороне дела почти совсем не пишут?

— Еще лет десять, если не меньше, — и об этом будут писать все. А пока использование воспроизводящих систем разрешено только самому квалифицированному персоналу.

— Почему?

— Понимаете, — Рендер сделал паузу, чтобы прикурить сигарету, — если быть до конца откровенным, то дело в том, что желательно держать эту область под контролем, пока мы не узнаем о ней больше. Если не соблюдать определенной секретности, то результаты могут использовать преждевременно в коммерческих интересах, и с катастрофическими последствиями.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что способен сконструировать в сознании психически вполне здорового человека любой сон, даже такой, какой вы не в состоянии представить, на любую тему, — начиная от секса и насилия и кончая садизмом и другими извращениями, — сон со сложным и законченным сюжетом или сон, граничащий с безумием, сон, в котором будут исполняться любые желания и разыгрываться любые роли. Я даже могу подобрать, по вашему желанию, соответствующий видеоряд или живописный стиль — от импрессионизма до сюрреализма. Скажем, сон с насилием в кубистическом варианте. Неплохо? Отлично!.. Если захотите, вы даже можете стать конем из «Герники». Нет проблем!.. А потом я запишу все происходящее и буду прокручивать вам же или кому-нибудь другому сколько угодно раз.

— О Боже!

— Вот именно. Я мог бы сделать вас и Богом, если вы того пожелаете, и дать вам возможность пережить все семь дней творения. Я контролирую чувство времени — ваши внутренние часы — и поэтому в состоянии превратить объективно протекшие минуты в часы субъективного переживания.

— И рано или поздно это сбудется, не правда ли?

— Да.

— Каковы же окажутся результаты?

— Этого никто не знает.

— Босс, — робко вмешалась Бенни, — а вы не можете воскресить воспоминания? Отыскать что-то в прошлом и заставить человека пережить в воображении все сначала — так, как оно было когда-то, все сначала?

Рендер прикусил губу и как-то странно взглянул на Бенни.

— Да, — промолвил он наконец, — но думаю, это было бы нехорошо. Это подталкивало бы людей жить в прошлом, в уже не существующем времени. Это нанесло бы ущерб психике, способствовало бы регрессу, движению вспять и давало бы возможность неврастеникам укрываться в собственном прошлом.

Сюита из «Щелкунчика» закончилась, и по комнате поплыли звуки «Лебединого озера».

— И все же, — сказала Бенни, — я бы так хотела еще раз побыть лебедем…

Она тяжело поднялась и сделала несколько неуклюжих па — тучный, подвыпивший лебедь в красно-коричневом оперении.

Вся вспыхнув, Бенни поспешила снова сесть. Потом не выдержала и рассмеялась так заразительно, что все рассмеялись вместе с ней.

— А где бы вы хотели оказаться? — обратился Минтон к Хейделлу.

Маленький доктор улыбнулся.

— На одном пикнике, в летние каникулы, когда я учился на третьем курсе… Да, я бы уж точно за неделю протер эту запись до дыр. Ну, а ты, сынок? — обратился он к Питеру.

— Я еще слишком молод, и хороших воспоминаний у меня немного, — отозвался Питер.

— А вы, Джилл?

— Не знаю… Наверное, мне хотелось бы снова стать маленькой, и чтобы папа, мой любимый папа, читал мне зимой по воскресеньям книжки вслух.

Она быстро взглянула на Рендера.

— А ты, Чарли? Если бы ты хоть на минутку позабыл про работу, что бы с тобой было в эту минутку?

— То же, что и сейчас, — ответил он с улыбкой. — Я счастлив быть здесь, в настоящем, я принадлежу ему.

— Правда? Скажи, что это правда.

— Да, — кивнул он, взяв новый бокал пунша. Потом рассмеялся: — Ну конечно, правда.

Сзади, за его креслом, послышался тихий храп. Бенни вздремнула.

Музыка звучала не умолкая, и Джилл переводила взгляд с отца на сына и обратно. Рендер заменил Питеру гипсовую повязку.

Мальчик зевал и тер глаза.

Она внимательно вгляделась в него. Каким он будет через десять лет? А через пятнадцать? Надломленным, истощенным вундеркиндом? Или повелителем еще не открытых сил природы?

— …но это не может быть полноценным видом искусства, — говорил Минтон, — и я не представляю, каким образом цензура…

Джилл перевела взгляд на Рендера.

— …человек не имеет права быть безумным, — говорил он, — так же, как не имеет права сам уходить из жизни…

Она коснулась его руки, и он подпрыгнул в кресле, словно очнувшись, и отдернул руку.

— Я устала, — сказала Джилл. — Ты не мог бы отвезти меня домой?

— Сейчас, — кивнул Рендер, — только пусть Бенни еще немножко подремлет.

И он вновь повернулся к Минтону.

Питер с улыбкой посмотрел на нее. Неожиданно Джилл и в самом деле почувствовала себя очень уставшей. А ведь она всегда любила Рождество.

Сидя напротив нее в кресле, Бенни продолжала тихонько посапывать, и слабая улыбка изредка пробегала по ее лицу.

Где-то там, далеко, она танцевала.

Где-то там, далеко, человек по имени Пьер пронзительно кричал, может быть, потому, что уже не был Пьером.

Кто я? Я — Жизнелюб, как пишут в «Тайм», который вы получаете каждую неделю. Подсаживайся-ка, Чарли, заморим червячка. Нет, не твоего! Моего червячка. Видишь? Вон там. Нужное слово всегда приходит слишком поздно. Ладно, от добра добра не ищут, словом, ты понимаешь… Попроси парня принести кувшин с водой и тазик, о'кей? «Конец номера» — так они это назвали. Говорят, человек может выступать с одним и тем же номером несколько лет, двигаясь внутри большой и сложной социологической структуры, известной под названием «социоцепи», подыскивая себе свеженькую аудиторию. Смертельно люблю жизнь! Мировая сеть телекоммуникаций спихнула эту колымагу вниз бесчисленное количество выборов назад. Сейчас она, наверное, громыхает по скалам ада. А мы — на пороге новой эры, славной эры жизнелюбов… Так вот, все вы там — от Хельсинки до Огненной Земли — навострите ваши уши и скажите мне: слышали вы нечто подобное раньше? Словом, речь об одном древнем комике, который возился над своим «номером».