Соблазнительница - Лоуренс Стефани - Страница 15

— Нет! Вот в этом мы с вами расходимся.

Он все еще говорил сквозь зубы. Она нахмурилась, подчеркнуто внимательно вглядываясь в него.

— Что с вами такое случилось?

Люк устремил долгий, тяжелый взгляд на ее прелестное лицо, не понимая, шутит она или нет.

— Ничего, — проскрежетал он. — Ничего, что любой нормальный… Впрочем, не важно! — Он рукой откинул волосы назад. — Мы сейчас обсудим и договоримся о главном — о ширине шага.

— Ширине? Что…

— Мы не должны продвигаться вперед слишком быстро.

— Почему же?

«Потому что тогда мы рискуем показать слишком многое». Он сердито смотрел на ее упрямое лицо.

— Потому что слишком быстрое продвижение вызовет вопросы, которые нам вовсе не нужны. Например, о причине моего внезапного ухаживания за вами — я ведь знаю вас всего лишь… сколько лет? Двадцать? Поторопимся — и все станут удивляться, что за этим кроется. А это противоречит моим намерениям. Я сказал вам с самого начала: все должно выглядеть убедительно, а это значит, продвигаться вперед надо медленно. Четыре недели. Никаких коротких путей.

— Мне показалось, вы имели в виду, что мы можем уложиться в четыре недели, но не обязательно в четыре.

— Они должны наблюдать постепенное развитие — сначала легкий интерес, потом настоящая заинтересованность, далее решение и подтверждение. Не увидев такого развития событий — если мы не сможем разыграть перед ними талантливый спектакль, — они нам не поверят.

Все это, конечно, чепуха. Если у нее в гардеробной висят еще такие же платья, как это, никто не удивится его внезапному решению.

При мысли об этом взгляд его устремился вниз; он нахмурился, глядя на вызывающий туалет.

— У вас есть еще платья вроде этого?

Она сердито покосилась на него, потом на свое платье и спокойно расправила юбку.

— Что такого в этом платье, что оно вас так раздражает?

В ответ он только рявкнул:

— Оно слишком соблазнительно!

Она, кажется, очень удивилась.

— Вот как?

— Да! — Еще у себя в холле он понял, что платье производит ужасное впечатление, а освещенное множеством свечей оно оказалось еще хуже. Но самый дурной, самый головокружительный эффект оно производило теперь, здесь, в полумраке. Он заметил это еще в саду; это ее платье было виновато в его неумных словах. При слабом освещении платье заставляло ее кожу мерцать, словно ее обнаженные плечи и грудь были частью жемчужины, выступающей из пены морской. Манящие, ждущие, когда мужская рука объявится и схватит, возьмет, обнажит остальное, то, что скрывается под платьем…

Неудивительно, что он с трудом соображал.

— Оно… — Он сделал жест, пытаясь найти правильные слова, чтобы выбраться из этого дурацкого положения.

Она, опустив глаза, размышляла.

— Соблазнительное… но разве не так я должна выглядеть?

То, как она подняла голову и взглянула ему в глаза — прямо, откровенно, — заставило его задуматься о ее словах и о ней самой. Глаза его сразу сузились.

— Вы сами знаете. — Он шагнул к ней с угрожающим видом.

Она отпустила свою юбку и выпрямилась, но не отступила. Он остановился и сердито посмотрел на нее.

— Вы прекрасно знаете, какое впечатление производите на мужчин в этом платье.

В глазах ее плескался смех.

— Ну конечно. — Она склонила голову набок, словно пытаясь понять ход его мыслей. — А зачем же, по-вашему, я его надела?

Он издал сдавленный рык — отголосок рева, который он не позволил ей услышать. Он никогда не терял самообладания — если не считать этих дней с ней! Он покачал пальцем у нее перед носом.

— Если вы хотите, чтобы я на вас женился, вы больше не наденете это платье или что-либо подобное, пока я вам не позволю!

Она не опустила глаз. Она выпрямилась, сложила руки на груди…

— Ради Бога, не делайте этого! — Он закрыл глаза, чтобы не видеть, как ее груди поднялись еще выше над оборкой, изображающей лиф.

— Я веду себя достаточно прилично.

Голос ее звучал отрывисто, отчетливо, едко.

Он рискнул чуточку приоткрыть глаза; его взгляд, как он и ожидал, замер на кремовых холмах, выставленных напоказ этим платьем, приводящим его в смятение. Соски, наверное, у самого…

— Можно подумать, что вы никогда не видели женской груди, полагаете, я в это поверю? — Амелия умело скрывала свой восторг от того впечатления, какое производила на него. Но ей не нравилось направление, которое принял их разговор.

Он никак не мог оторвать взгляд от ее грудей; его глаза блестели, скрытые густой бахромой ресниц.

— В данном случае меня не очень волнует, во что вы верите.

Было что-то в его голосе, в медленных и тщательно произнесенных словах, отчего она застыла.

Его взгляд медленно поднялся и остановился на ее глазах.

— Повторяю: если вы хотите, чтобы я на вас женился, вы больше не наденете это платье или что-либо похожее на него.

Она вздернула подбородок.

— Мне оно понадобится в какой-то момент…

— Нет. Не понадобится. Никогда.

Она видела, как челюсти его сжались, почти физически ощутила, как столкнулись их воли, но в то время как ее была подобна стене, его воля напомнила прилив — она заливала все вокруг, нарастала, билась, размывала берег. Она знала его слишком хорошо, знала, что ей не следует отталкивать его, — и не посмела ослушаться его и теперь.

Это далось ей нелегко, но она заставила себя кивнуть.

— Хорошо. — Она вздохнула. — Но при одном условии.

Он прищурился, взгляд его скользнул вниз, но он тут же себя одернул.

— При каком условии?

— Я хочу, чтобы вы еще раз меня поцеловали.

Он воззрился на нее. Прошли секунды…

— Сейчас?

Она раскинула руки и широко раскрыла глаза.

— Здесь мы совсем одни. И дверь вы заперли. — Она показала на свое платье: — На мне надето вот это. Ведь, конечно же, наш розыгрыш предполагает некоторый план?

Люк смотрел ей в глаза — он был совершенно уверен, что никогда в жизни не испытывал такого смятения. Каждый инстинкт, каждый нерв, каждый демон, живущий в нем, ничего так не жаждал, как схватить это стройное тело, настолько вызывающе выставленное, и всласть насладиться им. Все инстинкты были «за», кроме одного. «Нет» кричало только чувство самосохранения, но кричало оно во все горло.

И все более и более хрипло.

Он искал и не находил способа, как уклониться от ее предложения. Ко всему прочему его голова наотрез отказывалась работать.

Он поднял плечи, как бы пожимая ими, а на самом деле, чтобы расслабить сведенные от напряжения мышцы.

— Хорошо. — Голос его звучал ровно, тон был похвально небрежным. — Один поцелуй.

Один, строго контролируемый, ограниченный по времени поцелуй.

Он протянул к ней руки — она шагнула к нему. Прежде чем он успел поймать ее и удержать, она уже оказалась в его объятиях, ее смущающее платье стихло рядом с его фраком, ее податливое тело прижалось к нему, она подняла руки и обняла его за шею.

Наклонив голову, он нашел ее губы, накрыл их своими — и все это без единой мысли в голове. Он обхватил ее стан, и руки его были не в силах ее отпустить. Их губы слились, и непреодолимое влечение заставило ее прижаться к нему еще теснее.

Она раскрыла губы, и он тоже.

Позволив своим рукам скользить по роскошному шелку, по выпуклостям, которые скрывались под тканью, он привлек ее к себе, так что ее мягкость слилась с его крепким телом. Он втянул в себя ее дыхание, потом выдохнул его, взял ее губы медленно, старательно.

Она не испытывала ни малейшего смущения, совершая этот их все более откровенный обмен — ее язык с женской пылкостью смело встретился с его языком, и пылкость эта была странно соблазнительной. Зовущей. Словно она одна могла предложить ему нечто такое, с чем его опытные чувства никогда еще не встречались.

Словно она была в этом уверена, знала это наверняка и несомненно.

Ее тело было податливым, но дрожало в его объятиях; не пассивное, но все же ограниченное в своих возможностях — ограниченное только отсутствием опыта. Он чувствовал по ее губам, по ее ответной реакции беспредельную жажду наслаждения, которое может дать поцелуй. Жажду, как это уже было, дальнейших восторгов.