Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Том 1. Стихотворения

Гумилев Николай Степанович

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Том 1. Стихотворения - Гумилев Николай Степанович - Страница 104

104

Изменить размер шрифта:

1919

«О дева Роза, я в оковах…»

«О дева Роза, я в оковах»,

Я двадцать тысяч задолжал,

О сладость леденцов медовых,

Продуктов, что творит Шапшал.

Но мне ничуть не страшно это,

Твой взор, как прежде, не суров,

И я курю и ем конфеты

«И не стыжусь моих оков».

1920 или 1921

«У ворот Иерусалима…»

У ворот Иерусалима

Ангел душу ждет мою,

Я же здесь, и, Серафима

Павловна, я Вас пою.

Мне пред ангелом не стыдно,

Долго нам еще терпеть,

Целовать нам долго, видно,

Нас бичующую плеть.

Ведь и ты, о сильный ангел,

Сам виновен, потому

Что бежал разбитый Врангель

И большевики в Крыму.

7 декабря 1920

Леопарди

О праздниках, о звоне струн, о нарде,

О неумолчной радости земли

Ты ничего не ведал, Леопарди!

И дни твои к концу тебя влекли,

Как бы под траурными парусами

Плывущие к Аиду корабли.

Ты женщину с холодными глазами,

Влюбленную лишь в самое себя,

И родину любил под небесами.

Мечтал о них, как в смертный час скорбя.

Их смешивал в мечтах… но не любили

Ни родина, ни женщина тебя.

<1918–1921>

Николаю Александровичу Энгельгардту

Чтобы загладить старую обиду,

Слепого Байрона змеиный яд,

Друид британский русскому друиду

Сегодня вверил свой заветный клад.

Да будет имя Уордсфорда штандартом,

Взнесенным Николаем Энгельгардтом.

<1918–1921>

«Низкорослый, большелобый…»

Низкорослый, большелобый,

Эстетический пробор,

Но в глазах ни тени злобы,

Хоть он критик с неких пор.

Он в газетах пишет… — ой ли?

И под силу ли ему

В этом авгиевом стойле

Успокоить кутерьму?

И такие ль Геркулесы

С ярким пламенем в глазах,

Попадая в лапы прессы,

Забывали стыд и страх?

А он мог бы быть свободным,

Как форель в ее реке,

Быть художником голодным

На холодном чердаке.

«Желтое поле…»

Желтое поле,

Солнечный полдень,

Старая липа.

Маленький мальчик

Тихо читает

Хорошую книгу.

Минут годы,

Маленький мальчик

Станет взрослым

И позабудет

Июльский полдень,

Желтое поле.

Лишь умирая,

Уже холодный,

Вдруг припомнит

Былое счастье,

Яркое солнце,

Старую липу,

Хорошую книгу,

А будет поздно.

«Три лестницы, ведущие на небо…»

Три лестницы, ведущие на небо,

Я видел. И восходят по одной

Из них взалкавшие вина и хлеба.

Она висит над страшной глубиной,

Из мрамора, но точно кружевная,

Озарена пылающей луной.

Вокруг нее каскады, ниспадая,

Кипят, доколь их может видеть взгляд,

И пестрых птиц над ними кружит стая.

И так сверкает этот водопад,

Как будто царь неизмеримо щедрый

Алмазов белых сыпет бездне клад.

А наверху, где пинии и кедры,

Там розы алым соком налиты

Так, что черны их бархатные недра.

По ней идут спокойные четы

С приятной важностью, неторопливо

В сознаньи необорной правоты.

И все — Господня вызревшая нива,

Все гости, приглашенные на пир

Хозяином, что ждет нетерпеливо.

И каждый гость калиф или эмир,

Великий визирь иль купец почтенный,

Хотя бы в мире беден был и сир.

Зеленые чалмы хаджей священны,

Бурнусы белы, словно лилий цвет,

И туфли, шелком шитые, священны.

Сильнее пахнут розы, ярче свет.

Вот в зале, где семьсот мильонов гурий

И юношей, их встретит Магомет.

И все они омоются в лазури.

Я одного из них остановил,

Как знать, кого — Гаруна ль аль-Рашида,

Тимур то был, Гафиз иль Боабдил,

Но я такого царственного вида

Досель не зрел. Меня с участьем он

Спросил: «Какое горе иль обида

Тебя волнует, чем ты потрясен,

Что губы у тебя дрожат и руки?

Тебе ответить — для меня закон».

И я сказал: «Эффенди, не от скуки

Рождается назойливость моя,

Сомненье лишь мои рождает муки.

Ответь мне, почему не вижу я

В обитель нег идущих женщин юных,

Жемчужины земного бытия?

От них и песнь рождается на струнах,

И делается слаще сок гранат,

И мы о них мечтаем, как о лунах.

Ответь мне, где отрада из отрад —

Ах, даже плакать нам о ней отрада —

Чьи речи и <…> и пьянят,

Чей рот — цветок заоблачного сада,

Где та, кого я так давно желал,

Где лучшая из жен — Шехеразада?»

Вокруг поток крутился и сверкал,

И лестница все выше убегала,

А я, на белый мрамор пав, рыдал.

Мой собеседник, удивлен немало,

Сказал: «Ты, друг, безумием томим:

Как женщина, она землею стала».

И я ушел, не попрощавшись с ним.