Пробуждение барса - Антоновская Анна Арнольдовна - Страница 19

"Не любит почему-то Киазо «Дружина барсов», — огорченно подумал Даутбек.

Дато Кавтарадзе, заметив огорчение друга, поспешил загладить неловкость:

— Ты счастливый, Киазо, родился в двадцать шестой день луны: род твой скоро размножится.

Киазо гордо подбоченился.

— После базара хочу свадебный подарок послать, за этим приехал.

— Слышите, «барсы», ствири играет, малаки сейчас начнется, — прервал Дато наступившее молчание.

«Барсы», увлекая за собой Квливидзе, стали протискиваться к площади, где шли приготовления к игре.

Пожилой крестьянин осторожно удержал за руку Киазо.

— Дело есть, — таинственно шепнул он, — твой отец в яму брошен…

Киазо шарахнулся, несколько секунд непонимающе смотрел в выцветшие глаза вестника и вдруг захохотал:

— Ты ошибся, это твоего отца в яму бросили. Кто посмеет тронуть отца любимого дружинника князя Херхеулидзе? И почему мой отец должен в яме жить? Царю не должен, работает больше трех молодых, от всего Эзати почет имеет, священник к нему хорошее сердце держит, гзири тоже…

— Гзири в яму его бросил. Твой отец царский амбар ночью поджег…

— А… амбар?! Язык тебе следует вырвать за такой разговор! — Киазо гневно ударил нагайкой по цаги. — Кто поверит, разве у мсахури поднимется рука на свой труд?

И вдруг, заметив унылый взгляд соседа, сам побледнел.

— Может, другой поджег? Кто сказал? Кто видел?!

— Мсахури князя Шадимана видел. Киазо, как пьяный, качнулся в сторону, холодные мурашки забегали по спине. Он сразу осознал опасность.

— Мать просит — на час домой заезжай, потом прямо в Тбилиси скачи, князь Херхеулидзе тебя любит.

Киазо повеселел, мелькнула мысль: «Коня светлейший Шадиман к свадьбе подарил, его тоже просить буду…» И вдруг словно огнем его опалило: почему коня подарил? Раньше никогда внимания не обращал. И заимствованная у Херхеулидзе привычка к осторожности и подозрительности заставила Киазо внутренне насторожиться. Видно, не зря мсахури Шадимана на отца указал. Киазо тупо оглядел потерявший для него всякую радость базар. Он машинально бросил мальчику, державшему за уздечку его коня, мелкую монету и стал пробиваться между тесными рядами ароб. «Скорей в Тбилиси! Но надо заехать к Гогоришвили, подумают, убежал… Сказать им? Стыдно… Поеду в Тбилиси, освобожу отца, потом скажу — по ошибке… Почему Гогоришвили такие гордые? Двух хвостатых овец имеют, а я целый год добивался, пока согласились Миранду отдать. Богатые подарки как одолжение принимают… а сами в одном платье целую зиму ходят… Мать огорчалась. Я скоро буду азнауром, за меня любая азнаурка с большим приданым пойдет. Что делать… с первого взгляда Миранда сердце в плен взяла, сама тоже любит, только от гордости молчит, на брата похожа… Отец долго недоволен был… отец!»

И снова защемило сердце: Шадиман! Страшный князь Шадиман, за кем неустанно следит князь Херхеулидзе…

Киазо свернул налево и поскакал через мост.

— Все на базаре, — сухо встретила Киазо мать Миранды.

— Знаю… видел, тебе здоровья заехал пожелать, батоно, насчет свадьбы говорить.

— Еще рано насчет свадьбы, — оборвала Гогоришвили.

— После базара обещали… — робко напомнил Киазо. — Сейчас в Тбилиси должен вернуться… дело есть…

«Нельзя им сказать, смеяться, а может, радоваться будут. Сердце у них — как черствый чурек… Слова, точно камень, бросает, будто врага встретила… нет, ничего им не скажу…»

— Моего отца гзири в яму бросили, — вдруг неожиданно для себя проговорил Киазо.

Гогоришвили быстро повернулась к нему…

— Если не шутишь, почему сразу не сказал? — Она засуетилась. — Успеешь в Тбилиси, сними оружие, отдохни, я тебе обед приготовлю… Чем твой отец рассердил гзири?..

— Царский амбар ночью сгорел, на отца думают…

— Не надо отдыхать, скачи в Тбилиси, — заволновалась Гогоришвили, — за царский навоз все деревни вырезать готовы… Сами гзири, наверно, хлеб украли, а пустой амбар подожгли… Твоему отцу завидовали, он гордостью людей дразнил. Азнаурство через тебя думал получить. Потому на него и показали…

Киазо с изумлением наблюдал перемену. Только теперь он понял, почему, несмотря на бедность, так уважают все азнауры семью Гогоришвили. Он вынул бережно сложенный розовый с золотистыми листьями шелковый платок.

— Миранде передай, батоно, на базаре ничего не успел купить…

— Хорошо, передам. Когда приедешь, насчет свадьбы будем говорить… завтра к твоей матери поеду… давно собиралась…

На площади «Дружину барсов» уже ждали десять игроков. Разделились на две партии — черных и белых, выбрали двух самых сильных главарей. По жребию десять черных «барсов» легли наземь. Уже слышались нетерпеливые голоса, подзадоривающие возгласы. Наконец первый из белых разбежался, ударил ногами о землю, подпрыгнул, перевернулся в воздухе, не задевая, перелетел через черных и ударился, по правилу, спиной о спину главаря черных Даутбека, левой рукой опирающегося на шею лежащего с краю Гиви, а правой, для устойчивости, — на свое колено.

Шумное одобрение и дудуки сопровождали прыжки. Толпа входила в азарт, возбуждая криками участников. Держали пари…

Но вдруг десятый белый слегка задел Димитрия. Посыпались насмешки.

— Курица, — кричал взволнованно высохший старик, — курица! За такую ловкость в наше время палками избивали!

— Иванэ, помнишь, Иванэ, — волновался другой, — мы с тобой тридцать человек заставили пять часов пролежать, а эта черепаха через десять «барсов» не могла перелезть.

— Девушки, дайте ему платок, у него от солнца голова тыквой стала.

— Иди люльку качать, медведь! — кричали возбужденно старики.

Парень, огорченный и сконфуженный, лег с товарищами на землю.

Гибкие «барсы», извиваясь, кувыркаясь в воздухе, перелетели через лежащих. Белые проиграли. Восторг толпы, шумные приветствия, дудуки далеко унесли присутствующих от серых будней. Черные «барсы» уже готовились повторить прыжки, когда внезапно послышались крики бегущих мальчишек.

— Магаладзе приехали…

— Арбы на целую агаджа тянутся…

— Сами князья Тамаз и Мераб…

— На конях с дружинниками прискакали…

— Их мсахури лучшее место заняли…

— Не успели приехать, уже цена на шерсть упала.

Оборвалась радость праздника, толпа испуганно загудела.

На базарной площади, действуя арапниками и отборной бранью, дружинники князей Магаладзе очищали место для своих ароб и верблюдов, перегруженных тюками.

И сразу прекратились сделки, утихли страсти. Купцы выжидательно смотрели на тугие тюки Магаладзе.

Напрасно женщины с узелками дрожащим голосом умоляли дать хотя бы половину обещанной цены за пряжу. Глаза Вардана были упорно прикованы к тюкам Магаладзе. Он мало истощил свой кисет и сейчас готовился в бой — за тюки Магаладзе — с наполовину опустошенными кисетами других купцов.

Квливидзе вскочил на коня, за ним и другие азнауры. Они протиснулись навстречу князьям. Вскоре тихая беседа превратилась в гневный крик.

— Разве вам мало тбилисского майдана? — свирепел Квливидзе. — Почему в царскую маетность лезете? Мы царские азнауры, здесь наш базар…

— А мы, князья Магаладзе, куда хотим, туда посылаем своих людей торговать.

— А мы, мсахури князей Магаладзе, решили весь товар здесь продать, — заискивающе поддакивали магаладзевские мсахури.

Нацвали и гзири, стоя у царского навеса, тревожно прислушивались к перебранке. К ним подошел начальник царской торговли и, с трудом соблюдая достоинство, сквозь зубы процедил:

— Цену сейчас собьют, а персидские купцы сюда спешат, уже Орлиную башню обогнули.

У нацвали нервно зашевелились усы.

— Князья пошлину не платят, монастырь тоже, — да простят мне двенадцать апостолов, — начальник в Тбилиси опять рассердится, скажет: плохо свое дело знаем.

Гзири сокрушенно зацыкал:

— Как можно продать, если цену не мы назначаем? Проклятые Магаладзе, кинжал им на закуску, третий базар портят!