Враг из прошлого - Гусев Валерий Борисович - Страница 3

— «Задумчивый», — сказал он, — все-таки лучше звучит, чем «Застенчивый».

— Почему так? — заинтересовался Матвеич. Он вообще Алешку слушал с большим интересом. Не привык пока к его «закидонам».

— Ну… — Алешка явно еще не придумал, что сказать. Но быстро нашелся: — Ну, «Застенчивый», он как бы за стеночкой прячется, в порте…

— В порту, — поправил его Матвеич.

— Ну в порту. Прячется, когда другие корабли сражаются.

— Не согласен, — возразил Матвеич. — Вот был у нас один опер. Молодой такой парнишка. И очень застенчивый. Его о чем-нибудь спросишь, так он сразу краснеет, стесняется. И этот наш застенчивый один троих вооруженных грабителей задержал и доставил. А когда ему медаль за это вручали…

— Знаю! — вставил Алешка. — Он так покраснел! И за вашу спину спрятался.

Мама говорит, что мысли у Алешки скачут, как блохи. Блох мы ни разу не видели, тем более — как они куда-то скачут, но Алешка в самом деле переключается мгновенно, как телевизор под пультом.

— А если вы так море любите и всякие корабли, — спросил он Матвеича, — зачем же тогда в милицию пошли? Плавали бы себе по морям и океанам.

Матвеич призадумался, вновь осененный (или овеянный) воспоминаниями молодости.

— Потому, наверное, — сказал он наконец, — что от меня в милиции больше пользы, чем на корабле. — Он вдруг взглянул на часы: — Ого! Засиделись. Пошли-ка наверх. Будете устраиваться в рулевой рубке. Да, и с лестницей поосторожнее.

— Ненадежная? — спросил Алешка.

— Надежная. Но когда по ней быстро спускаешься, то с последней ступеньки можно вмазаться в стену.

— Понял! — обрадовался Алешка. — По инерции. Зато когда наверх взбираешься, то даже немного надоедает.

Глава II

«А что я нашел!»

Да, видно, и в старости наш отставной Матвеич тосковал по морю и кораблям. Нижняя комната у него называлась кают-компания, а верхняя, которую он отдал в наше распоряжение, называлась рулевой рубкой.

Она, правда, на рулевую рубку не очень-то была похожа. Но кое-что «рулевое» здесь имелось. Возле окна, похожего на иллюминатор, висел на стене настоящий дубовый штурвал, окантованный блестящими медяшками, и настоящий морской бинокль в кожаном футляре. А на другой стене висел в кобуре пистолет — при чем тут рулевая рубка?

— Располагайтесь, — сказал Матвеич. — Личные вещи можете сложить сюда. — Он приподнял крышку длинного деревянного сундука. — Рундук называется, спальное место. Кладовка по совместительству.

Кроме рундука здесь была еще и раскладушка-брезентуха.

— Я буду в рундуке спать, — сразу же заявил Алешка. — Уютненько.

— НА рундуке, — поправил его Матвеич. И напомнил: — Штурвал не крутить, пистолет не трогать.

— На карьер не ходить, — напомнил и Алешка. — А он где?

— А тебе зачем знать? — хитро спросил Матвеич.

Но не на того напал.

— А чтобы знать, куда не ходить, — хитренько ответил Алешка.

Матвеич подозвал его к круглому окну.

— Вон, видишь, лесок такой, реденький. За ним и карьер. Опасное место.

— Там кто-нибудь водится? — спросил Алешка с большим интересом. И с тайной надеждой. — Какие-нибудь монстры?

— Насчет монстров не скажу, не знаю. Но когда карьер закрыли, местные жители стали туда за песком ходить. Ну и таких нор нарыли, вроде пещер. А они время от времени обваливаются. Это ясно?

Алешка кивнул. Ему понравилось. Монстров нет, зато пещеры обваливаются. Тоже не скучно.

— Все, — сказал Матвеич. — Отбой!

— Еще не отбой, — возразил Алешка. — Димка еще посуду не помыл.

А я и не собирался. Но добавил:

— А Лешка — уши.

— Уши до завтра подождут, — снова возразил он. — До вечера.

Ага, или до четвергового вторника.

— Ладно, — отмахнулся Матвеич. — Сегодня отдыхаете, а уж завтра — на вахту. Отбой. — И он пошел к лестнице, обернулся: — Пистолет не трогать.

Как же, прямо сейчас и не тронем.

Как только шаги Матвеича стихли внизу, Алешка вытащил пистолет из кобуры. Он был какой-то странный, неизвестной нам системы.

— «ТТ», — со знанием дела заявил Алешка. — Боевое старье.

На рукоятке боевого старья была сделана красивая надпись: «Полковнику Сухареву от руководства МУРа».

Я забрал у Алешки пистолет и попытался вытащить обойму — не получилось. Курок тоже не взводился.

Мы не стали долго об этом думать и уложили пистолет на место — в кожаную, потрескавшуюся кобуру. Потом покидали свои вещи в рундук и застелили постели.

За окном уже совсем стемнело. Луны на небе не было, только мигали многочисленные звездочки.

— Дим, — вдруг прошептал глазастый Алешка, — а там что-то светится. В карьере.

Я всмотрелся в темную ночь. И правда: где-то вдали, за лесочком, светился желтый огонек. Иногда он на мгновенье исчезал, будто его заслоняла чья-то неясная тень.

— Болотные огни, — сказал Алешка с надеждой. — Привидения.

— Там нет никаких болот, — охладил его я. — Один сухой песок. А для привидений еще рановато.

— Да, — согласился Алешка, — привидения появляются в полночь. — Он помолчал. — Но что-то там ведь светится! Нормальные люди ночью на заброшенном карьере светиться не будут. Пошли посмотрим.

— Завтра, — я повалился на заскрипевшую раскладушку. — При ярком дневном солнышке. Отбой на корабле.

Алешка тоже улегся, поворочался. Я стал засыпать — день все-таки был трудный, — но мне показалось сквозь сон, что Алешка несколько раз прошлепал голыми пятками к окну и долго шептал что-то себе под нос. Наверное, как в сказке про Буратино: «Здесь кроется какая-то ужасная тайна!»

Ближайшее будущее показало, что он не ошибся. Крылась тайна. Не только мрачная и ужасная, но и опасная…

Утром нас разбудили два голоса в кают-компании. Один голос был Матвеича, а другой — густой и низкий — неизвестной нам личности.

Мы быстренько оделись и ссыпались вниз. Матвеич оживленно беседовал с пожилой женщиной немного странного облика. Она была в длинном платье, вся очень рыжая; поверх ее огненных кудрей лежала задиристая соломенная шляпка с красными вишенками на тулье. В одной руке женщина держала пестрый цветастый зонтик, а другой рукой обмахивалась распахнутым веером в зеленых драконах.

И она вся была очень сияющая и восторженная. Такая восторженная, что многие слова не договаривала до конца. Будто ей не хватало дыхания выразить свой восторг от окружающей среды.

— Матвеич, — томно тянула она, постукивая сложенным зонтиком в пол и помахивая зелеными драконами, — у тебя гости! Это очарова-а-а! Это прелее-е-е! А вот и они! Мальчики! Изуми-и-и! Но я зайду попозже. Когда они приведут себя в поря-я-я!

Тут она оказалась права. Мы так спешили, что спустились вниз в беспорядке. Я не успел застегнуть рубашку, Алешка — джинсы. И лохматые были. Как два Карлсона разом.

Дама протянула: «Великоле-е-е!», трубно высморкалась в носовой платок и величественно удалилась.

— Явление, — озадаченно сказал Алешка. — Изуми-и-и!

— Не хихикай, — одернул его Матвеич. — Это моя соседка. Бывшая актриса театра. Несчастная женщина. У нее крохотная пенсия, все ее забыли и бросили, она очень одинокая. Все понял? Тогда застегни штаны.

Алешка хмыкнул:

— А если бы не понял? Тогда не надо штаны застегивать? Великоле-е-е!

Матвеич отвернулся, скрывая улыбку. И сказал:

— Купаться, умываться, за стол!

Мы захватили полотенца и помчались к озеру. Собственно, чего там мчаться, оно было рядом, прямо за участком.

Наш берег был почти весь затянут камышом. Только в одном месте имелось узенькое песочное место — пляжик такой, минимальный.

А дальний берег опять был затянут легким туманом. И этот туман не висел неподвижно, а задумчиво клубился, будто кто-то там, в его белесой глубине, водил хоровод. Его клубы все время меняли очертания, сливались, разбредались, поднимались вверх и опускались вниз.

— Супер, — сказал Алешка, сбросил джинсы и по-мчался в воду, разбрызгивая ее блестящими, искрящимися фонтанчиками.