Враг из прошлого - Гусев Валерий Борисович - Страница 12

Я взглянул на него, снова стараясь понять: дурака валяет или в самом деле что-то сообразил. Алешка отвел глаза. И сказал:

— Мы подумаем об этом завтра. Теперь надо весло добывать. Пока Матвеич не спохватился. Ты одним веслом сможешь грести?

— Запросто. А зачем?

— А мы сейчас поплывем на ту сторону озера. Там же, Матвеич говорил, какая-то лодочная станция. И мы у этого лодочника выпросим на время одно весло, похожее на наше.

— Так он нам и даст весло!

— Еще как! Я как заною: «Бедный я, несчастный, никому меня не жалко! — у него это точно получалось, как у Буратино. — Упустил весло, а наша мамочка волнуется на берегу уже целую неделю. Ждет нас не дождется. Думает, что мы заблудились среди серых волков».

Легенда подходящая, только при чем здесь волки?

— Поплыли, — сказал Алешка. — Заодно Матвеичу лягушек на том берегу наловим, к обеду.

— Почему на том берегу? — тупо спросил я.

— Там они крупнее, Дим, — уверенно объяснил Алешка.

Может, он и прав. В тихий вечер с того берега доносится такое мощное кваканье, будто бегемоты вздыхают.

Я, конечно, не возражал Алешке и не спорил. Потому что с этим веслом — моя вина. В самом деле — растяпа!

Алешка убрал листочки со «слепками» следов под подушку, и мы пошли на озеро. Вернее, на ручей, где мы оставили лодку.

Раздвинув камыши, мы убедились — ручей есть, а лодки… нет!

— Сперли! — ахнул Алешка. — Вот и наловили лягушечек!

Бедный Матвеич… Лягушки — фиг с ними, проживет и без них, а вот лодка… Он и так уже, наверное, три раза пожалел, что согласился «приютить» эту вернадскую шпану в виде Димитрия и Алекса.

— Дим, — понуро предположил Алешка, — может, мы ее плохо привязали. И она поплыла по ручью к озеру. — По мере того как он говорил, в его голосе крепла легкомысленная уверенность. — А у озера, Дим, она, наверное, зацепилась за какую-нибудь корягу и стоит нас дожидается. — Он подумал и добавил: — Как миленькая.

Я не очень-то поверил в эту версию. Но тем не менее согласился пройти по ручью до берега озера. Для очистки совести — ведь лодку-то привязывал я.

Продираясь через камыши, хлюпая ногами в болотной жиже (хорошо, что догадались переобуться в сапоги), мы выбрались на берег озера. Лодка как миленькая не зацепилась ни за какую корягу и нас не дожидалась. Берег был пуст, и озеро пустынно. Только злорадно кричали чайки и зловеще шуршали камыши…

— Ладно, Дим, — вздохнув, утешил меня Алешка, — зато весло добывать не надо.

— Весло… Да, добывать его не надо. Но Матвеичу надо все рассказать. Идем сознаваться…

— Да! — Алешка вытянулся в струнку. — Прямо сейчас! И скажем ему всю правду! Честную!

И он выпалил эту «честную правду» прямо с порога:

— Федор Матвеич, товарищ капитан восьмого ранга, мы вашу лодку утопили!

— Зачем? — Федор Матвеич восьмого ранга не сразу врубился. — Как утопили?

— Очень просто. Там один большой пароход, вроде вашего «Задумчивого», такую волну развел! А Димка не успел лодку носом к волне развернуть, и она захлебнулась.

— Волна захлебнулась?

— Лодка.

— А вы?

— А мы выплыли. И приплыли честно сознаваться. Оно это… чистосердечное признание… От него это… никакой пользы нет.

— А вы не брешете? — Матвеич хоть и занялся литературой, но с нашим приездом все чаще стал употреблять крутую лексику. — Ну-ка, пошли посмотрим.

Алешка даже немного обиделся:

— Вы своим глазам верите, а нашим словам — нет?

— Я иногда, — задумчиво проговорил Матвеич, — даже своим глазам не верю. Пошли.

Тут случилось самое интересное. Такое интересное, что Алешка даже икнул. Лодка, оказывается, тоже выплыла. И стояла как миленькая на своем законном месте. Надежно привязанная надежным узлом к металлическому колышку, надежно вбитому в берег. И больше того, в лодке были оба весла.

Матвеич смерил Алешку задумчивым взглядом с головы до ног:

— Леш, а шутка-то не из лучших, согласен?

Алешка опустил голову, ковырнул землю носком сапога и молча согласился. А потом не очень убедительно объяснил:

— Мы хотели вам приятный сюрприз сделать.

Матвеич осмотрел лодку, пощупал узел на колышке.

— Хороший узел, — заметил он. — Настоящий шлюпочный. И держит хорошо, и отдается быстро. Где это вы ему научились?

— Там, — Алешка махнул рукой куда-то вдаль. Он этот шлюпочный, так же как и я, впервые видел.

— Да, — вздохнул Матвеич. — А как мне было без вас скучно…

Мне показалось, что он хотел сказать что-то другое, более определенное.

— Завтракать-то будем? У меня курица в морозилке скучает.

— Вот и хорошо, — сказал я. — Курица — это и первое, и второе.

— И третье, — добавил Алешка. — Куриный компот.

— Да, — со вздохом повторил Матвеич, — как же мне было скучно без вас. Особенно без куриного компота.

— Ага, — согласился Алешка. — А когда мы уедем, вы еще больше скучать будете.

— А когда вы уедете? — живо, с надеждой в голосе спросил его Матвеич.

Но Алешка эту его надежду сразу же похоронил:

— Через годик примерно. Нам здесь нравится.

— Мне тоже. — И Матвеич окинул грустным взором красивые окрестности, будто собирался покинуть их ради других мест. Подальше отсюда.

Я сварил бульон со всякими приправами, разделал курицу, мелко порубил ее и смешал с вермишелью, добавил туда томатной пасты. Снял пробу, мне понравилось, можно кормить команду.

Алешка во время готовки вертелся на кухне и трещал без перерыва — версии строил. Договорился наконец до того, что лодку перегнал на место сам Матвеич. Это не мы над ним подшутили, а он над нами. Приятный сюрприз.

— А весло? — спросил я. У меня уже голова от его трескотни заболела.

— Весло? — Алешка немного растерялся. — Весло… я еще не придумал. Но придумаю.

— Ты лучше свой рассадник полей. А то засохнут твои укропы.

— А зачем? — искренне удивился Алешка. — Я ведь их понарошку сажал, для отвода глаз.

Но он все-таки взял ведро и, ворча что-то под нос, пошел поливать свой огород. И поливал очень добросовестно — мне из окна кухни было видно. Если он и дальше будет так ухаживать за своими «понарошечными» посадками, то там не огород разрастется, а болото.

Когда Алешка вернулся, я ему сказал об этом. Он хихикнул:

— Ну и хорошо, за лягушками далеко ходить не придется.

К тетушке Тильде на прием мы в тот день не пошли. Она сама пришла к нам и сказала, извинившись, что шашлык переносится на завтра — приболел Атосик. Не опасно, но ему нужен покой.

Поэтому до вечера мы занимались хозяйственными делами, а потом пошли с Алешкой на берег озера. Это уже стало у нас привычкой. Мы сидели или в лодке, или прямо на берегу, на еще теплом песочке и любовались, как озеро неумолимо затягивается таинственным туманом. Как он клубится, бродит, превращается в какие-то неясные фигуры, которые тут же меняют свои очертания, расплываются.

— Привидения, Дим, — шепнул мне романтически настроенный Алешка. — Поймать бы одного.

— Это еще зачем?

— Пригодилось бы. Вон, смотри, какой подходящий.

В белизне тумана сгустилась темная фигура. Показалось, что это человек, который стоит в лодке и бесшумно подгребает одним веслом. Показалось даже, что он в длинном плаще и не то в капюшоне, не то в какой-то странной шляпе. Призрак Белого озера…

И этот призрак тихо растворился в тумане. Не плеснула вода, не стукнулось весло в борт лодки.

И вдруг из самой гущи тумана послышался громкий кашель и грубый голос, который смачно выругался.

Нам это привидение ловить расхотелось. И мы пошли домой с какой-то неясной тревогой в сердце.

После ужина мы с Алешкой устроились на тахте, и Матвеич продолжил свой рассказ.

— Вообще, — начал он, — этот Окаянный Ганс был очень злобный человек. И во всех своих бедах он винил работников милиции. Считал, что они загубили его молодую жизнь. Судимостей у него было как у Атосика блох. Но виноваты в этом «менты поганые», а сам Ганс — невинно пострадавший. Он так всегда говорил: «Ну, шубенку снял с бабенки, так не замерзла же. А меня — на зону. Ну, машину угнал — так не разбил же, а меня в тюрягу. Ну, квартирку ломанул одного лоха, но ведь не дочиста ее вымел. А мне — срок. Задолбали меня менты коварные. Молодую жизнь загубили. Но я в долгу не останусь, заплачут они у меня горючими слезами…»