Застава - Лукьяненко Сергей Васильевич - Страница 35

Выхода у нас все равно не было. Либо отправиться домой, либо попытаться преодолеть Разлом на старом паровозе. Оптимизма и душевного спокойствия это не прибавляло.

Но больше, чем висячий мост, тяжеленный паровоз, нервничающая Эйжел и откровенно трусящий Ашот, меня нервировал Петрайх.

Смотритель станции вовсе не собирался нам мешать. Напротив! Он со своими помощниками (и, судя по всему, родственниками) убрал с путей дрезину, по просьбе Пагасо смазал буксы и колесные пары, вообще – изо всех сил старался помочь.

Но когда необходимость в его помощи иссякла, он с женой и пятью мелкими детишками, а также четырьмя взрослыми помощниками, уселся на вокзальные скамейки. Жена сбегала в дом и принесла ведро, полное колотого льда и бутылок с пивом. Дети начали ныть и тянуть руки к пиву – за что вначале получили по загривку, а потом были посланы в дом и вернулись радостные, с кувшином мутного домашнего лимонада. Петрайх достал из промасленной газеты огромную копченую рыбину – то ли мелкого сома, то ли что-то местное, эндемичное, и принялся разделывать, наделяя взрослых кусочками. Лакомые плавнички достались жене, которая уселась рядом с мужем и тоже взяла пиво, но и помощников Петрайх не обделил.

– Ёшкин кот! – выругался Ашот, выглядывая в окошко. – Да им только попкорна не хватает!

– Отсталый мир, – согласился я, – попкорн не изобрели… Народ, а здесь вообще кукуруза растет?

И Ашот, и Хмель пожали плечами. Эйжел коротко ответила:

– Не знаю. Но я этим не интересуюсь.

Ее команда собралась по другую сторону путей. В отличие от станционного смотрителя с семьей, они вели себя сдержанно – просто стояли и наблюдали за нами. Они и с предводительницей своей прощались очень сухо, видимо в силу обычаев. Со мной, к примеру, гораздо теплее – жали руки, хлопали по плечам, произносили что-то ритуальное на своем языке, который я так толком и не выучил.

– Надо завезти и наладить выпуск попкорна, – решил я. – Озолотимся.

– Пока у них целлулоид разлагается на лету – кина не будет, – фыркнул Ашот. – А без кино никакой попкорн не пойдет.

– Ну что, господа пограничники, прокатимся с ветерком? – спросил Пагасо, швыряя в топку последнюю лопату угля. И, не дожидаясь ответа, дернул за цепь, заставив паровоз издать протяжный гудок.

– Пар теряешь, – сказал я.

– Поучи отца детей делать, – презрительно сказал машинист. – Паровоз без гудка со станции не уходит, иначе это не паровоз, а телега на паровом ходу.

Он дернул какой-то рычаг, повернул сверкающий от миллионов прикосновений маховичок, потянул еще один рычаг…

Паровоз облегченно вздохнул, вздрогнул, заскользили где-то невидимые нам рычаги и закрутились шестеренки (или что там крутится в паровозах?) Мы двинулись – еще медленно, но с угадываемой нарастающей мощью.

– Удачи, погранцы! – закричал с перрона Петрайх и отсалютовал нам бутылкой. – Я верил, что однажды какой-то псих решится это сделать!

Напутствие придало бы нам больше оптимизма, если бы не продолжение, донесшееся уже вслед набирающему ход паровозу:

– Достал меня этот Разлом, достала эта станция, сопьюсь я тут! Валите мост на хрен!

– Ах, скотина! – от души сказал Ашот. – Какая же он свинья!

Пагасо метнулся к окну (Эйжел дернулась за ним и даже схватила за плечо, видимо, решила, что машинист хочет дать деру). Но Пагасо лишь высунул голову и закричал:

– А вот не дождешься! Сдохнешь на этой станции, тля перронная! И дети твои тут состарятся!

– Какие теплые, дружеские отношения, – пробормотал Ашот. Он бледнел на глазах и старался не смотреть в окна.

А вот я не мог оторвать взгляд от надвигающегося Разлома.

Ну казалось бы, что такого – ущелье, только большое. Каньон. Щель в земле. Овраг-переросток. Тьфу на него! Тем более все заполнено туманом, дна не видно… и не так страшно…

Но почему в нем нет ветров?

Почему вечно стоит туман?

И почему этот туман остается таким темным, хотя солнце в зените? Разлом уже не выглядел черной бездной, как утром, но и клубящаяся серая мгла будто таила в себе какой-то мрачный антисвет, поглощала солнечные лучи…

– Что там внизу, Ашот? – спросил я. – Ты же был. Скажи, а?

Ашота передернуло, но он не ответил, а лишь неуклюже сострил в приступе храбрости:

– Есть шанс самому увидеть!

В этот миг мчащийся паровоз перевалил край Разлома и оказался на висячем мосту.

Если бы в ту же секунду древняя конструкция рассыпалась будто детский конструктор под ногой, я бы ничуть не удивился. В нашей затее было слишком много авантюры и слишком мало трезвого расчета.

Но мост выдержал.

Мы мчались вперед, под уклон, в туманное море. Пагасо что-то орал, прыгая на месте, и я вопреки всей логике испугался, что эти прыжки раскачают мост.

А мост не качался. Будто немыслимость происходящего и человеческая дерзость поразила даже законы физики. Тонкая лента дороги была почти неразличима на фоне тумана, и казалось, будто паровоз мчится по воздуху, словно в детской сказке или старой фантастике. Ход все ускорялся и ускорялся – перегретый котел и наклон моста работали заодно, разгоняя нас до немыслимых в Центруме скоростей. Не взлететь бы с рельсов на самом деле!

– Мамочка родная! – воскликнула Эйжел. Это было так на нее не похоже, что я покосился на бывшую подругу, ожидая увидеть на ее лице насмешливую улыбку. Но нет, она кричала всерьез, ей было страшно.

А у меня весь страх прошел. Так, наверное, бывает у людей, боящихся высоты, когда самолет отрывается от земли, пронзает тучи и ложится на курс. Вроде страшное никуда не делось – но страх исчезает…

– Получилось? – с удивлением спросил Хмель. Я заметил, что он держит автомат в руках – будто собирался в случае падения начать палить в пропасть.

– Получилось! – радостно подтвердил я.

– Получилось, – согласился Ашот. И через мгновение, выпучив глаза на Хмеля, завопил: – Что? Ты говоришь?

– Говорю, – признал факт Хмель. – Не слышишь, что ли?

От былого заикания Хмеля не осталось и следа. Может быть, от шока? Во всяком случае, бывший «немой» и сам выглядел удивленным.

– А почему раньше не говорил? – воскликнул Ашот, неосторожно подставляясь под старый анекдот. И Хмель случая не упустил, ухмыльнулся и с противной интонацией вредного ребенка ответил:

– А раньше все нормально было!

Пагасо на наши внутренние разборки внимания не обратил. Он стоял у рычагов управления, впрочем, не касаясь их, и напряженно смотрел вперед. Потом сказал, вроде и негромко, но мы все его расслышали даже в грохоте мчащегося паровоза.

– Рано радуетесь! Вот перевалим середину, на подъем пойдем – тогда можно расслабиться. Нагрузка-то упадет, а пока мы на мост давим все сильнее…

– Позвольте-ка! – Ашот перевел изумленный взгляд с внезапно обретшего дар речи товарища на машиниста. – С какой это стати? Наоборот, пока мы вниз под уклон едем – мы меньше давим на мост!

– Видать у вас школы совсем плохи, – презрительно сказал Пагасо.

– Да что вы дурью маетесь? – спросил Хмель и на мгновение замолчал, будто сам вслушивался, как прозвучали его слова. – Масса – она и есть масса. При таких скоростях изменений нет.

– Еще один ученый, – фыркнул Пагасо. – Масса-то не меняется, а вот динамическая нагрузка…

– Давайте разберемся! – воскликнул Ашот.

Я подумал, что все это безумно напоминает какую-то старую книгу. Кажется, Жюля Верна. Это у него герои обожали вести длинные наукообразные разговоры в самом неподходящем месте – в снаряде, мчащемся на Луну, в плену на подводной лодке, на падающем воздушном шаре… Но удивительное дело – здесь, в грохочущем и пышущем паром локомотиве, который наверняка одобрил бы старый французский мечтатель, этот нелепый спор казался вполне уместным и естественным.

Но выяснить, чья точка зрения правильна, мы так и не успели – паровоз въехал в туман.

Это напоминало даже не полет на самолете – тот пронзает облака хоть и быстро, но никакой аналогии с водой не возникает, – а то, как ведут себя облака в японских мультфильмах. Я готов руку положить на отсечение, что когда колеса паровоза коснулись тумана – тот разбрызгался в стороны, будто водная гладь, а за нами по поверхности тумана заплясали буруны.