Дорогой ценой - Рой Кристина - Страница 84

Отчим сам предстал перед судом. После моего выздоровления он по моей просьбе был освобождён из-под следствия и не потерял своего места на службе. Некоторое время он даже перестал пить.

Недалеко от городка протекал небольшой ручей. Сидя на его берегу в одно воскресное утро, ещё слабый от болезни и потери крови, я размышлял о том, почему Бог сохранил мне жизнь. Ведь не было у меня никаких сил вынести такую тяжёлую, безрадостную судьбу. Я вспомнил слова Иова: «Для чего не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева… Теперь бы лежал я и почивал; спал бы, и мне было бы покойно…».

Вдруг я почувствовал чью-то руку на моём плече. Подняв глаза, я увидел над собой человека со строгим лицом, обрамлённым седой бородой, и с добрыми глазами.

— А разве ты готов предстать перед Богом, что ты так желаешь смерти? Одет ли ты уже в праздничную одежду, в одежду праведности Христа? Омыт ли ты кровью Агнца и помазан маслом Духа Святого? Служил ли ты Христу на земле?

Привёл ли ты к Нему хоть одну душу? Не правда ли, сын мой, на все эти вопросы ты не можешь дать утвердительного ответа? Что же тебе надо? Ты в отчаянии от того, что Бог тебя ещё не проклял. Ты не омыт кровью Иисуса Христа, а в рай ничто нечистое не войдёт. На ком не будет праздничной одежды, тот не войдёт. Ты не служил Христу, тебя венец не ожидает. И Бог оставил тебя до сих пор в живых, потому что Он всё это ещё хочет подарить тебе. Он хранит тебя, потому что любит тебя и хочет, чтобы ты Ему служил.

Все эти слова я знал, но я не мог бы описать, какие чувства они вызвали во мне. Незнакомый человек так повлиял на меня, что я стал просить его не судить меня, а поверить, что у меня была причина просить смерти. Я попросил его выслушать меня, и он повёл меня в маленький домик у ручья, где он проводил лето. Как сейчас вижу, как он вскипятил чай и подал к столу две чашки ароматного напитка с двумя бутербродами.

Он мне так напоминал дедушку и моё детство, что я расплакался. Старец присел ко мне, привлёк к себе и дал мне выплакаться.

Это были мои первые слёзы со времени последнего разговора с дедушкой. Я ему рассказал всё. Я почувствовал, что он ко мне относится с участием, потому что иногда ставил вопросы и гладил по голове.

Потом и он начал говорить… Что он говорил, я сейчас уже не могу передать; знаю только, что я в тот раз вместе с ним впервые помолился в вере и после этого, сидя у его ног, с жаждущим сердцем слушал Благую весть о спасении, которая орошала мою душу, как животворящая роса и воодушевляла моё скорбящее сердце.

Он убедил меня также в моей греховности, потому что я подложил отчиму нож, и я понял, что мне нужно искать прощения и спасения.

Он отослал меня в аптеку за разрешением провести день с ним.

Я его получил, и это было самое благословенное воскресенье в моей жизни, когда я возродился к новой жизни, когда кончилась для меня ночь и во мраке засиял свет. Вот и всё, что я тебе хотел сказать, — закончил свой рассказ Урзин, глубоко вздохнув.

Лермонтов поднял голову, лицо его было бледным, растроганным.

— О, Мирослав, это ужасно!

— Да ужасно, Аурелий, но это прошло и никогда не вернётся. Ведь сказано: «И приведёт Он их к желанному берегу».

— Позволь мне ещё один вопрос, дорогой мой Мирослав, — сказал Аурелий, крепко держа руку своего друга и борясь с волнением. — А где теперь твой несчастный отчим?

— Там, брат! — и Урзин показал ввысь.

— Там? Невозможно!

— Возможно. Тот, Который несчастного поднимает из грязи, чтобы посадить его рядом с князьями, помиловал и его. Годы длилась борьба в его душе, но Господь благословил мой труд, и я, который его чуть не толкнул в погибель, смог показать ему путь к спасению, и я был свидетелем его примирения с Богом. Это произошло прошлой осенью.

— Не обвиняй себя, Мирослав. Отчаяние приводит человека иногда в такое же безумное состояние, как пьянство.

— Да, брат, но оно является таким же грехом, как и пьянство. Мы не можем оправдать ни действий пьяного, ни отчаявшегося. Мы оба оскорбили Бога, и Он нас обоих простил.

— Мне хотелось бы ещё узнать, кто был тот человек, которого Господь употребил для твоего спасения?

— Это был проповедник общины из Н., который отдыхал в нашем городке. Благодаря его посредничеству я устроился в большой аптеке в Н. и был там очень счастлив. Я сидел у его ног, как Савл сидел у ног Гамалиила.

— И материальное твоё положение улучшилось, не так ли?

— О да, у меня там было очень хорошее жалование, и оно стало ещё больше, когда я стал готовить сына и племянника аптекаря к поступлению в гимназию. Благодаря этому я смог взять к себе в Н. моего отчима и содержать его, так как он со временем почти совсем ослеп и не мог больше исполнять свою службу. Ему дали небольшую пенсию, но на жизнь её не хватало, а я неплохо зарабатывал. Когда мой отчим скончался, у меня после вычета, за его лечение и похороны осталась ещё некоторая сумма, и когда я приехал сюда, у меня было ещё почти 80 гульденов.

— А теперь?

— И сейчас кое-что есть, а остальное, — улыбнулся Урзин, — отложено на будущее. Однако уже поздно, пойдём обратно. Никуша нас, наверное, ждёт.

Они повернули назад, так как уже довольно далеко ушли от дома.

— Мирослав, а не осталось ли у тебя от той раны и потери крови каких-либо плохих последствий, — спросил доктор озабоченно. — Теперь я могу объяснить твой бледный вид и твои головные боли.

— Сейчас я уже не так страдаю, как прежде, а бледным я был всегда, с самого детства. Но я прошу тебя, не будем больше об этом говорить. Я тебе лучше расскажу, каково мне было, когда я в понедельник вернулся в аптеку. Я словно изнутри светился, душа была полна надежды на вечную жизнь. У меня было блаженное состояние: я не одинок, у меня есть Отец на небе, а на земле большая семья детей Божиих; я здесь, на земле, уже не лишний и нашёл цель своей жизни! Все мои обстоятельства оставались прежними, Господь меня не выводил из них. Но Он услаждал каждую горечь, унимал всякую боль. Когда моя душа в лучах любви Божией выздоровела, поправилось и моё тело, и Господь давал мне на каждый день достаточно силы, даёт он её мне и теперь. Я сегодня в первый и в последний раз об этом рассказываю. А теперь поговорим о чём-нибудь другом.

Однако прошло некоторое время, пока Аурелий успокоился.

— Я хотел тебе сообщить, что вчера со мной произошло, — после некоторого молчания начал разговор Лермонтов. — Как ты знаешь, я вчера навестил маркизу. Её не было дома, и мне сказали, что она скоро придёт. Я решил её дождаться. От скуки я вытащил свою записную книжку и кое-что записал. Раскрывая блокнот, я не заметил, что из него выпали фотографии моей матушки и моего отца, которые я в нём храню. В это время вошёл маркиз. Он меня вежливо приветствовал в своей сдержанной манере. Мы заговорили о маркизе. Я сказал, что опасаться больше нечего, если она проживёт ещё год в этом мягком климате под западным небом. Вдруг маркиз нагнулся и поднял мои снимки. Ты бы видел выражение его лица! «Кто это?» — выговорил он наконец. «Мои родители», — ответил я спокойно. «Ваш родной отец?» — «Нет, мой отчим». Он сел на диван и долго рассматривал снимки. Потом он мне их вернул. Когда я протянул за ними руку, он схватил её и притянул меня к себе. Я вдруг оказался в его объятиях. Я хотел что-то сказать, но вдруг он почти грубо оттолкнул меня от себя и отрывисто произнёс: «Так как Тамаре теперь стало лучше, вам необязательно посещать её ежедневно; два-три раза в неделю Достаточно». Затем он вышел, и мне показалось, что он бежит от меня или от самого себя. Как ты считаешь, Мирослав, что мне делать? Тамара сегодня всех нас пригласила к себе. Никуша в первый раз будет там. Он, конечно, мог бы пойти с тобой, но это было бы заметно для других, и я не знаю, что сказать Тамаре. А маркиз такой странный, будто он не совсем в своём уме.

— Ничего, Аурелий. Маркиз, наверное, уже обдумал свои слова. Если он тебя и холодно встретит, то наша дорогая сестра достойна некоторого уважения с твоей стороны. Поверь мне, прощающему всегда лучше, чем прощаемому. Чего ты ждёшь от несчастного неверующего, который противится Иисусу Христу?