Дорогой ценой - Рой Кристина - Страница 60

— Слава Богу, нет, — он поднёс маленькую её руку к своим губам.

— Но вы так печальны…

— Вам кажется?

— Я это вижу и мне больно от этого. Мы, Маргита и я, и все так счастливы, а вы нет. Не может ли Иисус Христос, в Которого вы верите, утешить вас?

— Это Он может, маркиза Тамара. Он меня уже утешал и в будущем не оставит меня.

Я только должен верить, что-то, что Он делает — хорошо, даже если мы Его и не понимаем.

По тону его голоса она убедилась ещё больше, что у него какая-то скорбь, и она ему сочувствовала.

— А вы мне не можете сказать, что вас угнетает? Я Маргите не расскажу, — просила она, привыкшая повелевать.

Снова он привлёк её руку к своим губам.

— Я благодарю вас за ваше участие, но этого я не могу сделать. Бывают вещи, которые нужно оставлять при себе. Это тот крест, о котором говорит Иисус Христос: «Кто не берёт креста своего и не следует за Мною, тот не достоин Меня».

Подошли остальные, и разговор прервался. Но в сердце девушки всё ещё звучали слова и печальный голос юноши. А он в самом потаённом местечке своего сердца сокрыл драгоценное воспоминание о чистосердечном сострадании девушки.

В радостном настроении маленькая компания распрощалась и разошлась. В Горке ждал их посланец с телеграммой, адресованной Коримскому: «Если возможно, приезжайте все в Орлов. Если всем невозможно, пусть приедет Маргита ночным поездом. Николай Орловский».

— В Орлов? Что это значит? — воскликнул Адам.

— Не с дедушкой ли что-нибудь случилось? — забеспокоилась Маргита.

Коримский ещё раз внимательно прочитал телеграмму. Никто не обращал внимания на юношу, который прижал руку к сердцу, С поникшей головой он вышел из салона. В спальне Маргиты он бросился на колени, и, уткнувшись лицом в подушки, тихо зарыдал.

«Она уже там, матушка моя. И если нас всех зовут, значит, она близка к смерти. О, я это чувствовал сегодня весь день. Нас всех: отца, меня, Маргиту просят прийти. Что на земле не могло жить в мире и согласии, смерть соединит. Но вечен ли будет этот союз? Ах, я должен убедиться, в Господе ли она умрёт. Как бы меня здесь не оставили! О, Господь мой! Если отец мой мне не позволяет жить для Тебя, то дай мне умереть вместе с матерью?»

— Никуша, что ты здесь делаешь? — услышал он вдруг над собой голос сестры.

Нежная рука обвила его шею.

— Ты плачешь? Отчего? Что с тобой случилось?

Юноша вскочил и заключил свою сестру в объятия. Слёзы блестели ещё в его глазах.

— Маргита, нас зовут к маме, она смертельно больна.

— К кому?.. ~ переспросила Маргита, бледнея.

— К маме.

— Никуша, как она может быть в Орлове?

— Маргита, разве у неё там нет отца? Разве там нет места для неё? О, дедушка добр! Он взял её к себе из той комнатки. Ты знаешь, Маргита, тот домик на Орловском переулке, где проводятся собрания? В том доме находилась наша Мать. Сегодня уже третий день, как она там лежит тяжело больная. За ней ухаживает

— пани X. и Мирослав.

И ты это знал, Никуша? Кто это тебе сказал? Почему я ничего не знаю об этом? Такого не может быть!.. Пан Райнер её так любит! Он этого никогда не допустил бы! Ты, наверное, ошибаешься?..

— Я не ошибаюсь. Первого мая утром я её сам там видел. Мирослав привёл меня к ней, потому что она из-за меня оставила курорт, где лечилась. Она хотела убедиться в том, что она слышала, и так как у неё не было никого, к кому она могла бы обратиться, она сама отправилась в Орлов. Но там она никого не застала и оставаться там не могла. Мирослав нашёл её на скамье возле того домика и позаботился о ней. Если бы не он, я не знаю, что бы с ней случилось! Он привёл меня к ней, и мы примирились. Можешь себе представить, каково мне было, когда мне пришлось оставить её там в таком состоянии? Нет, ты этого представить себе не можешь! Мирослав обещал мне позвать дедушку, если он не найдёт барона Райнера, так как неизвестно было, где он находится.

Но это только в том случае, если матери будет очень плохо. Теперь Он его позвал, а дедушка зовёт нас всех к себе.

— Ах, Никуша! — Маргита прильнула к своему брату. — Но зачем зовут туда нашего отца?

— «Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный». Как всякий человек, так и наш отец не безгрешен, и это последняя возможность для него простить. чтобы и он мог быть прощён.

Удивлённо Маргита смотрела в серьёзное, почти строгое лицо своего брата. Значит всё, что он говорил, было правдой. Но кто бы об этом сообщил дорогому отцу? И если он узнает, пойдёт ли к ней?

Однако ему ничего не пришлось объяснять. Когда они через сколько секунд вошли в салон, то услышали голос отца:

— Маргите надо идти, если дело так обстоит. Но я не понимаю, зачем подвергать Николая опасности возбуждения. До сих пор пани Райнер без него обходилась, значит, и теперь обойдётся. Вы, Аурелий, как врач, наверное, не посоветуете посылать его?

— Верно, — сказал Адам, — мы вдвоём пойдём и этого достаточво. Я там распоряжусь обо всём.

— Подожди, Адам! — воскликнул вдруг Николай. — Я думаю, мы все пойдём!

— Никуша, — проговорил Коримский, отступая. — Ты об этом знаешь?

— Я знаю, отец, что Иисус Христос говорит: «Мирись с соперником твоим скорее, пока ты ещё на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье». Моя мать теперь предстанет пред Судьёй, и она не должна обвинять нас перед Ним в том, что мы с ней не примирились. Мы все пойдём; прошу тебя, Адам, распорядись, но поскорее. Время не терпит.

Адам, удивлённо смотревший на своего двоюродного брата, глянул потом в побледневшее, застывшее лицо дяди. Их глаза встретились, и Коримский кивнул ему.

Прежде, чем слуги что-то поняли, Горка опустела. Что случилось, отчего господа такими расстроенными уехали в Орлов? Что их там ожидало?

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Наверное ещё ни одному человеку не казался таким долгим путь, как пану Николаю это небольшое расстояние от М. до Подграда.

И возможно ещё ни один врач не ждал с таким нетерпением прихода родственников его пациента, как доктор Раушер в тот воскресный день в домике пани X.

Наконец послышались шаги. Дверь отворилась, и провизор вежливо и учтиво пропустил благородного старика, которому пришлось нагнуться, чтобы войти в комнату.

— Ваша милость, какой неожиданный и печальный случай! — начал доктор, встречая его.

Но пан Николай его не слышал. Он устремился к постели больной. Когда он наконец увидел больное своё дитя, подобное сломанному цветку, он сложил руки, опустив седую голову на грудь, и крупные слёзы покатились по его щекам.

— Прошу, ваша милость, садитесь, — прозвучал рядом с ним тихий мягкий голос, который ему на станции передал ужасное известие таким бережным образом, что оно ему едва причинило боль.

Старик послушался. Опустив голову, он плакал. Он не думал о том, что кто-то может наблюдать за ним, хотя и не знал, что его уже оставили наедине с единственной любимой дочерью, которую когда-то жестоко выгнал из своего дома, заперев за ней дверь.

Он посмотрел в её лицо. Да, это была она. Те же тонкие, гордые черты, белый высокий лоб, благородное очертание губ. Невозможно было вообразить, что уже сорок лет — и каких лет! — пролетело над этим столь дорогим ему существом.

Она спала так тихо, как спала обычно, когда он вечерами дома заходил к ней посмотреть на неё. Но ведь то было дома, а сейчас…

Он поднял голову, огляделся в низенькой, бедной комнатке, в сердце у него в груди содрогнулось. Затем он посмотрел на неслышно вошедших людей. Доктор смущённо теребил свою бороду, в дверь как раз входила молодая скромная девушка с чашкой для умывания и с полотенцем. У ног больной стоял провизор Коримского.

И среди этих людей лежала без признаков жизни его гордая, привыкшая к роскоши, дочь. Здесь, среди этих людей, оказавших ей и ему милосердие, в этой убогой хижине, он должен был её найти! Однако он пришёл, чтобы взять её с собой.

— Пан доктор, — сказал он тихо, — можно ли перевезти мою дочь?