Дорогой ценой - Рой Кристина - Страница 45

Вновь прибывший также достал свой блокнот и стал что-то писать. Они едва заметно поприветствовали друг друга, как это принято в гостиницах. Больше они друг друга не беспокоили. Поданная еда обоим не понравилась.

Вдруг незнакомец поднялся.

— Позвольте вопрос, пан, — вежливо обратился он к Коримскому.

— Пожалуйста, — ответил Коримский так же вежливо.

— Далеко ли отсюда деревня Боровце и имение Горка?

— Горка? — удивился Коримский. — Около двух часов езды.

— Благодарю.

Незнакомец поклонился.

— Простите вопрос, — задержал его Коримский, — являются ли Горка или Боровце целью вашего путешествия?

— Да.

— Позвольте мне спросить, что ведёт вас в это захолустье? — допытывался Коримский, с трудом сдерживая своё любопытство.

— У меня там дочь, — ответил незнакомец, вежливо улыбаясь.

Но его улыбка вдруг исчезла, потому что настал его черёд заинтересоваться своим собеседником.

— Кто у вас там? — переспросил Коримский дрожащими губами.

— Я сказал уже — дочь. Почему вам это кажется странным? — спросил незнакомец, гордо выпрямляясь.

— Потому что этого не может быть. Как мне известно, владелицей Горки является Маргита Орловская, а другой дамы, могущей быть вашей дочерью, там нет.

— Я не сказал, что она моя родная дочь, но надеюсь, что ваша милость не может оспорить моё право отцовства относительно этой дамы, мать которой — моя жена. Ведь я воспитал её. Но что с вами? — барон Райнер приблизился к смертельно побледневшему Коримскому.

— Ничего! — произнёс Коримский, отстраняясь. — Как бы дела ни обстояли, я никогда не позволю вам, господин барон, притязать на мою дочь!

— Коримский!.. Невозможно! — Барон Райнер отступил на шаг, и двое мужчин смерили друг друга взглядами, которые пером описать невозможно.

Барон первым овладел собой:

— Во всяком случае, было бы хорошо, если бы мы с вами никогда в жизни не встретились; и эта встреча не должна была состояться — меня не уведомили, что пан Коримский в отъезде. Но раз так вышло, я могу и не ехать в Горку. Два отца не могут быть гостями своей дочери — это ясно. То, что я хотел узнать у Маргиты, мне может сказать и пан Коримский, и мы навсегда разминёмся.

Под влиянием присутствия духа барона Райнера Коримский также успокоился, несмотря на то, что его положение было крайне неприятным. Что он думал? Какого мнения о нём мог быть новый муж его бывшей жены, если он её любил и верил ей?

— Что пан барон желает узнать у моей дочери? — произнёс он наконец с внешним хладнокровием.

— Я хотел узнать, — сказал барон, — верно ли известие о случившемся с её братом несчастьи, жив ли он и каково его состояние, если он жив. Хотя между нами разговор невозможен, но Маргита Коримская свидетельница тому, что я сделал всё, что в моих силах, чтобы ей в моём доме было хорошо. До седьмого года жизни она была у нас как дома, а потом, не по моей вине, узнала правду, что она мне не дочь, и стала меня чуждаться. Но и после этого она не может сказать, что я её чем-то обидел. Поэтому я, наверное, имею определённое право, по крайней мере как воспитатель, принимать участие в её судьбе, и я прошу сообщить мне правду.

В груди Коримского разразилась буря. Много лет он ненавидел Райнера и считал, что имеет право презирать его, а теперь понял, что он у него в долгу. Ведь Райнер неплохо относился к его дочери. Она выросла в благосостоянии, получив прекрасное воспитание. «Тебе ничего не остаётся, — говорила ему его совесть, — как благодарить его». Райнера благодарить? Какой ужас! «Если ты этого не сделаешь, он всё равно будет выше тебя, особенно после того, как он пришёл, чтобы убедиться в происшедшем с Николаем и утешить Маргиту, когда мать не могла этого сделать».

— Николаю было очень плохо, — произнёс наконец Коримский после напряжённого молчания, — но теперь он поправляется. Сейчас он там, в карете. Мы едем в Боровце. Маргита обрадуется нашему приезду и улучшению здоровья брата. Она чувствует себя хорошо. Вчера вернулся и Адам Орловский. Я надеюсь встретить там его, а также пана Николая Орловского. Больше мне сказать нечего.

— Этого мне вполне достаточно. Я поздравляю вас с выздоровлением сына и благодарю за сообщение.

Барон Райнер поклонился, надел перчатки и пошёл к выходу.

Уже у дверей он услышал:

— Я также благодарю вас за воспитание моей дочери!

Он обернулся и, высокомерно взглянув на Коримского, произнёс:

— Я не принимаю вашей благодарности, так как я воспитал не дочь Коримского, а дитя моей горячо любимой жены, у которой не было отца.

Слова были сказаны. Коримский их услышал и вынужден был принять. Ответа у него не было. Но как ни странно, он с облегчением вздохнул. Благородство барона его чуть не уничтожило. А эти его слова доказывали, что он в отношении Коримского чувствовал то же самое, что чувствовал Коримский в отношении Райнера. Они были квиты. Райнер заботился о Маргите не ради неё, а из себялюбия, потому что она была дочерью его любимой жены.

Однако при мысли, что Райнер Наталию — его Наталию — даже в его присутствии так смело и открыто называл своей женой, в его сердце поднялась такая буря, что ему захотелось побежать и догнать его. А что бы он сделал потом, он и сам не знал, но могло случиться что-то ужасное.

Он упал на стул у стола, уронив голову на сцепленные руки, и не заметил как в комнату вошёл хозяин заведения, чтобы посмотреть, не нужно ли чего господам.

Только что он, многократно кланяясь, проводил высокого гостя и теперь любопытно разглядывал Коримского.

Когда барон вышел из гостиницы, Аурелий как раз закончил свою зарисовку. Он подошёл к карете и, открыв её, спросил:

— Тебе что-нибудь нужно, Никуша?

— Ах да, оставь, пожалуйста, дверцу открытой, — произнёс голос изнутри. Мимоходом барон увидел красивое бледное лицо юноши, так походившее на другое, столь дорогое ему лицо.

«Если бы она его таким увидела…» — промелькнула мысль в его голове. Он сел в дрожки и уехал.

Через некоторое время уехала и карета Коримского.

— Ах, Маргита, если бы не эта, как говорят, случайная встреча, что бы ты делала, случись она в твоём доме?

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Пан Николай Орловский был в салоне один. Около получаса он простоял на веранде, глядя вслед своим детям, отправившимся навстречу ожидаемым гостям.

И сейчас ещё перед его глазами стояла эта прекрасная пара.

Они его просто поразили! Как он злился по дороге из Подолина на Адама за его холодное отношение к Маргите! Но, вернувшись, он вдруг оказался в его объятиях и услышал слова: «Не сердись, дедушка, уже всё в порядке». Потом Орловский увидел, как Маргита встретила Адама. Она вышла ему навстречу красивой и сияющей, как майское утро, и так приветливо улыбнулась Адаму, что старик от радости чуть не расплакался. Он ещё сомневался, надолго ли это, но в их отношениях ничего не менялось. Адам привёз из экспедиции много зацисовок и ботаническую коллекцию; Маргита рассматривала всё это с огромным интересом. Пан Николай не мог оторвать от неё глаз, так она очаровала его. А когда Адам после завтрака предложил ей поиграть, она с удовольствием выполнила его просьбу.

После того, как Адам написал несколько срочных писем за её письменным столом, где она всё для него приготовила, они вместе пошли в Боровце. Потом Маргита сказала, что хочет пойти навстречу отцу. Адам предложил сопровождать её, и они отправились вместе. Пан Орловский всё ещё вспоминал, как они шли и оборачивались в его сторону, махая ему: Адам — шляпой, а Маргита — платочком, пока не исчезли из виду.

— Они ещё будут счастливы, — шептал старик, радуясь.

От скуки он пошёл в маленький салон внучки. Его взгляд упал на стол и множество книг на нём. Он взял одну из них. Она была немного больше других и чем-то выделялась. Открыв её, он увидел, что она на польском языке. «Наверное, одна из заказанных деканом Юрецким, — подумал старик. — Надо спросить каплана Ланга, какого мнения он о своей ученице. И с Маргитой мне бы поговорить. Но это неспешно, зачем сейчас мучить её религией? Она лучшая христианка, чем мы все».