Меч Заратустры - Антонов Антон Станиславович - Страница 22

Самураи желтого пути – это был особый орден. В него вступали только те, кто убежден в превосходстве желтой расы – и что удивительно, белые среди них тоже были. Они лишь давали клятву не иметь интимных сношений с женщинами своего племени.

А монголоиды давали прямо противоположную клятву – распространять желтое семя среди белых женщин, чтобы умножить число своих и уменьшить число чужих.

И это был не оголтелый расизм, а восточная хитрость в сочетании со знанием законов генетики. Всем известно, что монголоидные гены при скрещивании доминируют, а значит, и потомство белого от желтой женщины, и потомство желтого от белой будет скорее желтым.

Надо заметить, что самураи желтого пути не отвращали от себя белых мужчин и женщин, поскольку проявляли исключительный такт. Они вовсе не говорили, что желтые – это высшая раса, которая во всем превосходит остальные.

Они говорили только, что для обретения лучших перерождений и для достижения нирваны предпочтительнее быть желтым. И что зачатие желтого ребенка улучшает карму белого мужчины, а рождение желтого ребенка облагораживает карму белой женщины.

Буддизм – религия желтых людей, и хотя белым и черным не закрыт путь к лучшим перерождениям, они для этого должны соблюдать особые правила.

Иных воззрений придерживались самураи широких ворот, считавшие, что для достижения вершин достаточно следовать кодексу Бусидо и почитать учение дзэн. А цвет кожи – это бессмысленная игра природы, похожая на обман зрения. Ведь и Будда и Бодхихарма были индусами, а они – плод смешения черной и белой крови, и желтой в них не было ни капли.

Но на площади перед университетом те и другие могли воочию убедиться, что кровь у всех одинаковая. Она красная.

Но здесь же наглядно проявилось и то, о чем много говорили люди Великого Востока. Школа фехтования и рукопашного боя ордена желтого пути давала сто очков вперед школе широких ворот.

Среди желтых самураев не было даже раненых, хотя они рубились в самой гуще схватки. А белые самураи уже потеряли несколько человек убитыми.

По коридору, прорубленному в текучей окровавленной толпе отрядом самураев, уходил из университета Царь Востока Соломон Ксанадеви. Уходил сам и уводил с собой последнего востоковеда – пожилого бурята, специалиста по буддизму и тибетским языкам.

По виду старик вполне бы подошел на роль патриарха желтого пути и был точно так же невозмутим. По пути к катакомбам они с Царем Востока, отрешившись от окружающей действительности, мирно беседовали о главной тонкости учения желтых самураев – стремлении не истреблять людей чужой расы, а распространять семя своей.

Профессор в этой связи вспомнил свою покойную жену-еврейку, а плод этого брака – красивая стройная метиска лет двадцати – следуя в арьергарде, вмешался в разговор старших бестактным вопросом:

– А кого же они тогда там истребляют?

«Там» было в этот момент у нее за спиной.

– Врагов, – хором ответили старшие и скрылись во тьме катакомб.

Во тьме одиноко бродила нагая жертвенная Алиса, уверенная, что она уже в аду.

– Это пока только чистилище, – разочаровал ее Востоков. И увел девушку с собой, пообещав показать ей чертоги, где тьма сливается со светом.

В чистилище с противным писком совершали броуновское движение жирные крысы, но Алиса не проявляла беспокойства, даже когда какая-нибудь особенно наглая серая тварь наступала ей на босые ноги.

Крыса – друг сатаниста, и жертвенная девушка твердо усвоила эту истину.

На вопросы Востокова она поначалу отвечала односложно, но потом разговорилась и поведала леденящую кровь историю о том, как Абадонна провалился в преисподнюю.

Кое-что она согласилась рассказать только шепотом на ухо, и конвою пришлось задержаться на промежуточной станции. Царь Востока был слишком молод, чтобы спокойно стоять в обнимку с обнаженной девицей приятной наружности и просто слушать ее нашептывания.

Она оказалась девственницей.

С этого момента глаза ее были наполнены уже совершенно неземным сиянием, ибо Алиса наконец поняла, кто такой этот молодой человек с изящными чертами лица и правильной речью.

Есть только один обитатель подлунного света, который может отнять девственность у жертвенной Алисы и остаться безнаказанным.

Сам Люцифер.

26

Маршал Всея Руси Казаков тоже облюбовал под временное укрытие катакомбы, только чуть более благоустроенные.

Тут не было крыс.

Поговаривали, что бывший премьер-министр, свергнутый еще в первую после Катастрофы революцию, до сих пор в живет где-то в этих подземельях, и найти его никто не может. А поскольку с ним вместе сгинула львиная доля золотого запаса страны, понятно, что и бедствовать ему не приходится. Разве что со светом беда.

А вообще по вопросу о том, куда девалась после революции вся многочисленная старая гвардия, бытовали разные мнения. Многие были уверены, что их всех перебили в полном соответствии с революционными традициями, но из уст в уста передавались легенды о случайных встречах со знаменитыми людьми то в Белом Таборе, то в священном городе Ксанаду, то при дворе патриарха Филарета.

А маршал Казаков не знал, куда ему податься. Когда патриарх просил у него солдат для охраны церквей от сатанистов, Казаков не дал, и сколько разорили храмов по Москве – не сосчитать. Оно понятно – Казакову нечем было оборонять Кремль и Лубянку, но он ведь все равно потерял и то, и другое.

А теперь от церкви защиты ждать не приходится.

Остается один Варяг, и его даже нашли в Молодоженове на Истре, но в состоянии совершенно невменяемом. Босс мафии, загибая пальцы, пересчитывал архиереев, претендующих на его бедную душу.

Не в силах вынести столь тяжкий груз, Варяг по наущению своего юродивого дал обет обратить в православие языческую Перынь и Ведьмину рощу.

В ответ волхвы Перунова бора дали обет обратить Варяга в язычество.

Не в силах привести Варяга в чувство, гонцы Казакова попытались воззвать к здравому рассудку юродивого, но тот, подняв на гостей осоловелые глаза, мрачно процитировал из Омара Хайяма:

– Назовут меня пьяным – воистину так!

И рухнул, как подкошенный.

Когда обо всем доложили Казакову, он решил воззвать к здравому рассудку Варяга лично. Предложение переждать смутное время в катакомбах он воспринял без восторга. От темноты и тесноты у маршала началась клаустрофобия. Он жаждал света и свежего воздуха.

Варяг тоже когда-нибудь протрезвеет и блажь у него пройдет. И дожидаться этого лучше в лесу, чем в подземелье.

– Они здесь! Я их чувствую, – твердил Казаков, устремив на телохранителей взгляд с безумной поволокой. Но на вопрос, кто такие «они» вразумительного ответа не давал.

Но чувствовал он, как видно, не зря.

Пробираясь по секретным переходам из центра города к западным окраинам, телохранители Казакова натренированным ухом услышали впереди какой-то шорох.

Возглас: «Кто здесь?!» – разорвал тишину.

Ответа не было, и охрана открыла огонь, никаких вопросов более не задавая.

Эти ребята были последним в Москве подразделением, которое все еще могло не беречь патроны.

Но это их не спасло.

Из темноты в них полетели ножи и стальные звездочки – излюбленное оружие восточных единоборцев. А телохранители даже сразу не сообразили, что их атакуют с двух сторон.

Темнота – она дезориентирует.

А люди в черном с закрытыми лицами сливались с темнотой и двигались бесшумно и стремительно.

Совсем как исчадия ада.

Казаков оглянуться не успел, как остался один. Под ногами у него было что-то мягкое и мокрое. Маршал Всея Руси споткнулся и упал на колени, испачкав руки в липкой жиже.

– Проигравший должен умереть, – произнес над ним негромкий ровный голос. – Так говорит Заратустра.

И кто-то другой, невидимый во тьме, рассмеялся – и не было ничего страшнее этого смеха.

Клинок меча распорол воздух, и голова маршала покатилась куда-то под уклон на радость крысам.