Женщина, которую я бросил - Эндо Сюсаку - Страница 1

Сюсаку Эндо

Женщина, которую я бросил

Shusaku Endo

The Girl I Abandoned (WATASHI GA SUTETA ONNA)

Copyright © 1963, The Heirs of Shusaku Endo

All rights reserved

© Румак Н., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Мои заметки (1)

Станешь вдовцом – запаршивеешь.

Такое существует старое присловье, но случалось ли вам, милые мои осторожные читательницы, заглянуть туда, где обитают двое юношей? Не думаю, что вам приходилось своими глазами видеть, какой кавардак в комнате этих лентяев, или самим обонять эту вонь.

Впрочем, если у вас есть младший брат или возлюбленный, уехавший из дома на учебу, попробуйте как-нибудь внезапно нагрянуть в его жилище. Я уверен, что, стоит вам открыть дверь, вы скривитесь и ахнете:

– Какая гадость!

Наше повествование начинается в общежитии, где, через три года после окончания войны, жили двое молодых людей, и вовсе не моя вина, если какие-то подробности несколько шокируют моих читательниц. В то время Сигэо Нагасима и я, Цутому Ёсиока, вели холостую жизнь, и наша комната в районе Канда – не скажу, что запаршивела, но летом просто кишела на славу откормленными блохами. Она была крохотной, площадью в шесть дзё, откуда были видны сгоревшие проплешины Канды и только что отстроенные бараки, но даже такую было сложно найти в то время – да еще чтобы без залога и дополнительных взносов.

Имя моего друга – Сигэо Нагасима – заставляет вспомнить об известном в то время бейсболисте, но не стоит представлять себе такого же крепкого, мощного, энергичного юношу. Когда он раздевался, показывались впалая грудь и жалко выпирающие ребра – следствие голодных студенческих лет, когда подолгу приходилось питаться жидким рисовым супом с овощами и минтаем. Со мной дело обстояло еще хуже. В детстве я перенес полиомиелит в легкой форме, поэтому мало того что был очень худым, еще и подволакивал правую ногу.

И я, и мой друг редко появлялись на занятиях. Мы не избежали участи большинства студентов, вынужденных подрабатывать, потому что после войны жившие в деревне родители почти не могли помогать нам деньгами. В отличие от современных одаренных и талантливых молодых людей, зарабатывающих по двадцать-тридцать тысяч иен игрой в ансамблях или на практике в компаниях, мы развозили снова появившиеся на рынке электротовары или алюминиевые кастрюли от оптовиков в розничные магазины, продавали лотерейные билеты и фруктовый лед на стадионах и пляжах – в общем, занимались тем, что не очень подходит молодым людям с четырехугольными студенческими фуражками на головах.

«Хотелось бабок, хотелось баб».

Простите за вульгарные выражения, но таковы были в то время наши с Нагасимой устремления.

Бабок, то есть денег, у нас, само собой, не было, но и девушки, которые быстро стали такими же крепкими, как нейлоновые чулки, воротили носы от студентов-голодранцев, живших на деньги от подработок.

– Бабок хочется. И с бабами поразвлечься, – вздыхали мы с Нагасимой в те дни, когда работы не было, надев марлевые маски и ворочаясь на матрасах, из которых лезла вата.

Маски мы надевали не потому, что болели, а потому что в комнате, в которой не делали уборку уже месяц, от малейшего движения из просветов между нашими постоянно валявшимися на полу матрасами, словно дым, в воздух вздымалась пыль. Вот и приходилось нам, лентяям, закрывать рты и носы.

Был ясный осенний полдень, и отчаянно красивые лучи солнца щедро лились в комнату через окно с трещинами на стекле. Воздух был настолько прозрачен, что откуда-то издалека отчетливо слышалась песенка «Буги-вуги» Сидзуко Касаги, которую передавали по радио. Мы сидели, скрестив ноги, на матрасах и хлебали картофельный суп, сваренный на электроплитке, и сладкий аромат еды, смешиваясь с вонью, исходившей от наших постелей, странным образом напоминал мне запах матери. Пронзительная голубизна осеннего неба и этот запах делали меня сентиментальным.

– Эй, если не собираешься есть, отдай мне. – Нагасима, жадно глядя на меня, поднес ко рту миску, которую мы сперли в лапшичной.

– Отвали. И так две лишние ложки выхлебал.

– Угу. Сколько нам еще так жить? Мне кажется, у меня уже и тело, и душа грязью заросли.

Нагасима, как ни странно, тоже был чувствителен, вот и начал тогда этот разговор.

В детстве он жил в префектуре Яманаси. Осенью в этой горной местности начинался сбор винограда. Он рассказывал, как свисающие с опор янтарные гроздья сверкают на солнце, будто драгоценные камни, а девушки в тростниковых шляпах и гетрах укладывают эти гроздья в корзины.

– Девушки протягивают руки к опорам, которые поддерживают лозу. Я тогда был маленьким, но все равно понимал, как красивы их белые коленки, которые сверкают между подолом кимоно и гетрами, когда они тянутся вверх. Как приходит осень, я почему-то каждый раз вспоминаю эти коленки.

Работая палочками, Нагасима оживлял в памяти воспоминания, но и я, кажется, видел эти упругие девичьи тела, тянущиеся под осенним солнцем за виноградными гроздьями и сверкающие белоснежными коленками, которые виднеются между кимоно и черными гетрами. Вот было бы счастье – хоть разок пособирать виноград с такой девчонкой!

– Так, все. За работу. – Нагасима вернулся к унылой действительности. – Мы совсем забыли о повседневности: первым делом «гелт», а не «мэдхен»[1].

Он вскочил, сорвал с себя промасленное кимоно, подбитое ватой, и сунул руку в единственную корзину с вещами, стоявшую в стенном шкафу.

– Фу, какая грязь.

Словно пес, роющийся в земле, он вышвыривал оттуда грязные рубашки и подштанники.

– Это что же, ничего чистого? Все ты виноват: не моешься, даже когда в баню ходишь!

Вообще-то, мы с ним оба пихали в эту корзину грязные вещи. Первое время нашей совместной жизни каждый все-таки носил собственное белье, но постепенно мои рубашки стали его рубашками, его подштанники – моими подштанниками. Мало того – мы, лентяи, чтобы сократить свои хлопоты, связанные со стиркой, выработали дурную привычку вытаскивать из месяц не стиранной груды грязного белья и надевать то, на котором грязь была еще не так заметна. (О, читательница! Перестань морщиться! Я ведь говорил! Твой братишка или возлюбленный… в общем, любой мужчина, живя один, делает то же самое!)

Мы с Нагасимой разошлись в разные стороны в толкотне у станции Отяномидзу под бледными лучами солнца. Ему надо было ехать в какую-то усадьбу в богатом районе выгуливать собаку. Да не простую собаку. По словам Нагасимы, тамошнего пойнтера кормили роскошно, добавляя в еду сливочное масло и молоко. Даже в послевоенной Японии богачи продолжали жить богато.

Я же отправился в Сугадай, в офис Всеяпонской ассоциации помощи студентам. «Офис» – звучало красиво, но на самом деле это было маленькое здание барачного типа, куда беспрерывным потоком входили и выходили студенты. Однако крохотный офис предоставил нам дешевое жилье, и там можно было заполучить новую подработку.

Перед офисом под слабыми лучами осеннего солнца стояла очередь из таких же, как я, студентов со впалыми щеками. Парни в одежде демобилизованных и в четырехугольных фуражках, в поношенных пиджаках – все это были студенты.

Я встал в очередь и принялся рассматривать объявления о подработке, наклеенные на стену. Сбор мусора на газонах перед императорским дворцом и в районе Сибаура. Платили за это хорошо, но мне с последствиями полиомиелита эту работу выполнять было сложно. На продаже лотерейных билетов денег не заработаешь, а выкладываться приходилось по полной, репетиторство же монополизировали ребята из первоклассных университетов, таких как Токийский или Хитоцубаси.

У меня невольно вырвался вздох, но тут мне на глаза попался маленький листок, наклеенный в незаметном месте у правого края доски объявлений. Те объявления, на которые кто-то откликнулся, служащий перечеркивал красной косой линией, но на этом пометка красными чернилами отсутствовала.