Разведывательно-диверсионная группа. Кондор - Негривода Андрей Алексеевич - Страница 24

Врачи написали в этой скорбной бумажке, что девушка погибла вследствие сильного удара, повлекшего перелом позвоночника. А вот дальше...

Дальше была написана коротенькая фраза...

Андрей раз за разом перечитывал эту строчку. Весь оставшийся путь до аэродрома в Обани... Ему хотелось выть, рвать зубами большой деревянный ящик, в котором находился сейчас оцинкованный железный гроб с телом Мари, ему хотелось биться головой о металлические стенки самолета... Но... ничего этого он не делал... Андрей просто замер, перечитывая с уже в тысяча первый раз эти слова, а по его щекам текли молчаливые горькие слезы.

«...Патологоанатомом, установившим причину смерти, также было выявлено, что капитан Савелофф была беременна, со сроком приблизительно в 6—7 недель...»

Он смотрел на эти строчки, написанные равнодушной рукой, и:

«...Ты все просрал, капитан! Просто взял и просрал свое счастье!.. Какой же ты мудак, Андрюха! Мудак и законченный идиот! И ты будешь наказан за свою глупость. Я сам тебя накажу! Сам!..»

Солдаты, встречавшие самолет, уже начали выносить скорбные ящики из чрева самолета, а Андрей все сидел и сидел на жесткой лавке, перечитывая раз за разом эти строки, словно пытался вбить их в свою память навсегда. Он даже не заметил, как к нему подошел Жерарди и присел рядом.

Генерал посмотрел на бумагу в руке Андрея и, видимо, прочел то, что в ней было написано:

– Ты не знал, Ален?

– Нет, – ответил он глухо.

– Я говорил ей, что ты скоро вернешься... Ей нужно было подождать всего две недели... Я не хотел ее отпускать в этот проклятый богом Афганистан. Но ты же знаешь Мари...

– Знаю, Паук.

– Удержать ее было просто невозможно! Она всегда была упрямой и своевольной девчонкой. Об этой новости она собиралась сообщить тебе сама и не хотела ждать.

– Мы так и не встретились, Паук.

– Судьба...

Генерал покряхтел по-стариковски, вставая:

– Пойдем, капитан. Здесь больше нечего делать. Пойдем, сынок.

...Через несколько часов, уже в Абажеле, сидя в кабинете Паука, они вдвоем попытались напиться, но... Горе не заливалось алкоголем – коньяк их не брал. Крепость этого напитка оказалась слабее их общего горя, и эти вояки пили его, словно воду.

На следующий день Мари увезли в Париж.

Генерал просил, почти приказывал Андрею ехать вместе с ним, но... Он не полетел. Он просто не смог. Андрей просто не представлял, как будет смотреть в глаза ее матери и какие слова говорить...

Он попросту воспользовался своим статусом пенсионера и уехал совершенно в ином направлении. Сначала в Марсель, к Питону. А еще через несколько часов он уже поднимался на борт самолета, выполнявшего рейс Марсель – Тель-Авив.

Это, наверное, было похоже на бегство. Да, скорее всего это именно оно и было. Первое и единственное в жизни Андрея бегство. Но он точно знал, для чего поступает именно так. Он ехал наказывать самого себя. Одиночеством...

Часть вторая

"...Слабые остаются, сильные – идут дальше...» (Арабская мудрость)

30 декабря 2001 г. Израиль

...Вернувшись из Франции, Андрей снял себе крохотную меблированную квартирку и уединился от всех. Спрятался от всего мира, как моллюск в своей раковине...

Да это и была самая настоящая раковина.

В стране Израиловке все дома строятся на сваях. Ну, то бишь есть в домах, конечно же, и первый этаж, но он технический. Там, как правило, находятся помещения с газовыми баллонами и водяными счетчиками и кладовки, которые здесь называют махсанами. А первым этажом, жилым в смысле, считается то, что у нас принято понимать как этаж второй... «Квартира», которую снял Андрей, была некогда махсаном. Кладовкой без окон, два на три метра, в которую впихнули «санузел» (душевая кабинешка и унитаз) и «кухню» (метровая столешница с мойкой). Ну, и еще пристроили «веранду» из раздвижных пластмассовых жалюзей – полтора на три метра, – где находился двустворчатый шкаф. Шкаф этот, если честно, и был всей мебелью, с которой сдавалась эта «квартира»... Вот такая раковина для рака-отшельника...

Первую неделю Андрей спал на полу, на той тоненькой «пенке», которая была обычной постелью для любого разведчика-диверсанта – она входила в «носимое снаряжение»...

Только... Выбирая себе место для ночевки на голой земле, в горах ли, в джунглях ли, спецназовец все равно выискивает такое место, где есть хоть что-то... Трава, мох, старые прелые сосновые иголки, лежащие на земле многосантиметровым слоем... Да просто яма! Земля, она ведь очень теплая и мягкая на самом деле. Никто и никогда не спал на промерзлом камне! Никто и никогда! Всегда находились места поуютнее. А сейчас... Сейчас, в декабре, и хоть это был и Израиль, но температура была всего-то градусов восемь-девять выше нуля, да при постоянной влажности до 90 процентов – сезон дождей... Вот именно сейчас, в промерзшей отсыревшей «квартире», Андрей расстилал свою старенькую, но такую проверенную «пеночку» на кафельных плитках пола... Он выдержал таких ночевок ровно неделю, до того момента, когда одним утром еле смог разогнуться – его отмороженные на кафеле почки заявили свой категорический протест.

На какой-то рыночной распродаже он приобрел два подержанных, видавших виды дивана – на «веранду» и раскладной в «спальню», – журнальный столик, пару пластиковых стульев и еще какую-то дребедень по мелочи типа кастрюльки, сковородки и ложек-вилок... Пора было налаживать свой быт.

Пора!.. Только не мог он себя заставить. Не хотел. Потому что не знал, не видел теперь в этом никакого смысла.

«...Быт тебе? Удобства? А хренушки с маслом?! Просрал ты свое счастье, капитан! Уже второй раз! Прошлепал! Сначала Кошка[27] , теперь Мари... Не умеешь ты жить среди людей, волчара. А потому и место тебе здесь, в клетке. Живи и мучайся...»

Он истязал самого себя.

В его «доме» было «шаром покати» – ничего, что можно было бы назвать едой. То есть вообще ничего, даже хлеба! Каждый день он покупал бутылку водки, бутылку минеральной воды, пластиковый стаканчик и шел к морю. Благо, что идти было всего-то минут десять – Нетания город совсем небольшой. Там, в самом конце набережной, у него было одно излюбленное место подальше от любопытных глаз – несколько скамеек под навесом. Но было в этом месте одно, по мнению Андрея, большое преимущество перед всеми остальными. Не сама уединенность места, нет... Здесь с высокого обрыва открывался вид на морской горизонт. Здесь его не загораживали кусты и не было ограждений с табличками «Опасно! Крутой обрыв!»... В этом месте была хоть какая-то иллюзия свободы.

Андрей выпивал литровую бутылку поганой, дешевой, вонючей водки, которая больше напоминала крысомор, чем напиток для людей, и возвращался в свою «раковину»...

На следующий день все повторялось с самого сначала...

Так прошла одна неделя.

И Филин почувствовал, что опустошен. Полностью! До самого дна своей зачерствевшей души. Он целыми днями бродил по городу и смотрел в незнакомые лица. Он искал... Искал хоть кого-то, с кем можно было бы поделиться своей болью. Но... «свободные уши» не находились, и Андрей шел в захолустный магазинчик на рынке за очередной бутылкой – только она, безмолвная, умела выслушать его слова. Только она, водка, была теперь его неизменной подругой.