Университет - Литтл Бентли - Страница 91

Лысый мужчина в ярости вскочил, схватил мяч, увидел внизу девушку, которая особенно заливисто смеялась, и прицельно швырнул мяч ей в лицо. Да так удачно, что шар с громким шлепком отскочил от ее лица. Девушка была слегка ошарашена силой удара и затрясла головой.

Настроение толпы резко изменилось. Из развязно-игривого оно стало агрессивным. Хоуви всей кожей ощутил эту перемену и тут заметил, что под трибуной он остался совершенно один. Все, кто хотел выйти на улицу, уже прошли. Оставшиеся зрители болтали и закусывали на трибуне.

Хоуви почувствовал, что все взгляды обращены на него. На трибуне осталось примерно две трети зрителей. И все глядели на него.

Приятного мало.

Если прежде в сердце Хоуви был только небольшой холодок, то теперь он испугался всерьез.

Они ведь не просто смотрят. В их глазах злоба и вражда, ищущие выхода. Хоуви инстинктивно чувствовал что-то вроде отрицательных флюидов в воздухе. Он хотел нажать рычажок на подлокотнике и , ехать прочь — от греха подальше. Однако так раз-; волновался, что его рука, и без того слабая, отказалась слушаться: похоже, паника совершенно парализовала пальцы. Он в отчаянии водил глазами по трибунам в поисках Стюарта и Эдди.

И тут пляжный мяч ударил Хоуви по голове. Его бросила девушка, сидящая в центре трибуны. Удар был не очень сильный. Однако зрители отреагировали жестоким скотским смехом. И этот смех был больнее самого удара. Подобный смех не предвещал ничего хорошего.

Наконец Хоуви заставил свои пальцы повиноваться, нажал рычажок, и коляска покатила в сторону выхода.

В него полетел еще один мяч.

На сей раз это был тяжелый баскетбольный мяч.

Удар пришелся по мотору. Коляска покачнулась, но устояла. Однако она встала и, сколько Хоуви ни жал на рычажок, с места не двигалась. Очевидно, от сотрясения в моторе что-то заклинило. Так или иначе, двигатель больше не работал.

В его сторону полетел еще один баскетбольный мяч и угодил в середину груди. Удар был так силен, что качнул коляску назад. Острая боль пронзила грудь Хоуви. Дрожащими руками он кое-как подхватил мяч, упавший к нему на колени.

Толпа довольно гоготала, и кто-то крикнул:

— Швыряй его нам! Швыряй сюда! Через несколько секунд уже вся трибуна громко скандировала:

— Швыряй его нам! Швыряй сюда!

Хоуви с усилием выпрямился, продолжая держать мяч в руке. Ему вдруг подумалось, что напрасно он так боится этой толпы, напрасно приписывает ей злобные инстинкты... ребята балуются, дурачатся... пусть по-глупому, но без черных мыслей... Это все паранойя, это все мания преследования, которую навязал ему чересчур осторожный Джим... Будь у него руки покрепче, Хоуви принял бы участие в забаве — отбросил бы мяч на трибуну.

Но тут еще один баскетбольный мяч ударил Хоуви по затылку и чуть не выбросил инвалида из коляски. У него слезы навернулись на глаза, но он усилием воли удержал их. Расплакаться перед этими мордами не только унизительно, но и опасно...

Мучители весело хохотали и возбужденно топали ногами.

Новый тяжелый мяч ударил по тележке и развернул ее. Теперь Хоуви сидел лицом к скамейкам, уходящим вверх. Перед глазами все плыло. Как сквозь туман он увидел, что многие зрители на трибуне вскочили с мест и в руках у них оранжевые баскетбольные мячи. Господи, откуда у них столько мячей? Они их что, заранее припасли? Сердце Хоуви бешено колотилось, возникло абсурдное, детское желание закрыть руками лицо и навзрыд, безутешно расплакаться.

Когда следующий мяч больно ударил его в плечо, Хоуви жалобно вскрикнул. И тут же два мяча одновременно угодили ему в голову, с разных сторон.

Он вывалился из коляски.

Теперь он был совершенно беспомощен. Он попытался ползти прочь, к выходу. Но руки были слишком слабы — Хоуви приподнялся на них и тут же упал, с грохотом стукнувшись лбом о доски пола.

Он больше не сдерживал слез. Он рыдал как ребенок от страха и обиды и уже не мог остановиться. Ползти не получалось, поэтому он попробовал перекатываться с бока на бок. Краем глаза Хоуви видел, что десятки негодяев сбежали с трибуны и окружили его. У каждого в руках был увесистый оранжевый мяч. Им было мало бить инвалида с большого расстояния; они хотели расстрелять его мячами почти в упор. Те, кто остался на трибунах, весело улюлюкали...

— Нет!!! — закричал Хоуви из последних сил. — Не-е-ет!!!

Но никто его не слушал. Десятки оранжевых мячей полетели в распростертое тело...

2

На углу Семнадцатой и Гранд-авеню кого-то ловила полиция. У заброшенной бензоколонки три патрульные машины блокировали мини-автобус. Фейт, к своей досаде, не успела проскочить перекресток — пришлось затормозить перед красным светом. Было весьма неприятно оставаться в этом месте, когда рядом в любой момент может начаться перестрелка. Нервно покусывая губы, она косилась то на полицейские машины, то на светофор.

К счастью, выстрелы раздались, когда Фейт уже нажала на газ. Девушка не стала оглядываться и прибавила скорость. До сих пор ей казалось, что повседневные "прелести" городской жизни побледнели рядом с кошмаром, который творится в университете. Однако она была не права. Постоянная настороженность в университете приучила ее жить с оглядкой, острее воспринимать опасность. Так что теперь все действовало ей на нервы с десятикратной силой — замирало сердце, когда какой-нибудь дурак на дороге лихо подрезал ее, или вот как сейчас, когда внезапно возник риск оказаться на линии огня и получить шальную пулю.

В последнее время смерть ходила так недалеко от Фейт, что она поневоле научилась угадывать ее близость.

И теперь девушка с ужасом понимала, что смерть, оказывается, ходит за ней по пятам как в университете, так и вне его. Смерть может прятаться буквально за каждым углом. Раньше Фейт была глупее и легкомысленнее и не знала смерть в лицо, а потому и не узнавала ее, когда черное рыло смерти мелькало поблизости.

На следующем перекрестке она увидела полицейского, который, выйдя из своей машины, напряженно целился в человека, сидевшего за рулем "шевроле" и что-то кричавшего ему. Фейт проигнорировала то, что уже горит желтый свет, и нажала на газ. Справа раздались разъяренные гудки — водители возмущались тем, что ее "фольксваген" промчался на красный свет.

Плевать. Лучше заплатить штраф за нарушение правил уличного движения, чем ненароком получить пулю в лоб.

Машина матери стояла на подъездной дороге, пришлось припарковаться у тротуара напротив дома.

Парадная дверь оказалась не заперта, и Фейт с порога крикнула, чтобы не застать чего-нибудь неподобающего:

— Мама, это я!

— Ее нет дома. Я один, — отозвался брат. Кейт лежал на диване и смотрел телевизор. Кругом было полно немытой посуды.

Фейт кивнула брату, прошла через комнату и положила учебники на кофейный столик.

— Ты бы ее застала, если бы приехала минут на пять раньше. Она только что умотала со своим хахалем.

Девушка бросила ключи от машины на каминную доску и спросила деланно небрежным тоном:

— Стало быть, ты вернулся домой?

— На какое-то время.

Фейт села напротив брата, в кресло с истрепанной обивкой.

— Мамаша в курсе, что ты вернулся? Кейт пожал плечами:

— Откуда мне знать?

— Но ты же виделся с ней?

— Ну. Только почем мне знать, дошло до нее, что перед ней я, или нет. Когда я появился, она и ее очередной "дядечка" были почти в невменяемом состоянии. — Он принюхался к воздуху. — Какой-то гадостью пахнет. То ли селедкой, то ли бабьей смазкой.

Фейт скорчила брезгливую гримасу:

— Господи, Кейт, не будь таким мерзким пошляком!

— "Кейт, не будь таким мерзким пошляком!" — передразнил брат. — А кем еще мне прикажешь быть? Я что, по-твоему, бездушный кусок камня? Что я должен чувствовать, возвращаясь домой и натыкаясь на подобный запашок в гостиной? Средь бела дня, и не в спальне! "Ах, братик, не будь таким мерзким пошляком! Это, должно быть, аромат нашей любимой мамочки!"