Ковчег детей, или Невероятная одиссея - Липовецкий Владимир - Страница 29

Первую ночь мы спали плохо. А потом ничего, устроились. Кормили хорошо. На первое — вкусный мясной суп. На второе — кнедлики. А еще масленая пшенная каша с изюмом.

На пятый день меня с Лукасом под конвоем отправили в Тюмень. Приехали поздно вечером. Сразу пошли к Петру Васильевичу Дежоржу. Он нас пожурил и отпустил с миром.

Пока нас не было, колонистам выдали теплые шапки…

Итак, попытка Виктора Преображенского и Рудольфа Лукаса бежать домой оказалась безуспешной. Мальчишки горячо спорили о причинах неудачи. Нужно действовать по-иному. Но как?

Везде, по ту и другую стороны фронта, многочисленные патрули, милиция, контрразведка… В каждом не имеющем документов видят шпиона или мародера. Прочесываются, тщательно досматриваются вокзалы, вагоны, улицы, кинотеатры и магазины, проселочные дороги… Везде расставлена густая сеть, в которую попадается даже такая мелкая добыча, как подростки.

И все же выход есть. Должен быть.

Гражданская война требовала все новых и новых солдат. В начале 1919 года Колчак объявил очередную мобилизацию. В Тюмени формировалась ученическая дружина, и два вербовщика пришли к старшим колонистам. Но юноши наотрез отказались служить.

И только один из них увидел ситуацию в другом свете. Вот он, тот самый шанс. Можно будет дезертировать. И таким образом попасть в Петроград. Ведь Колчак обещал в самом скором времени быть в столице.

Я так и не узнал имени этого колониста, хотя рукописные странички его дневника передо мной. 10 марта 1919 года он пишет прошение военному коменданту Тюмени. Прошение удовлетворили и выдали проходное свидетельство, а также «кормовые» деньги (по три рубля в сутки). Колонист должен был самостоятельно прибыть в расположение воинской части. Мытарства его оказались не меньшими, чем у Преображенского и Лукаса. Достаточно было одного взгляда, чтобы отказать юноше в приеме на службу. Не вышел ни фигурой, ни ростом.

Тогда он обращается уже не в боевую, а в инженерную часть. Но и там отказ.

«…Наконец я нашел штаб. Но меня даже в дверь не пустили. Сел на скамейку и стал ждать. Идет офицер. Я к нему. Он провел меня к адъютанту. И снова неудача. И тут ничего не вышло».

Читая эти дневниковые записи, невольно приходишь к мысли: разве мальчишка этот может быть солдатом? Нет в нем гнева, праведного или неправедного, столь необходимого для добровольно записавшегося в армию.

Но посмотрим, что же дальше…

«…В расположении Бийской инженерной роты я познакомился с солдатом и все ему рассказал. Он мне посоветовал ехать до Омска.

На следующую ночь я сел в паровоз, едущий в Омск. На паровозе пришлось изрядно поработать, скидывая дрова и уголь с тендера. Благополучно доехал до Петропавловска… Пробыл там четверо суток. Этот Петропавловск я запомню на всю жизнь.

У меня кончились деньги. За эти четыре дня во рту ничего, кроме ледяной воды из водокачки. К тому же сильный мороз до 35 градусов. Самочувствие ужасное. К счастью, надо мной сжалился машинист. Он попросил помощи у проходившего мимо кондуктора. Тот сунул меня в какой-то вагон. В этом вагоне я несколько раз падал в обморок от истощения. Но все же доехал до Омска.

В Омске отъелся у чехов. И чуть у них не остался. Но решил добраться до Екатеринбурга, надеясь там найти знакомых. Оказалось, они уехали.

В Екатеринбурге ночевал на вокзале… Меня и здесь преследовали неудачи. В ночь с 24 на 25 марта была проверка документов. А я их потерял. Меня сцапали.

Ночь провел в вокзальной каталажке. Наутро отправили в уголовный розыск. Там просидел около двух недель. Милиции надоело со мной возиться, и они меня отпустили с сопроводительным письмом.

Я вернулся в Тюмень, в колонию, и зажил по-старому.

Приехал я за четыре дня до Пасхи».

19 апреля, за день до Пасхи, колонисты отправились в лес — за сосновыми ветками для гирлянд. На реке еще стоял лед. А из земли пробивалась нежная зелень.

Весна несла с собой радость и надежду.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В КАЗАЧЬЕЙ СТАНИЦЕ

Читатель, наверное, уже забыл о Пете Александрове и его сестре Леночке. И ничего удивительного. Ведь мы с ними не встретились ни в одной из последних глав. И тому простое объяснение. Брат и сестра Александровы не попали ни в Петропавловск, ни в Ирбит, ни в Тюмень и ни в один другой город Сибири, где расположилась на зиму детская колония.

Гатчинская группа была единственной, которой определили местом жительства не город, а большое казачье село.

Группа состояла из пятидесяти человек. Почти все мальчики. И самым старшим, в том числе и Пете, всего по двенадцать лет.

Заведующей назначили Надежду Гавриловну Секачеву-Минкер. В колонии эта женщина оказалась случайно. Весной, как и многие жители столицы, выехала из Петрограда, а вернуться не смогла. Узнав о бедственном положении детей, Надежда Гавриловна предложила свои услуги.

Воспитателями оставались уже знакомые нам супруги Симоновы — Георгий Иванович и Елизавета Аристидовна.

Но больше всего дети были привязаны к медицинской сестре Капитолине Алексеевне Зарубинкой.

…В назначенный день мальчиков и девочек вместе с их скарбом посадили на телеги. На каждой из них, устланной тонким слоем соломы, сидели по восемь человек. Сидели, свесив ноги, опершись спинами на сундучки и корзины.

Неудобства переезда действовали угнетающе. Слышавшиеся вначале смех и веселый говор смолкли.

Тряска, жара и дорожная пыль вынуждали ребят то и дело соскакивать с телег и идти рядом, обочиной дороги. Младшие хныкали.

— Потерпите… Ну еще немного потерпите, — приговаривала медсестра, одной рукой гладя малыша по головке, а другой — протягивая кружку с холодным компотом.

Для старших у Симонова были свои уговоры.

— В места мы едем хлебные, — говорил он, широко улыбаясь. — Это самые богатые места на Урале. Мужики здесь зажиточные. Так что есть будем вволю.

— Вашими бы устами да мед пить, — отозвалась Надежда Гавриловна. — Разве не слышали пословицу: «Мужик богатый, да бык рогатый».

— Бог милостив, — не нашелся чем другим ответить Георгий Иванович.

Проселочной дороге, казалось, не будет конца. Только к середине дня им встретилась харчевня. Возле нее решили сделать привал.

Дети довольствовались сухим пайком и чаем, принесенным в кастрюлях. Вокруг толпились удивленные крестьяне. Тараща глаза, они спрашивали возниц:

— Что за мамаева орда?

Но те только молча разводили руками.

До станицы Уйской добрались только в сумерки. Под жилье выделили поповский дом. Места было мало, и спать пришлось на нарах, укрывшись чем попало. Вечером в поповском доме из-за отсутствия свечей и керосина не светилось ни одно окно. Но и днем каждая комната напоминала темную келью.

Не оправдались надежды и обещания Симонова.

Вскоре воспитателям стало ясно, что выбор казачьей станицы, лежащей в ста километрах от железной дороги, оказался неудачным. Казаки не хотели помогать детям Красного Петрограда. Благотворительных организаций в сельской местности и подавно не было. Так что началось уже знакомое — дети стали ходить по станичным домам, выпрашивая милостыню.

Но подавали неохотно и мало, иной раз выпроваживая ребенка грубым словом. Даже отказывались продать молоко больным детям.

Но нужнее всего была мука.

Посланная на мельницу медсестра вернулась ни с чем.

— Требуют денег, в долг не дают, — оправдывалась она перед заведующей.

— Пойдемте вместе.

— Пустое дело, Надежда Гавриловна. У этого мельника зимой и снега не выпросишь.

— Ничего, я знаю, чем его заинтересовать.

— Лука Ермилович, дети ведь голодные, — постаралась усовестить хозяина мельницы Секачева-Минкер. — Войдите в наше положение.