Стрежень - Липатов Виль Владимирович - Страница 4

— Сюда, Степушка, сюда! Иди, голубчик!

Перейдя на шаг, Степка опасливо косится на тетку Анисью, рядом с которой сидит Наталья Колотовкина, заранее насмешливо улыбаясь. Здесь же пристроилась Виктория — перебирает бумаги, гремит костяшками счетов. На Степку она не смотрит, однако он понимает, что Виктория ждет, что он, Степка, будет делать.

— Некогда! — отмахивается он от стряпухи, собираясь промчаться мимо, но толстая, в два обхвата, тетка Анисья преграждает ему дорогу.

— Здравствуй, Степушка! Здравствуй, голубок! Ить разбудили миленького, не дали поспать… Иди сюда, Степушка, иди! Накормлю я тебя, голубчика! Шанежки есть, пирожки, молочка дам. Иди, милый, поешь, молочка попей! — Она замолкает и вдруг, будто по секрету, сообщает: — Надысь к твоей матери заходила, так она спрашивает, как, дескать, Степушка, хорошо ли ест… — И снова поет жалостливо: — Накормлю я тебя, сиротинушку!

Виктория низко сгибается над бумагами, ожесточенно гремит костяшками счетов. Степка понимает, что девушка сердится, наверное, стыдится за него, потому и не смотрит, отворачивается. Он краснеет, рвется уйти, но тетка Анисья не отвязывается от него. Степка рвется влево — она тоже, Степка вправо — она туда же.

— Попей молочка, Степушка! Шанежек отведай, миленочек!

— Попей молочка, теленочек! — дразнится Наталья Колотовкина. Голос у нее грубый, хриплый. — Засоня! — говорит она, лениво поднимаясь с табуретки. Отстранив плечом стряпуху от Степки, Наталья с силой толкает парня рукой. — Вали, куда пошел! Вали! А ты, тетка Анисья, тоже проваливай — нашла время! — На Степку Наталья не смотрит, усмехается: — Иди работай, не помрешь до обеда!

Отбежав от тетки Анисьи, Степка оборачивается и видит, что Виктория смотрит на него сердитыми блестящими глазами: «Позор! Стал объектом насмешек!» От этого взгляда Степка пятится.

Тетка Анисья сокрушенно вздыхает, садится на самодельный табурет и, широко расставив могучие ноги в тяжелых сапогах, принимается чистить картошку. Ловко снимая картофельную шелуху, она, будто про себя, говорит:

— Эта холера, то есть Наталья, побей ее гром, не дала ить покормить Степушку! А он что — он в пище нуждается! Сегодня не поел, завтри не поел, послезавтри… Что получится? Ослабнет! А парень он молодой, в костях еще слабый, в грудях неокрепший. Работа, конечно, тяжелая, потягай-ка эту заразу, этот проклятущий невод! Потом возьми другое — парень он молодой, по ночам, конечно, с девками шарится по улицам, не спит…

После этого тетке Анисье надо немного передохнуть, она косится на Викторию, на Наталью и снова продолжает:

— Ему хорошая питания нужна… Девки до Степки прилипчивые. Глаз у него светлый, волос курчавый, сам сильный, здоровущий. Одним словом, парень завидный. Намедни, это, иду из бани, гляжу — Степка, а рядом барышнешка попискивает. Мать родная, думаю, с кем это он? Глядь, а он вот с ней, вот с ней самой! — радостно говорит тетка Анисья, бесцеремонно тыча пальцем в сторону Виктории. — С ней он, милай! Ну, ладно, поглядела я, постояла, дальше пошла, потому надо было перец у Мефодьевны взять… Мой ведь, подлец, холера, ни за что осетрину не станет без перца жрать. Ни за что! Ну, конечно, взяла перец, иду это, и они обратно стоят у городьбы и вроде обнимаются…

— Прекрати! — поднимаясь, грозно вскрикивает Наталья. — Прекрати, кому говорят…

— Ты мне рот, конечно, не затыкай. Вот, значит, смотрю, а они вроде обнимаются…

Наталья крепко хватает стряпуху за плечи.

— Прекрати, тетка Анисья, добром прошу! Не выдерживает ,и Виктория Перелыгина: оторвавшись от бумаг, передергивает узкими плечами.

— Какое вам дело, товарищ Старикова, до наших отношений? — сердито говорит она. — Зачем вы сплетничаете?

— Мне, милая, до всего есть дело! — не пугается стряпуха. — Я, милая, в Карташеве родилась и помру, а ты здесь без году неделя… Ну вот, смотрю, они, значит, вроде обнимаются…

Усмехнувшись; Наталья Колотовкина прикрывает рот стряпухи жесткой ладонью.

— Вот как! — удовлетворенно говорит она.

Наталья высокая, крепкая; у нее прямые плечи, сильные руки, крутые бедра, а лицо мужское, нос с высокой горбинкой.

— Молчи, молчи! — усмехается она, отнимая ладонь от губ стряпухи, которая почему-то не сердится на нее, а, получив возможность говорить, немедленно обращается к Виктории:

— Я, девка, тебя видела и всем скажу, что видела. Я такая — правду в глаза режу! Степка, конечно, человек для тебя завидный. Он для тебя…

Она не успевает закончить фразу, как раздается голос бригадира:

— Женщины! К берегу!

Они бросаются к реке. Близок самый волнующий момент — выборка из воды огромной мотни стрежевого невода.

Тарахтя, поскрипывая, работает выборочная машина; кроме ее гудения — ни звука. Выстроившись вдоль невода, рыбаки помогают машине: аккуратно укладывают поплавки, грузила, выравнивают дель, тетиву. Они снова сосредоточенны, молчаливы, солидны и (?) даже Степка Верхоланцев притих: закусив губу, приглядывается к выходящему из глубины неводу. Болтать языком во время выборки невода запрещено рыбацкой традицией; грех тому, беда, кто забудется, проболбонит что-нибудь громко! Медленно-медленно повернется к нему дядя Истигней, смерит с ног до головы взглядом. «Захлебнись!» — непременно скажет он, да так, что у человека действительно перехватит в горле.

Бывалые обские рыбаки, особенно пожилые, — люди суеверные. До сих пор некоторые из них верят, что выпущенная из мотни рыба разносит по реке весть о появлении человека и по этой причине осетры и нельмы обходят песок; не только пожилой рыбак, но и мальчишка — от горшка два вершка — зло обругает прохожего, коли тот поинтересуется, сколько поймали рыбы; многие верят и в счастливую нитку невода, и в счастливые поплавки, и во все прочее.

Вот почему на берегу стоит благоговейная тишина.

Выборочная машина все туже затягивает кошель верхней тетивы, круг поплавков сжимается, в неводе, там, где мотня, раздается бульканье, иногда вода точно закипает.

Можно всю жизнь проработать на промысле, и все равно не будешь равнодушным, когда кишащая рыбой мотня показывается из реки; трудно в этот момент не выказать радости, не засуетиться, поэтому рыбаки заранее стараются сделать вид, что ничего особенного не происходит, что все обычно, буднично. Дядя Истигней, для того чтобы придать себе скучающий вид, сует в рот самокрутку.

— Приготовились! — негромко предупреждает он.

Рыбаки хватаются за невод, отклонившись назад, упираются ногами в песок, чтобы по команде старика единым порывом выдернуть невод на пологий берег.

— Приготовились, — шепотом повторяет дядя Истигней, так как над мотней невода радугой светятся брызги и обская чайка-баклан уже выписывает над водой косую дугу, кидается к мотне.

Степке Верхоланцеву спокойствие не удается — он приплясывает в воде, то краснеет, то бледнеет, дышит неровно, руки его дрожат от нетерпения.

— Пошел! — кричит дядя Истигней.

И весь берег мигом оживает: рыбаки улюлюкают, свистят; Григорий Пцхлава колотит веслом о воду; Степка бьет воду ногой, кричит «ура». Они стараются оглушить рыбу, испугать, чтобы она не выскочила из мотни.

— Уай! — орет берег.

Подхваченный сильными руками, невод с мотней вылезает, на песок; в брызгах пока трудно разглядеть, много ли рыбы в клубящейся, обросшей тиной мотне, Уже не один баклан, а десятки со злыми криками носятся над берегом, над головами рыбаков, прицеливаются клювами на мотню, а рыбаки все орут, колотят по воде веслами, ногами. Но вдруг все стихает. Далеко забросив недокуренную самокрутку, дядя Истигней проходит к мотне, наклоняется и равнодушно сплевывает.

— Мелочишка! — говорит он. — На зарево не будет! — Повернувшись, он выходит из круга рыбаков, садится на песок, снимает сапоги и начинает разматывать портянки.

К мотне кидается Степка; заглянув в нее, всплескивает руками, оглашенно кричит:

— Осетры!

— Осаживай, осаживай! — ворчит дядя Истигней, но мотня уже на берегу, и теперь рыбацкая традиция не запрещает радоваться.