Стрежень - Липатов Виль Владимирович - Страница 3

Потом дядя Истигней хлопает себя по карману, склоняет голову, точно хочет по звуку определить, здесь ли похлопал, и опускает в карман руку, чтобы достать кисет, такой длинный, что, вынимая его, дядя Истигней сначала тянет руку вверх, потом, когда не хватает руки, — в сторону, далеко от себя. Вытащив кисет, он по плечо запускает в него руку, достает пригоршню самосада, второй рукой из нагрудного кармана вынимает свернутую газету, тремя пальцами все той же левой руки отрывает кусочек и завертывает самокрутку. Виталий Анисимов внимательно следит за дядей Истигнеем, старается не пропустить ни одного его движения. Рот у парня полуоткрыт, глаза от любопытства блестят, как бусинки.

— Это, парниша, надо подумать, — прикурив, говорит дядя Истигней. — Тут с бухты-барахты не скажешь. Тут сплеча рубить нельзя. На прошлой неделе такая же страма над осокорем висела, а что… Ты говорил задует, а что…

— Не задул! — огорчается Виталий.

— То-то! С кондачка, парень, нельзя, — все так же медленно продолжает дядя Истигней, но после этого еще раз глядит на облако, потом на тальники, затем вздыхает, чтобы набрать в легкие побольше воздуха, и, выдохнув, решительно говорит: — Три дня не будет ветра. С понедельника, думаю, задует!

Сделавшись серьезным, сосредоточенным, дядя Истигней поднимается, проходит по завозне к рубке катера, который держит лодку «под руку», как выражаются речники. Он наклоняется, зовет: «Николай!» Стрельников высовывается из окошечка, слушает дядю Истигнея, согласно кивает головой. Затем старик возвращается на место, выбросив за борт недокуренную папиросу, зорко осматривает невод, завозню, рыбаков, Обь. Люди следят за дядей Истигнеем, тоже становятся серьезными, и даже с лица Натальи Колотовкиной сходит насмешливое выражение — она подбирается, туже натягивает зюйдвестку, а Григорий Пцхлава шепчет что-то про себя.

— Глядите! — Дядя Истигней показывает на высокий ободранный осокорь. — Луч коснулся вершинки?

— Коснулся, — почтительно отвечает Виталий.

— Значит, можно начинать! Есть у меня такая примета… Правда, солнце каждый день меняет положение, но вы примечайте. Смекаете?

— Смекаю! — говорит Виталий. — Смекаю!

Солнце уже поднялось над горизонтом — тальниками, все залито желтым светом; песок и река точно слились. Пересекающая реку лодка кажется погрузившейся в расплавленный металл.

— Начнем, товарищи! — говорит дядя Истигней, сдвигая на затылок зюйдвестку.

Принайтовленная к катеру завозня скрипит, валко покачивается, коричневым потоком из нее льется тяжелый невод, постукивая о борта гулкими поплавками и тяжелыми грузилами. Как только невод начинает струиться в реку, неторопливые движения рыбаков становятся стремительными.

Сейчас нельзя зевать — минута промедления, малейшая ошибка могут привести к аварии; если кто-нибудь замешкается, не выдаст вовремя кусок дели, невод запутается, туго натянутый катером, порвется. Бывали случаи, когда невод вырывало из завозни, а вместе с ним человека; бывало и так, что рыбаки возвращались на берег с двумя половинками невода; случалось, что невод тонул, оторвавшись от завозни. И, чтобы не было несчастья, рыбаки работают быстро, не оглядываясь, не переговариваясь, забыв обо всем на свете, кроме рвущегося из рук полотна невода.

Гудит мотор катера, плещет волна, постукивают поплавки и грузила. Трудно рыбакам. Дядя Истигней вдруг охает и закусывает губу: ударило поплавком. На большом пальце ярко выступает кровь, но вода сразу же смывает ее. У Натальи Колотовкиной сцепились поплавки, невод остановился, завозню дернуло. Наталья, выругавшись, припрыгнула на месте, повиснув над водой, отцепила; дядя Истигней только повел глазами, но ничего не сказал. А секунду назад он был готов броситься к Наталье на помощь.

В рубке катера впился руками в штурвал бригадир Стрельников. Только от него зависит, хорошо ли будет поставлен невод на реке: он может завалить его пологой дугой, может смять кошель, может так вытянуть, что рыбаки ничего не поймают. Это великое искусство — ставить невод на Оби, которая несется навстречу катеру, бурлит под его острым и вздернутым носом, всей силой стрежня хватается за днище и борта. Никаких примет, никаких ориентиров нет у бригадира — только чувство пространства, невода, силы течения.

«Чудесный» идет по дуге, за ним остается ровная крутая линия, состоящая из поплавков; она, точно пунктир на реке, обозначает место стоянки невода. Стрельников смотрит на поплавки — невод поставлен отлично. По лицу бригадира видно, что он доволен собой и полон радушия. Но вот катер поворачивает к берегу, и, хотя самое трудное осталось уже позади, лицо бригадира опять становится строгим, начальственным.

— Стоп! — басом командует он, да зря: механик Семен Кружилин уже сбавил обороты мотора, приостановил обратным ходом винта бег катера к берегу и, высунувшись из иллюминатора машинного отделения, придирчиво озирает работу бригадира. Тот командирски покрикивает: — На машине! Не зевать! — И опять зря. Семен Кружилин, каким-то образом уже оказавшийся на стрежевом песке, пальцем прикасается к белой выпуклой кнопке, подкручивает винты, гремит рычагами, и выборочная машина, гулко хлопнув дымным колечком, оживает.

Вслед за Кружилиным из завозни выбирается дядя Истигней, на ходу заматывающий окровавленный палец большим носовым платком. Торопясь к выборочной машине, дядя Истигней догоняет Виталия Анисимова, обнимает за плечи.

— Виталий! — говорит старик. — Завтра солнце должно сесть на один сучок ниже… Гляди на осокорь! Удивленно Виталий смотрит на осокорь.

Степка видит во сне, что он сходит на землю с белого космического корабля. Рядом с ним идет Виктория, наклоняется к его плечу, говорит: «Вставай, Степан! Вставай!» Он не может понять, что она хочет сказать этим, улыбается, берет Викторию за руки… и просыпается. Над ним стоит Виктория, слышен гул мотора, плеск обской волны.

— Как не стыдно! — сердито говорит Виктория. — Позор!

Солнце позади Виктории, поэтому ее волосы кажутся золотыми — вокруг головы точно ореол; не совсем проснувшемуся Степке она кажется сказочно красивой, воздушной, парящей над ним; ему трудно понять, продолжается ли сон или это уже явь, и он счастливо шепчет: «Виктория! Какая ты! Виктория!»

— Позор! — говорит она. — Валяешься на песке, когда все работают!

До сознания Степки с трудом доходит, что он лежит на берегу. Он снова закрывает глаза, крепко-крепко зажмуривается и только после этого приходит в себя — колючая мысль бьет в висок: «Проспал!»

— Виктория… — смущенно говорит Степка, вскакивая на ноги.

— Позор! — повторяет Виктория, резко поворачивается и уходит, оставляя на песке ровные, четкие следы. На ней чистая, аккуратная спецовка, шелковая косынка. Степка же в измятом, запыленном пиджаке, брюки гармошкой, шляпа валяется на песке.

Парень понимает, как смешон и жалок он в глазах Виктории, и лицо его заливается краской, багровеет даже шея. «Охо-хо!» -восклицает Степка, глянув на часы. Половина восьмого — это он продрых бог знает сколько! Ба! Катер «Чудесный» уже стоит у берега, дядя Истигней мерит песок крепкими ногами, под навесом собрались женщины, сидит возле выборочной машины Семен Кружилин и, как всегда, читает книгу, вынутую из-под ремня. Батюшки! Солнце уже висит над средними ветками старого осокоря, а на мачте полощется голубой флаг Карташевского стрежевого песка, и на плесе, далеко-далеко, тихонько пробирается берегом белый пароход «Рабочий».

Проспал!

— Виктория! — зовет Степка.

Девушка не оборачивается. Такая уж она — строгая. Он провожает ее взглядом и улыбается. На душе у него еще немного тоскливо, но ему уже хочется опять счастья.

«Пустяки, что проспал!» — думает Степка. Он выкидывает руки в стороны, приседает, поворачивается лицом к реке, глядит на нее, улыбается. Хороший будет денек! Одно-единственное облако плывет над старым осокорем. Вокруг него синее небо, усыпанное малиновыми и бордовыми точечками.

— Ого-го! — кричит Степка, срываясь с места. Бросается в землянку, хватает чьи-то старые брюки, натягивает их, смятый выходной костюм сваливает кучей, шляпу забрасывает; ошалев от радости, выскакивает наружу. Уже на бегу Степка соображает, что лучше было бы миновать сидящих под навесом женщин, обежать сторонкой, но мысль об этом приходит слишком поздно — стряпуха тетка Анисья, заметив Степку, машет ему, кричит: