Игорь Саввович - Липатов Виль Владимирович - Страница 33

«Я болен, я просто болен! – тихонечко и осторожно уговаривал себя Игорь Сазвович. – Болезнь началась давно, наверное, сразу после института, а вот теперь, после недавнего визита к Валентинову, ругани с Николаевым, страшной драки в ярко освещенном переулке, болезнь обострилась… Да, да! Я просто болен! Не может быть здоровым человек, который ничего не хочет и которому красавица Рита сказала с любовью и ужасом: „Так нельзя! Ты должен, должен хотеть, и ты умеешь хотеть…“

Под одеялом было душно, пахло отчего-то горелой тряпкой, в мучительно зажмуренных глазах вспыхивали разноцветные искры, мельтешили, вращались разнонаправленными эллипсами, и это ощущалось добавочной тонкой болью в висках – ни просвета, ни ясного лучика. «ОН УДАРИЛСЯ ГОЛОВОЙ ОБ АСФАЛЬТ, – думал Игорь Саввович. – МОЖЕТ БЫТЬ, ЭТО И ЕСТЬ ТО НЕСЧАСТЬЕ, КОТОРОЕ МЕШАЕТ МНЕ ЖИТЬ? И ОНО УЖЕ ПРОИЗОШЛО, МОЖНО СОСРЕДОТОЧИТЬСЯ НА ЭТОМ НЕСЧАСТЬЕ!» Однако непонятные, неведомые, неосознанные страхи были сильнее мысли о том, что верзила-гитарист мог получить серьезную травму, и Игорь Саввович никак не мог заставить себя думать о ночной драке, чтобы страх сделался определенным, конкретным.

Правая рука затекла, лежать на ней было больно, но еще страшное пошевелиться, потревожить голову. Так черт с ней, с правой рукой, пусть пропадает, немеет, отнимается, если ради нее предстоит двигаться. За что все эти страдания? За что и кем наказан Игорь Гольцов? Что мучает преуспевающего, умного, молодого, здорового, красивого, смелого человека? Чего он боится? Потерять работу, испортить карьеру? Гори все на медленном огне! Сядет водителем на грузовик, с восьми утра до шести вечера заработает свои триста – он уже испробовал все «прелести» благополучия и сыт ими по горло. Что с тобой, Игорь Гольцов?.. Себя самого тебе надо бояться – вот кого. Это в тебе самом, как в осином гнезде, клубятся опасности и несчастья, гудит потревоженный рой.

Скрипнула и звякнула металлическая дверь каюты, стукнули глухо о металлический пол резиновые сапоги, казалось, металлический голос прозвучал над головой Игоря Саввовича:

– Что за фокусы-покусы, гражданин Гольцов? Вста-а-а-ть!

Прончатов сорвал с Игоря Саввовича одеяло, с дружеской бесцеремонностью мягко повернул к себе, разинул здоровенный рот, чтобы крикнуть что-то еще смешное и грозное, но осекся. Прончатов увидел лицо Игоря Саввовича, глаза, вытянутые вдоль туловища руки и, втянув голову в плечи, отступил на шаг.

– Игорь! – воскликнул он. – Ты болен?

– Я не болен! – тихо ответил Игорь Саввович. – Оставь меня, пожалуйста, одного. Никому не говори…

Прончатов на цыпочках вышел из каюты, двери закрыл беззвучно, а Игорю Саввовичу теперь пришлось заново принимать такое положение, когда затихало желание кричать и выть от страха. Он слышал, как по палубе прошли несколько ног, замерли, постояли на месте, опять пошли. Минут через пять после этого реактивным самолетом загудел катер первого секретаря обкома, в переборку в трех сантиметрах от головы Игоря Саввовича ударила сильная волна; затем реактивный гул сделался неправдоподобно высоким и сразу же пошел на снижение, словно приземлялся самолет на очень длинную взлетную площадку. Это умчался катер Левашева…

Наверное, часа через два Игорь Саввович Гольцов уснул, проснувшись, с облегчением подумал, что не видел сегодня ни одного кошмарного сна, а, наоборот, приснилось что-то приятное, но незапомнившееся. Он начал вспоминать, что приснилось, почувствовал, что в груди тепло, а на ресницах слезы.

Катер «Лена» уже давно двигался, судя по гулу дизелей, шел на «полном», вода билась о переборку, и этот звук походил на гудение осенних ленивых комаров. Игорь Саввович посмотрел на часы, понял, что проспал обед, но есть не хотел. «Утром придем в Коло-Юл», – подумал он и начал вставать, чтобы подняться наверх и посмотреть, где находится катер.

На носовой палубе никого не было. Прончатов, видимо, тоже отсыпался, а Валентинов наверняка продолжал охать над Ледневкой, сгорбатившись над замечательной лоцией. Игорь Саввович сел во второе – невалентиновское – кресло и лениво осмотрелся. Река постепенно суживалась, осторожно сближались берега, заросшие пихтами – темными бородатыми деревьями из страшных детских сказок. В пихтовых лесах всегда промозгло и сумрачно, мхи и лишайники хватали за ноги, пахло плесенью; в пихтовых борах думалось о том, какой страшной была планета, когда ее населяли папоротники и хвощи.

Солнце садилось, и на катере уже лежали пестрые предвечерние тени, от которых мельтешило и поташнивало, но после сна Игорю Саввовичу было легче, и он с интересом осматривался, так как реку Коло-Юл знал досконально, на уровне лоцмана, да и не мог не знать, если командовал молевым сплавом и, может быть, только за два сплавных сезона раз десять промерил пешком собственный участок реки протяженностью в сто двадцать семь километров.

– Беда, да и только! – пробормотал Игорь Саввович, продолжая думать о приятном, но забытом сне. Было интересно, что могло присниться, если он проснулся с добрыми и сладостными слезами на глазах…

Утром катер «Лена» подходил по реке Коло-Юл к деревне Коло-Юл, где находился Весенинский сплавной участок. Главный инженер Валентинов и директор Татарской сплавной конторы Прончатов стояли, взявшись за леер, а Игорь Саввович демонстративно полусидел на кнехте. Было свежо и солнечно, дышалось легко, и почему-то не было комаров и мошки, хотя катер шел медленно. За километр до причала старшина сбросил обороты дизелей, прицеливался попасть между грязным катером-работягой «Волной» и белоснежным красавцем катером за номером «1», который принадлежал Прончатову и был так же знаменит, как и его хозяин. Лучший катер имел только Левашов.

По обе стороны от «Лены», на высоких и сухих берегах, стояли высокие, прямые, словно сошедшие с картины Шишкина, солнечные сосны, одинаковые, как бы специально калиброванные, гладкоствольные до самых вершин и от этого похожие на воткнутые в землю кисти для масляных красок. Чудо-сосны занимали около десяти квадратных километров, и это было все, что осталось от легендарного на всю Сибирь Тунгусского бора, безжалостно вырубленного в конце сороковых годов и начале пятидесятых.

– Самый тихий ход! – по старой привычке крикнул старшина Октябрин Васильевич и сам протянул вниз рычаг «газа».

Среди остатков Тунгусского бора, на плоской возвышенности блюдечком, сверкающем на солнце, лежал новенький поселок сплапщиков. Над блюдечком и на блюдечке буйствовало солнце, сосны-великаны окружали блюдечко со всех сторон, и – хотите, верьте, хотите, не верьте! – у блюдечка была голубая каемка, так как впереди сосен, как бы специально окружая поселок, росли знаменитые голубые ели.

Плотбище Коло-Юл! Весенинский сплавной участок. Десятка три одинаковых, новеньких домов, четыре длинных барака, похожих на административные постройки, Г-образный административный дом, похожий на барак, желтый клуб, два старых дома, принадлежащих рыбакам и охотникам, – вот и весь поселок, в котором Игорь Саввович знал каждое бревно конторы или новенького дома, помнил имя-отчество каждого жителя. У него подрагивали губы, ноги от волнения леденели, он боялся, что Прончатов, Валентинов и даже занятый Октябрин Васильевич услышат, как под «энцефалитной» громко стучит его сердце.

– Забавно! – послышался голос Валентинова, хотя нельзя было понять, что его забавляет. – Забавно! Весьма забавно!

По солнечному блюдцу с голубой каемкой из елей к причалу неторопливо и начальственно-пристойно шел Игорь Саввович Гольцов – начальник Весенинского сплавного участка. Альпинистские ботинки с укороченными шипами (они пятый год валялись в «темной» комнате ромской квартиры) были на ногах у начальника, вытертые джинсы плотно облегали длинные мускулистые ноги, клетчатая ковбойка, гуцульская шляпа с перышком и широкий пояс с металлическими бляхами завершали зеркальное подобие. Игорь Саввович Гольцов-весенинский подошел к причалу, остановившись, принял типично гольцовскую позу, то есть скрестил руки на груди, отставил ногу и закинул голову, демонстрируя независимость по отношению к приближающемуся высокому начальству. Фрондируя, Гольцов-весенинский напевал сквозь зубы «Черного кота».